Социальные ограничения: содержание, структура, функции

или институты от «властвующего я»(35, с.649), - писал Д. Белл, имплицитно

полемизируя с мыслителями типа Г. Маркузе. В принципе из идей Д. Белла

следует вывод, что культуру следует ликвидировать, так как она мешает

тоталитарному всевластию экономикоцентричной технократии. При этом Д. Белл,

видимо, не понимает, что техника и наука тоже являются частью культуры и

даже следствием её нетехнических и ненаучных фрагментов. Это показал, в

частности, М. Вебер в своей знаменитой работе «Протестантская этика и дух

капитализма» (См. 71), с которой Д. Белл должен быть знаком. Для Д. Белла

же культура предстаёт как подлежащая ликвидации форма подрыва социальных

ограничений современного технократического общества, сфера, где эти

социальные ограничения снимаются. Возможно, ликвидации подлежит не вся

культура, а лишь её определённая часть? Д. Белл намекает на это, но прямо

не говорит.

Д. Белл наряду с З. Бжезинским и рядом других авторов выступил и в

роли создателя и пропагандиста манипулятивного мифа о деидеологизации, как

замене идеологического подхода к общественным явлениям техническим, а

идеологии наукой. Однако подобно тому как дух капитализма возник из

протестантской этики, так и наука в понимании её Д. Беллом и З. Бжезинским

возникла из вполне определённых метафизических и религиозных идей: «Иудаизм

породил концепцию однонаправленного времени,… истории в современном

понимании этого термина. В этом состоит сущность иудаистической космологии,

которая жестко и строго отрицает миф… Причём окончательно это было

закреплено лишь в последних версиях Талмуда… Наиболее законченной формой

доктринального корпуса, подытоживающего эти иудаистические тенденции,

является учение Маймонида. Здесь десакрализация и рационализация

Ветхозаветных сюжетов и религиозных практик доводится до своего логического

предела»(148, с.460-461). Поэтому прав Н.Н. Калиневич писавший, что «любые

попытки деидеологизировать общественную жизнь – это утопия, миф, а исключая

идеологию из нашей жизни мы лишаем общество возможности иметь различные

системы взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей

к действительности»(374, с.102). То есть деидеологизация есть не замена и

не ликвидация идеологии, а лишь её сокрытие от масс в целях понижения их

интеллектуального уровня и укрепления их социальной ограниченности.

Антикультурные установки Д. Белла изобличают в нём враждебного

свободе, тоталитарно ориентированного апологета социальных ограничений.

Социальная ограниченность этого исследователя проявляется в ошибочности его

концепции постиндустриального общества. Д. Белл определяет

постиндустриальное общество (См. 35) как основанное на высоких технологиях

и стоящее на 4-й ступени технологической лестницы обществ, однако он

упускает из виду, что высокие технологии являются лишь надстройкой

сельского хозяйства (1-я ступень) и индустрии (2-3-я ступени его

технологической лестницы). В результате целое (общество) определяется через

фрагмент (4-я ступень), его фрагмента (технико-экономического уклада).

Подобный фрагментирующий редукционизм, являющийся методологической ошибкой,

только отдаляет нас от понимания общества и его социальных ограничений.

