Социальные ограничения: содержание, структура, функции

Именно поэтому одинаковые условия социальной среды не создают одинаковой

реакции на них со стороны индивидов и не формируют одинаковых личностей.

Человек может быть чистой доской только в смысле незаполненности новой

социокультурной информацией, но не в смысле реакций на неё. Если же мы

согласимся с возможностью наличия в человеке осознанной родовой,

реинкарнационной памяти или экстрасенсорной связи с внесоциальными

источниками знаний, то вопрос формирования внутренних социальных

ограничений становится ещё более запутанным. Но на практике, такие люди,

особенно дети, утверждающие наличие у них подобной памяти или способностей,

встречаются редко. В господствующей культуре исследование этих вопросов

маргинализируется и вытесняется потому, что эти темы выходят за рамки

установленных актуальной культурой социальных ограничений и тем самым

релятивируют её. В настоящее время эти темы (реинкарнации, жизни после

смерти и т.п.) приобрели статус вечных и якобы неразрешимых вопросов, хотя

с позиций обыденно-рассудочного сознания они действительно неразрешимы, на

что указал ещё И. Кант.

Другой вопрос, не является ли само это рассудочное сознание

принципиально социально ограниченным и принудительно навязанным массам

господствующей культурой? Американский психолог и писатель Р.А. Уилсон

отвечает на этот вопрос положительно. «Это значит, что общество не поощряет

развитие интеллекта у большинства людей, а скорее жестко программирует их

сравнительную тупость, что необходимо для их максимального соответствия

наиболее традиционным видам деятельности. Их контур биовыживания работает

также, как и у большинства животных, их эмоционально-территориальный контур

является типичным контуром приматов, кроме того, у них имеется немного

«ума» третьего контура, необходимого для вербализации (рационализирования).

Естественно, они обычно голосуют за какого-нибудь шарлатана, которому

удается активизировать их примитивные биовыживательные страхи и

территориальную воинственность»(405, с.148). Согласно Р.А. Уилсону,

сознание большинства наших современников ограничено развитием четырёх из

восьми возможных его контуров.

Низший «оральный» контур биовыживания связан с кормлением и избеганием

опасности, причём его активизация в форме биовыживательного беспокойства

блокирует деятельность всех высших контуров (интересно в этой связи

рассмотреть деятельность манипуляторов из СМИ, постоянно его

активизирующих). Второй, эмоционально-территориальный контур подобно

первому формируется в детстве и связан с отношениями власти (доминирования

и подчинения), территориальными правами и эмоциональными играми (химически

эти первые два контура активизируются алкоголем). Третий времясвязывающий

семантический контур импринтируется культурой и символическими системами.

Он обрабатывает и классифицирует окружающий нас мир в соответствии со

схемами рассудочного мышления. Для более наглядного представления об этом

контуре сознания Р.А. Уилсон предлагает осуществить эксперимент: «Купите

ZOOM или LIFT (два названия одного и того же стимулирующего напитка на

кофеиновой основе)… Выпейте его... Когда вы достигнете возбуждения и вас

«понесет», выберите жертву и объясняйте ей устройство мира, пока он (она)

не сможет от вас убежать. То, что вы при этом испытаете, - это постоянное

состояние ума Рационалиста. Вербальный контур выходит из под контроля и

перестает реагировать на информацию, идущую от всех остальных контуров. Вот

почему большинство людей физически не выносит рационалистов»(405, с.105-

106). Четвёртый, морально-социополовой контур импринтируется опытом оргазма

и кондиционируется социальными табу. Он отвечает за определение

морального/аморального, продолжение рода, взрослую родительскую личность и

воспитание потомства. Его можно соотнести со «сверхсознанием» по З. Фрейду.