В качестве последнего примера мифологизации социальных ограничений,

перечень которых можно продолжать очень и очень долго, рассмотрим

проявление этого феномена у одного из современных российских

исследователей. В своей монографии «Человек в зеркале социального

хаоса»(54) Л.Е. Бляхер рассматривает различные картины мира: физическую,

которая господствовала в философии и науке Нового времени (именно на этой

картине мира базируются политические институты господствующей сегодня в

мире либерально-демократической модели), сводя все явления, в том числе и

социальные, до рационально-механических схем и биологическую (Гегель,

Маркс, Фрейд), где мир рассматривается по аналогии с биологическим живым

организмом. После справедливой критики этих двух видов редукционизма, автор

предлагает свою, социальную картину мира. «В социальной картине мира

общественные явления не сводятся ни к физикалистским, ни к организмическим

представлениям, а, напротив, обуславливают специфику человеческого познания

во всякой, в том числе естественнонаучной сфере… В такой парадигме отпадает

жёсткое противопоставление субъектного и объектного, первичного и

вторичного. В этой картине мира человеку возвращаются функции творца своей

реальности»(54, с.21), - пишет этот автор. Я не буду повторять здесь

критику картинно-мирного взгляда на реальность со стороны М. Хайдеггера

(См. 428), отмечу лишь, что мир не тождественен «картине мира». Обратим

внимание на другое: отказываясь от одних видов редукционизма, автор, по

сути, приходит к другому, социоцентристскому редукционизму. С другой

стороны, мысль о творении своей реальности человеком заставляет вспомнить о

субъективном идеализме Д. Беркли и Д. Юма (См. 485). На мой взгляд, человек

попадает в уже сотворённую другими реальность – и природную и социальную, а

потому в известной мере ограничен в творчестве этой реальности, хотя и

имеет свободу воли. По мнению М. Шелера, человек не творит свою реальность,

а его дух, воля лишь направляют витальные силы материального мира в ту или

другую сторону, будучи не в силах их подавить. Кстати, М. Шелер отмечал,

что именно старческая деградация ведёт к нецелостному, суммативному

мировоззрению, которое можно увидеть и в теориях хаоса. «Точно также, как

телесный организм в процессе жизни всё больше порождает относительный

механизм, - пока, наконец, умирая не погружается в него целиком»(338,

с.44).

Если же каждый человек сам творит свою реальность по своему произволу,

то мы и получаем в результате тот самый социальный хаос, который описывает

Л.Е. Бляхер. В подобном хаосе видимо всё возможно: и то, что представления

человека социально обусловлены, и то, что при этом он сам творит свою

реальность. При этом хаос почему-то не мешает издавать подобные

исследования, хотя, судя по всему, в известной мере провоцируется ими. На

политические и экономические предпосылки возникновения социального хаоса

указывает С.Ю. Глазьев: «…в ядре мировой капиталистической системы царит

порядок, здесь все основано на принципах планомерности. А вот на периферии

господствует хаос, который выдается за «свободный рынок». На самом деле за

ультралиберальной идеологией, оправдывающей его, скрываются международные

финансовые спекуляции, взрывающие национальные денежные системы с тем,

чтобы устранить государственные барьеры на пути транснациональных

корпораций»(108, с.74).

Может быть, вообще имеет смысл более скептично отнестись к

исследованиям хаососложности? «Обманом было назвать предмет хаосом»(439,

с.362), сказал Д. Хоргану один из ведущих исследователей хаососложности М.

Фейгенбаум, прекративший исследования хаоса в 1989г. По заключению Д.

Хоргана, теория хаоса вовсе не является объяснением всего, а её

популярность во многом объясняется периодом социальной нестабильности в

мире, с которым совпало её появление. Но такие периоды часто бывали и в

прошлом, порождая апокалиптические настроения. По мнению Д. Хоргана,

исследователи хаососложности «не сказали нам ничего о мире, который

является конкретным и истинно удивительным – в отрицательном или в

положительном смысле»(439, с.362).

На мой взгляд, в обществе действуют одновременно разные виды связей: и

физикалистско-механистические – в техносфере, в физических телах,

функционировании правовых норм, и биологические – в семейно-родственных

отношениях, и социальные – в сфере культурного творчества. Переход же от

одного редукционизма к другому является не развитием, а хождением по кругу

социальной ограниченности – от одной ошибки к другой.

«Завершённой системы метафизики у нас нет только потому, что всякое

великое открытие, как бы оно не было гениально, содержит в себе, кроме

истины, какую-либо долю лжи, и эта ложь обрекает его на односторонность,

исключительность, препятствует объединению его с другими открытиями в

цельную, непротиворечивую систему философского мировоззрения»(254, с.339),

- печально констатировал Н.О. Лосский. Более грубые и вульгарные примеры

мифологизации и извращений в понимании социальных ограничений можно найти в

литературе посвящённой манипуляции сознанием (См. 131, 157, 158, 178, 189,

191, 242, 245, 246, 278, 484).