Высшие четыре контура сознания активизируются занятиями йогой, различными

духовно-религиозными практиками; эти контуры позволяют соединяться с

коллективным бессознательным (шестой), перепрограммировать другие контуры

(седьмой), овладеть предвидением и экстрасенсорным восприятием, для чего

желателен внетелесный или околосмертный опыт (восьмой). Именно эти контуры

сознания позволяют выйти за рамки социальных ограничений, свойственных

большинству обладателей четырёхконтурного сознания, составляющих, по оценке

Р.А. Уилсона 70% населения Земли (причём у 50% населения даже третий контур

полностью не развит). Пятый контур сознания развит у 20% населения, а

шестой, седьмой и восьмой контуры развиты у 5%, 3% и 2% населения

соответственно. Развитой моделью четырёхконтурного сознания является

система И. Канта, для которой доступное высшим контурам есть непознаваемые

«вещи в себе»; в отличие от неё для ортодоксального марксизма (или

фрейдизма) высших контуров вообще не существует. Остаётся только размышлять

о социально-ограничительных потенциалах подобных «гениальных» и популярных

философий.

Таким образом, проблема внутренней социальной ограниченности видится

исходя из предложенного Р.А. Уилсоном объяснения, прежде всего как проблема

преобладания среди людей тех, у кого в психике преобладают животно-

роботизированные стереотипы реакций и поведения. «На наш взгляд – для

человечного строя психики – нормально, если врожденные рефлексы и инстинкты

являются основой, на которой строится разумное поведение; нормально, когда

интуиция предоставляет информацию, которую возможно понять посредством

интеллектуальной деятельности. То есть для человечного строя психики

нормально, когда в его иерархии интуиция выше разума, разум выше

инстинктов, а все вместе они обеспечивают пребывание человека в ладу с

биосферой Земли, Космосом и Богом… Если разум отвергает интуицию или служит

– как невольник – инстинктам, то это – не человеческий, а животный строй

психики. При этом следует иметь в виду, что и при животном строе психики

интеллект может быть высокоразвитым, а его носитель может быть выдающимся

профессионалом в той или иной области деятельности цивилизации (включая и

магию), по существу не будучи человеком. Также и строй психики биоробота

(зомби) отличается от человеческого тем, что в поведении утрачивается

свобода обращения с информацией, вследствие чего индивид автономно

отрабатывает внедрённую в его психику программу поведения (автономный робот-

автомат) или же не в состоянии воспрепятствовать активизации свойственных

ему навыков и качеств извне, т.е. другими по их произволу (дистанционно

управляемый робот)» (278-Ч.1, с.114-115).

Однако помимо внутренней социальной ограниченности, препятствующей

развитию высшего сознания и побуждающей к механистичному поведению,

существуют, к сожалению, и внешние социальные ограничения, препятствующие

открытому обсуждению подобных вопросов, из-за которых «попытки объявления

кого-то из людей нечеловеком в настоящее время общественным мнением

пресекаются. Причём делается это предельно некорректно, скорее

эмоциональным, нежели логическим способом. Безапелляционно заявляется, что

подобные «негуманные» утверждения могут исходить лишь от индивидов, которые

сами не могут претендовать на «высокое» звание человека. И получается,

таким образом, что люди «нечеловеческого формата» всё-таки существуют!»

(138, с.73). Несложно догадаться, что подобное пресечение делается

нелогическим способом по причине неразвитости у 50% населения

соответствующего контура по Р.А. Уилсону и потому задействуется второй

контур – эмоционально-территориальный, ибо очевидно, что постановка и

обсуждение проблемы о различиях в строе психики людей подорвёт существующую

систему доминирования и подчинения.

Однако во многих религиях эта проблема обсуждается довольно открыто.

Например, в зороастрийских текстах сказано: «Люди бывают трёх видов: один –

человек, один – получеловек, один – полудэв… Получеловек тот, кто исполняет

дела материальные и духовные по своему желанию, по своему разумению и

себялюбию… Полудэв – тот, у кого только имя человеческое и человеческая

природа, тогда как во всех делах и деяниях он подобен двуногому дэву. И он

не знает ни земли, ни неба, ни благодеяния, ни греха, ни рая, ни ада, и

совсем не думает об ответственности души» (170, с.109-110). Сходное

суждение находим у Аль-Газали, который «указывает, что «смесь свиньи,

собаки, дьявола и святого» это неподходящая основа для ума, пытающегося

обрести глубокое понимание, которого с помощью такой смеси обрести будет

невозможно» (Цит. по 453, с.184).