Во избежание ошибки мифологизации социальных ограничений и расхождения

модели с реальностью, модель системы социальных ограничений следует

строить, прежде всего, как исследовательский инструмент, форму организации

мышления и опыта, а не отражающую копию какого-нибудь общества.

При рассмотрении системы социальных ограничений необходимо также

учесть диалектику её статических, относительно постоянных и динамических,

изменяющихся и развивающихся характеристик. Поэтому следует выявить и

описать как статические так и динамические характеристики социальных

ограничений, учитывая также и различие систем социальных ограничений в

разных обществах.

Попробуем для начала выявить и описать статические, относительно

неизменные свойства системы социальных ограничений. Таким свойством

является её неизменная социально-ограничительная функция, которой подчинена

программа функционирования этой системы и которая составляет ядро её целей

и ценностей, которые в свою очередь, определяют её структурно-

функциональные особенности и базовые формы. Самоуправление и

самоорганизация этой системы призваны корректировать случайные

внутрисистемные сбои и приспосабливать систему к изменчивым влияниям

внешней среды.

Следует отметить, что подробное, полное и целостное описание

концептуальной программы функционирования системы социальных ограничений в

принципе стало бы описанием её практики. Такое описание, однако, вряд ли

возможно и поэтому здесь приводиться не будет. Попытки описания практики

социальных ограничений можно найти в многочисленной историко-

социологической литературе социально-критической ориентации (См. 20, 137,

212, 266, 270, 423-425). Более того, попытка подобного описания сделала бы

нашу модель замкнутой и ограниченной, а потому не соответствующей

реальности. При описании социальных ограничений, напротив, важно сохранить

принцип открытости и дополнительности, позволяющий другим дополнять и

развивать эту модель, делающий её не статичной, а динамичной.

Поэтому в данном случае важнее будет описать не частности, а выявить

ядро, системообразующие факторы социальных ограничений, их основные

функции, цели и ценности этой системы, в общем, так как социальные

ограничения существуют в любом обществе.

Прежде всего, следует обратить внимание на диалектическую

двойственность социальных ограничений, заключающуюся в том, что каждое

социальное ограничение соответствует какой-нибудь социальной свободе. Это

всегда следует иметь в виду при рассмотрении и оценке тех или иных

социальных ограничений. Это означает, что любой системе социальных

ограничений зеркально соответствует и система социальных свобод, или точнее

система социальных возможностей. Систему социальных ограничений можно также

соотнести с системой социальных обязанностей, а взаимосвязанную с ней

систему социальных возможностей (свобод) – с системой социальных прав.

Вместе обе системы представляют собой диалектическое единство системы

правообязанностей. Понятие «правообязанность» использовали такие мыслители

как Н.Н. Алексеев, К. Шмитт, О. Шпенглер. Однако в современном либеральном

мировоззрении, занимающем сегодня в различных своих версиях господствующее

положение такого понятия нет, существует лишь понятие прав, что выражается

в соответствующей юридической терминологии: гражданское право, уголовное

право, римское право и т.п. Свобода в этой идеологии рассматривается в

своём негативном ракурсе, как свобода от чего-либо, а не свобода для чего-

либо (См. подр. 168). Подобное понимание свободы приводит иногда к

парадоксам. «Немало советских людей повидали мы за границей – студентов,

военных, эмигрантов новой формации. Почти ни у кого мы не замечали тоски по

свободе, радости дышать ею»(297, с.439), - писал Г.П. Федотов. Более того,

один из этих советских людей сказал Г.П. Федотову, что никакой свободы он

на Западе не чувствует, так как там нет свободы действий, свободы переделки

мира (речь шла о Франции 1930-х гг.). То есть в западной социальной

системе, по его мнению, преобладала свобода бездействия.

Однако социальная система не может держаться исключительно на

«правах»; если же понимание соотносимых с ними обязанностей в идеологии и

праве чётко не обозначено, затемнено и скрыто, то эти обязанности

приходится навязывать в обход сознания, то есть по сути манипулятивно.

Рассмотрим, как это происходит. Так, в американском сборнике «Критика

чистой толерантности» анализируется это модное сегодня понятие. Р. Вольф

отмечает, что толерантность является ключевой идеей современной

плюралистической демократии, подобно тому, как ключевой идеей монархии

является верность королю, военной диктатуры – честь, бюрократического

режима – эффективность, традиционной либеральной демократии – равенство,

социалистической демократии – братство, а национальной демократии –

патриотизм (См. 492, р. 4). Сама же толерантность нужна, по его мнению, для

уменьшения критики и сокрытия неприглядной политической действительности

(492, р. VIII). Г. Маркузе углубляет критику толерантности, которая для

него носит социально ограничительный, репрессивный характер. «Люди … терпят

правительство, которое в свою очередь терпит оппозицию в рамках,

определённых властями»(492, р. 83), - пишет Г. Маркузе. Выигрывает от

подобной терпимости естественно власть, далёкая от правды, хотя «цель

толерантности есть правда» (492, р. 90). Эти авторы показывают, что

толерантность, вопреки господствующей на Западе философии прав, является не

правом, а обязанностью причём зачастую репрессивной. Однако следует

понимать, что обязанности быть толерантным соответствует какое-то

социальное право. Это право на безопасность и покой. Очевидно, что

нетерпимый человек («партизан» Г. Маркузе) представляет в зависимости от

степени своей нетерпимости угрозу властям, окружающим и самому себе,

поэтому ограничительной обязанности быть толерантным соответствует

освобождающее право на безопасность. Поэтому призыв Г. Маркузе к

партизанщине отнюдь не увеличивает социальную свободу, а лишь изменяет её

структуру. Свобода от «репрессивной толерантности» оборачивается социальным

ограничением безопасности. При этом от толерантности выигрывают, прежде

всего, наиболее привилегированные группы, прямо пропорционально мере своих

привилегий – финансовых, статусно-должностных и прочих, те, кому наиболее

выгодно сохранение «статуса кво». Для угнетённых социальных групп, которым

«нечего терять, кроме своих цепей» толерантность напротив, зачастую носит

вынужденный характер, подкреплённый военно-техническими, административными,

идеологическими, правовыми и финансовыми возможностями господствующих

групп. Толерантность, таким образом, оказывается, прежде всего, этическим

достоинством подчинённых, вынужденных терпеть управление со стороны

господствующих групп, реализующих посредством толерантности свою

безопасность и социальную свободу.

Этот пример наглядно демонстрирует диалектику социальных ограничений и

свобод. Толерантность к чужому мнению и действию соответствует нетерпимости

к социальной опасности, которую можно назвать и трусостью. Поэтому главное,

системообразующее социальное ограничение тесно связано в каждой социальной

системе с её главной свободой. Так как социальные системы различны, то

главные социальные ограничения и свободы в них будут различными. Например,

если основополагающей социальной свободой считается право на владение

частной собственностью, то важнейшим социальным ограничением становится её

неприкосновенность, приобретающая статус «священной неприкосновенности».

Если же главной ценностью в обществе признаётся свобода от эксплуатации

человека человеком, то социальному ограничению подвергается право владения

частной собственностью, создающее предпосылки подобной эксплуатации

(частную собственность не следует здесь путать с личной, которая в отличие

от частной, не даёт возможности безбедно жить, не работая по найму и не

пользуясь социальной поддержкой государства и общества). Остальные,

второстепенные социальные ограничения и свободы выстраиваются в

соответствии с главными ограничениями, для их успешного функционирования и

устранения возможных помех. Например, для реализации социальной свободы

эксплуатации человека человеком более подходит не прогрессивная сетка

налогообложения, а единый и равный для всех социальный налог. Для

реализации противоположной социальной свободы напротив более подходит

прогрессивная система налогообложения.