В качестве «новой инквизиции» носителей социально ограниченного

сознания выступают организации типа «Комитета по научному расследованию

сообщений о паранормальных явлениях», который дал на книгу Р.А. Уилсона

следующую рецензию: «Заблуждающийся, злобный фанатик»(405, с.6). Имея

сознание, функционирующее в рамках третьего логико-семантического контура,

они не желают признавать наличие уже открытых пяти высших контуров

сознания.

Так в современном обществе реализуются внутренние и внешние социальные

ограничения. Проблема различных строев психики или развития разных контуров

сознания в данном случае является ключевой, так как именно этот фактор в

конечном итоге определяет главное в системе внешних и внутренних социальных

ограничений. Культурные, природно-географические и расово-биологические

различия, определяющие систему социальных ограничений, отходят на второй

план как инструментальные, ибо очевидно, что именно строй психики

предопределяет основные ценностно-целевые детерминанты. Поэтому, обладатели

одинаковых строев психики из разных культур внутренне могут быть более

близки друг другу, чем обладатели разных строев психики из одной культуры.

В завершение рассмотрим вещные и человеческие социальные ограничения.

Человеческие социальные ограничения – это такие внутренние и внешние,

материальные и идеальные, качественные и количественные, субъективные

ограничения, которые исходят от людей, а вещные ограничения – это такие

материальные и идеальные, внутренние и внешние, количественные и

качественные, объективные ограничения, источником которых являются вещи. В

данном случае под вещами будут пониматься, прежде всего, артефакты

материальной культуры, то есть изготовленные человеком материальные вещи.

Это означает, что вещные социальные ограничения являются сугубо вторичными,

а первичными в этой паре являются человеческие социальные ограничения.

Идеальные, внутренние вещные социальные ограничения – это по сути отношения

человека порождаемые на первый взгляд материальными вещами, а на самом деле

– отношением человека к ним. Подобные ограничения являются в принципе

иллюзорными, хотя те, кто их испытывает, могут полагать, что это не так.

Такой иллюзорной формой вещной зависимости являются, например, социально

наведённые ложные потребности в вещах, без которых можно на самом деле

обойтись и отсутствие которых субъективно воспринимается как социальное

ограничение. Проблема ложных вещных потребностей хорошо разобрана в работе

Г. Маркузе «Одномерный человек». В ней показано, как потребительское

общество, где производитель ориентирован исключительно на прибыль,

вынуждено искусственно создавать вещные потребности с помощью постоянно

меняющейся моды, рекламы и системы сложной вещной взаимозависимости, когда

для успешного функционирования одной вещи нужно приобретать вторую, третью

и так до бесконечности. В результате современный человек, как правило,

окружён массой мнимо нужных вещей, поглощающих всё его время, силы и тем

самым препятствующих его дальнейшему личностному развитию. Вещи самой

логикой своего функционирования незаметно заставляют человека

приспосабливаться к ним, обслуживать их, жить в их, а не в своём ритме, тем

самым порабощая человека.

Показательно, что ситуация вещной зависимости и ограниченности

человека находит и своё идеологическое выражение. Например, в марксизме

считается, что причиной превращения обезьян в людей стала их орудийная

деятельность. То есть, человек возник только тогда, когда он обрёл вещную

зависимость от этих орудий. Человек в марксизме по своей природе существо

предметно зависимое.

Конечно, на это можно возразить, что вещные социальные ограничения

имеют объективный и материальный характер, так как вещи могут являться

необходимыми для добычи пропитания, строительства жилища, защиты от холода,

орудиями труда и т.п. Однако, животные, как известно, успешно живут и

выживают и без изготовления орудий труда или при их минимальном

использовании, так что их вещная зависимость является минимальной либо

вообще отсутствует. Это свидетельствует о том, что вещная зависимость в

первую очередь связана с развитием соответствующих потребностей, а не с

необходимостью выживания, питания и размножения. При этом потребности могут

иметь как демографически обусловленный (еда, одежда, жилище), так и

деградационно-паразитарный (наркотики, алкоголь, извращённый секс)