Подводя итоги данного раздела, целесообразно будет тезисно выделить

его основные идеи и выводы, нашедшие своё выражение в обоих параграфах.

Итак, в данном разделе выявлен категориальный статус понятия «социальные

ограничения», дано соотнесение его с философской категорией

«необходимость», сформулировано определение понятия «социальные

ограничения», проведена граница социального и не социального, причём

системообразующим фактором социальности признан язык и его производное –

речь, определены субъект и объект социальных ограничений, разобрана

проблема возможности существования социальных законов и, в частности,

законов социальных ограничений и сделан вывод об их отсутствии, разобран

вопрос о социальных тенденциях, замещающих социальные законы, показана

несостоятельность материалистического детерминизма в социальных

исследованиях и выдвинут тезис о методологическом преимуществе позиции

свободы и индетерминизма при исследовании социальных ограничений. Категория

идеального, с которой соотносятся такие понятия как свобода, дух, личность

рассматривается в данной работе в качестве управляющего фактора по

отношению к материальному миру в соответствии с представлениями Б.П.

Вышеславцева, Н.О. Лосского, С.А. Левицкого, М. Шелера (См. 457). Обоснован

приоритет социально-философского, теоретического исследования проблемы

социальных ограничений над эмпирическим, социологическим подходом к ней.

Обоснован системный подход к исследованию социальных ограничений, разобраны

примеры мифологизации и некоторые методологические ошибки исследования

социальных ограничений. Показана диалектическая взаимосвязь социальных

ограничений и свобод.

Данный теоретико-методологический фундамент создаёт возможность для

перехода к структурно-функциональному анализу социальных ограничений.

ГЛАВА 2. СТРУКТУРА И СУЩНОСТЬ

СОЦИАЛЬНЫХ ОГРАНИЧЕНИЙ.

1. Базовые формы социальных ограничений.

Для выявления структуры социальных ограничений необходимо произвести

их классификацию, а затем выявить и структурировать их в соответствии с

ней. Классификация социальных ограничений естественно может быть

произведена на различных основаниях. Одна из подобных систем выявления и

структурирования социальных ограничений и будет представлена в данном

параграфе.

Так как выявить и классифицировать необходимо, прежде всего, не

второстепенные, а главные, базовые формы социальных ограничений, то для

решения этой задачи целесообразным будет использование некоторых

общеизвестных парных философских категорий. В частности, социальные

ограничения могут быть определены как объективные и субъективные,

материальные и идеальные, качественные и количественные, внешние и

внутренние, вещные и человеческие. Конечно, этот перечень категорий может

быть существенно расширен и дополнен, однако, в целях сохранения принципов

открытости и дополнительности в данной работе этими категориями можно

ограничиться, ибо в данном случае важен, прежде всего, сам методологический

принцип их классификации и пример его применения, который может быть

дополнен и расширен.

Наиболее важным, на мой взгляд, является подразделение социальных

ограничений на объективные и субъективные. Объективные социальные

ограничения можно определить как такие, которые предопределены независимыми

от общества и его управляющей сферы факторами, то есть объективные

социальные ограничения являются производным, результатом вне- и

надсоциальных влияний. К надсоциальным факторам влияния на общество можно

отнести его биологические, природно-климатические, геокосмические

(энергоинформационные, физические, химические, механические) и прочие

детерминанты. Это - внешние, природно-космические, а для некоторых

мыслителей и трансцендентно-провиденциальные факторы влияния на социальную

систему. Эти внесоциальные влияния, становящиеся причиной объективных, то

есть относительно независимых от воли людей социальных ограничений

исследованы достаточно полно и широко. Главной методологической ошибкой

авторов этих исследований была лишь абсолютизация их результатов и попытки

организовать на их основе социальную деятельность людей и сделать

социальные прогнозы. Идея природно-географического детерминизма

разрабатывалась начиная с античности Гиппократом, Геродотом, Полибием. В

Новое время этот подход был возрождён Ш. Монтескье. Получив своё развитие в

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20