характер. Предлагая изменить структуру потребностей с материальных на

духовные и избавиться тем самым от вещной зависимости, Христос в Новом

Завете учил: «Никто не может служить двум господам… Не можете служить Богу

и Маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и

что пить, ни для тела вашего во что одеться. Душа не больше ли пищи, а тело

одежды? Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в

житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?… И об

одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут, ни

трудятся, ни прядут; …Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или

что нам пить? Или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники…

Ищите же прежде Царства Божия и правды Его и это всё приложится вам»(51-

Нов. Завет, с.6-7). Сходные рекомендации мы можем найти у Лао-цзы, в

индуизме, буддизме и других религиозно-философских традициях. Означает ли

это, что они предлагают нам вернуться в животное состояние? На этот вопрос

следует ответить отрицательно: предлагается не возврат в животное

состояние, а альтернативный путь развития биогенной не технократической

цивилизации, позволяющий развить высшие уровни сознания и психофизических

способностей (См. подр. 22, 23). «Цивилизация не есть единственный путь

перехода от культуры, с её трагической противоположностью «жизни». Есть ещё

путь религиозного преображения жизни, путь достижения подлинного бытия»(44,

с.173), - писал по этому поводу Н.А. Бердяев.

У М. Хайдеггера феномен вещной зависимости обозначен термином

«постав». Постав – это тенденция к тотальному опредмечиванию,

материализации всего возможного. Не желая жить в гармонии с природой,

европейское человечество для преодоления природы мыслимой как ограничение,

придумало и стало реализовывать технократический постав, который должен был

по замыслу его творцов освободить их от природных ограничений. Однако, как

отмечает М. Хайдеггер, европейская цивилизация, одержимая волей к власти и

волей к воле в результате сама попала в зависимость от этого постава.

Фактически этот путь развития цивилизации провалился и зашёл в тупик, ибо,

не сняв природных ограничений (что вряд ли возможно вообще), этот путь

привёл к усилению новой вещной зависимости, создав вместо одной зависимости

две конфликтующие друг с другом зависимости от природы и техносферы. Но

захватившие власть технократы несмотря на это упорствуют в своём

принудительном навязывании вещных социальных ограничений мирозданию; тех

же, кто противится этой линии либо уничтожают подобно ненавистной природе,

либо загоняют в резервации как американских индейцев.

«Труд, так же, как капитал, будь то естественные ресурсы или машины,

определяется и управляется технологией»(307, с.425); «технология

определяет, что является естественными ресурсами»(307, с.407), «технология

задаёт запасы естественных ресурсов»(307, с.411), - утверждает американский

технократ П. Пильцер. Сейчас уже не рыба главное, а технология её добычи,

новый рынок не боится дефицита ресурсов, ключ к накоплению которых –

технология, продолжает П. Пильцер. (Видимо, именно свободой от дефицита

ресурсов обусловлена американская агрессия в Ираке). Страхи старых и новых

луддитов необоснованны, так как якобы при внедрении машин общество в целом

богатеет (Пильцер забывает о частной собственности на средства производства

и неравномерности распределения доходов), а тем, кто потеряет работу в

результате внедрения техники можно предоставить новую, утверждает П.

Пильцер. Получается, однако, что чем больше машин, тем больше проблем с

работой, переподготовкой и адаптацией на новом месте, помимо насилия при её

смене. Не случайно, более здравомыслящий О. Тоффлер признаёт, что «развитие

технологии не обязательно равнозначно «прогрессу», и, если не будет

постоянно контролироваться, может уничтожить все достигнутые

результаты»(307, с.459). (При этом следует учитывать, что технология, до её

материализации в изделия является не вещным, а человеческим ограничением).

Казалось бы, развитие техники и технологии действительно может сделать

общество богатым и дать массам свободное время для досуга, творчества и

развития своих способностей, и вещные социальные ограничения диалектически

превратятся в возможности свободы, как и полагали К. Маркс и его

последователи. Но на самом деле этого не только не произошло, как показал

Г. Маркузе, но и не могло произойти, потому что технократическое

(технотронное – З. Бжезинский) общество далеко не в последнюю очередь

озабочено своим воспроизводством и самосохранением, которые и побуждают его

воспроизводить «одномерных человеков» Г. Маркузе не способных к творчеству

и саморазвитию. Причина этого в том, что его «прогресс» направлен

исключительно на «совершенство техники» (Ф.Г. Юнгер), сам же человек

выступает в качестве ресурса для этой цели наряду с прочими природными

ресурсами. Развивая идеи М. Хайдеггера можно сказать, что техника является

возмездием бытия человеку за подчинение и гибель природы. Как человек

потребляет, подчиняет и разрушает природу, так и его потребляет, подчиняет

и разрушает техника. В этом смысле сюжеты, подобные американскому к/ф.

«Матрица» не антиутопия технократического будущего, а уже реализованная

реальность. Необходимость поддержания и воспроизводства технократической

цивилизации является причиной, требующей удерживать основную массу

населения в социально ограниченном, одномерном, полуразумном и

роботизированном состоянии. Даже в философии распространяется мода на

интеллектуальное постмодернистское варварство, проявляющееся по Х. Ортеге-и-

Гассету в отказе от поиска истины. Не сложно догадаться, что если у

большинства активизируются высшие контуры сознания по модели Р.А. Уилсона –

Т. Лири, то это большинство скорее выберет цели и идеи Христа, Лао-цзы, М.

Хайдеггера или того же Уилсона, а не П. Пильцера, К. Маркса и Д. Белла;

может быть, оно выберет и что-то иное, но маловероятно, что оно выберет

рутину своего одномерно-механистичного существования, скрашиваемого

телевизионными иллюзиями и активизацией низших контуров сознания с помощью

алкоголя или кофе. Вообще интересен вопрос, сможет ли современная

цивилизация поддерживать свою социальную стабильность без алкоголя, табака,

кофе, транквилизаторов, более сильных наркотиков и какую роль сыграло их

широкое распространение в формировании модернистского сознания. Этот вопрос

исследовал историк В.В. Похлёбкин. Его работа показывает совпадение

промышленной и алкогольной революций в России и Европе. «Водка в

средневековой России была одним из первых по времени новоизобретённых

промышленных продуктов»(340, с.101). «Одной из особенностей водки как

продукта и товара было то, что она разлагающе воздействовала на старое,

проникнутое древними традициями, замкнутое общество средних веков»(340,

с.104). В Германии водка появилась только после протестантской реформации.

В доиндустриальном обществе изготовление алкогольных напитков было

экономически невыгодным, длительным и очень трудоёмким делом, а потому

регулярное их употребление, а тем более алкоголизм исключались для основной

массы населения. Всё изменилось в 15 веке, когда производство алкоголя

стало несложным и экономически выгодным. Результатом «водочной революции» в

России 15 века стало резкое огрубение нравов, распространение атеизма, рост

репрессий. Спаиванию народов российского Севера и индейцев предшествовало

спаивание населения Англии и России. Модернизатор Пётр I широко практиковал

бесплатную раздачу водки. Поэтому, значимая роль алкоголя в становлении

«системы современных обществ» (Т. Парсонс) налицо. О роли наркотиков в этих

процессах можно узнать из работ Н. Марковой (267, 268) и Д. Колемана (198).

Таким образом, современная технократическая цивилизация является во

многом цивилизацией вещных социальных ограничений, которые она сама

создает, и сама же им подчиняется. Вещную социальную ограниченность создаёт

и обслуживает идеология материализма, утверждающая в своих

вульгаризированно-механистических вариантах, что мир это машина, кроме этой

трёхмерной машины ничего нет и это есть объективная реальность данная

обывателю в его ограниченных ощущениях. Абсолютизацию вещных социальных

ограничений мы находим в идеологиях механистического материализма (Т.

Гоббс, Ж. Ламетри), марксизме, где изменение и развитие системы вещей

определяет историю человечества, у современных технократов и

постиндустриалистов. Однако сами эти идеологии являются не вещными, а

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20