Социальные ограничения: содержание, структура, функции

из экономистов любого уровня и образования не обратил внимания на тот

простой факт, что деньги есть мерило стоимости, определенный эталон,

установленный для измерения. Точно также люди установили метры, килограммы,

секунды… Но продавцу ткани не приходит в голову уменьшать длину метра, а

продавцу муки – вес килограммовой гири (за это полагается административная

или уголовная ответственность). Однако рубли, доллары, а теперь и евро

ежедневно уменьшаются в своей стоимости вследствие инфляции»(28, с.155), -

отмечают авторы сборника «13 теорий демократии», по мнению которых

постоянное повышение тарифов и инфляция являются мошенничеством,

аналогичным уменьшению веса гирь.

Подобная ситуация постоянного перераспределения доходов порождает

состояние «одержимости экономикой» (Ю. Эвола). Однако расплатой за подобную

одержимость и улучшение социальных условий для части населения, служит

«порабощение индивида производственным механизмом и социальным

конгломератом» (475, с.98). Одержимый экономикой человек крутится как белка

в колесе, боясь проиграть в экономической гонке, а в результате теряет

свободу и простор для реализации возможностей, выходящих за рамки обыденной

жизни и материальных потребностей, лишая попутно этой возможности и тех,

кто не желает участвовать в принудительно навязанной экономической гонке, а

потому проигрывает в ней. При этом «экономическая эксплуатация разделяет

силу и продукт труда»(425, с.202), лишая работника заработанного, а значит

и возможностей для деятельности и развития.

Функции экономических социальных ограничений заключаются, таким

образом, в стимуляции и подавлении посредством предоставления или лишения

экономических ресурсов той или иной деятельности людей. Так, одержимость

экономикой, умело возбуждаемая не только господствующей идеологией, но и

манипулированием экономическими социальными ограничениями, призвана

подавлять и ограничивать именно реализацию возможностей, выходящих за рамки

обыденной жизни и материального интереса. «Современный Запад не выносит

людей, которые заведомо согласны были бы меньше работать и скромнее жить»

(102, с.90) ради реализации неэкономических и несоциальных интересов, «и

поскольку во всем в рассчет принимается только количество, а все, что не

воспринимается органами чувств считается просто не существующим, то всякий

человек, не прибывающий в состоянии ажитации и не производящий материальных

предметов, с неизбежностью квалифицируется как «лентяй» и «бездельник»… В

современном мире нет больше места ни для интеллекта, ни для каких бы то ни

было вещей внутренней природы уже потому, что их нельзя ни увидеть, ни

потрогать, ни взвесить, ни сосчитать. Всех занимают только чисто внешние

действия во всевозможных формах, даже те из них, которые начисто лишены

всякого смысла»(102, с.90-91). Современный мир не только не выносит, но и

активно подавляет таких людей с помощью экономических социальных

ограничений, делая аутсайдерами в экономической гонке, являющейся социально

ограничивающим образом жизни и действия. Именно поэтому, а не из-за

«нехватки денег» и ресурсов плохо финансируется наука, культура,

образование и другие подобные сферы. Напротив, те сферы деятельности,

которые укрепляют социальную ограниченность человека и общества, в том

числе и посредством реализации лжесвобод, как правило, не испытывают

экономических затруднений. «А с точки зрения финансовой привлекательности,

банкирам более выгодно финансировать порнографию, наркоторговлю, торговлю

оружием, либо войну, нежели жилищное строительство, малый бизнес или

инфраструктурное развитие, в чем заинтересовано общество. Наиболее выгодным

делом для такой денежной системы являются войны… Обычно войны стоят больше,

чем страна может себе позволить, поэтому правители обращаются к банкирам с

просьбой о финансировании боевых действий»(28, с.150), что те и делают,

ссужая деньги под проценты.

Как отмечал Р.А. Уилсон, «традиционные методы воспитания совершенно

логичны, прагматичны и здоровы для достижения истинной цели общества,

которая состоит не в том, чтобы создать идеальную личность, а в том, чтобы

создать полуробота, который максимально близко подражает общественному

идеалу, как в рациональных, так и иррациональных аспектах, перенимая как

мудрость веков, так и накопленную человечеством жестокость и глупость.

Причина очень проста: полностью сознательная, пробужденная (избежавшая

промывания мозгов) личность не сможет точно вписаться ни в одну из ролей,

предлагаемых обществом; изувеченные же, роботизированные продукты

традиционного детского воспитания прекрасно вписываются в эти ниши» (405,

с.145-146). В поддержании этого положения значительную роль играют и

экономические социальные ограничения. Этому способствует расширение

платного образования, постоянный рост цен, так как платность образования

способствует ограничивающей человека излишней специализации, а постоянный

рост цен не только эффективно перераспределяет средства от большинства к

меньшинству, но и обостряет «биовыживательное беспокойство» (Р.А. Уилсон),

подавляющие высшие уровни сознания. «…Средства массовой информации и

реклама, играющая в современном мире роль идеологии, повели игру на

понижение человеческих интеллекта и психики в целом. Играющий на деньги

гедонист стал образцом для подражания. Ставка делается на актуализацию

«базовых потребностей», таких как уход за телом и безопасность в ущерб

«высоким» потребностям в уважении, благодарности, признании,

справедливости, решении сложных интеллектуальных задач» (343, с.257), –

писал А.Д. Королёв. Таким образом, происходит смыкание информационно-

образовательных и экономических ограничений.

Экономические ограничения, выполняя функцию структурирования в

распределении ресурсов, реализуют и функцию формирования предметно-

материальной среды человека, давая возможность появления одних вещей и

мешая созданию других. Экономические социальные ограничения осуществляют в

современном обществе и функцию регулирования других форм социальных

ограничений, в частности, военно-силовых, технико-технологических и

структурно-демографических.

Военно-силовые социальные ограничения реализуют функцию потенциального

и актуального подавления, принуждения и уничтожения тех, кто по каким-либо

причинам смог выйти за пределы системы других социальных ограничений и не

подчиняется или плохо подчиняется им. Обычно военно-силовые социальные

ограничения, практически осуществляемые военно-репрессивными аппаратами

государств и общественных или международных организаций, функционируют в

своей потенциальной форме, реализуя лишь функцию угрозы своего применения.

Однако, соответствующие репрессивные структуры хотя бы время от времени

обычно осуществляют и актуальное насилие в целях более эффективного

запугивания недовольных и большинства. В этом смысле мечты о вечном мире в

духе известного трактата И. Канта (182) выглядят явной утопией, так как

войны реализуют функцию социального подавления индивидов и масс и в этом

своем социально-ограничительном плане также неизбежны как экономические

кризисы, плохие законы и насаждение невежества и ложных представлений о

реальности. В этом смысле критикуемый многими Платон, который в своих

«Законах» требовал бить палками граждан, критикующих богов, был большим

реалистом, догадываясь, что законами, подкупом и манипуляцией сознанием эти

«боги» обеспечить своего господства явно не смогут. Именно понимание войн,

конфликтов, терроризма и прочего насилия, как одного из элементов системы

социальных ограничений, показывает всю сложность их преодоления.

А.П. Большаков отмечал, что войны несут ещё и функцию очищения

общества от наиболее агрессивных и жестоких его членов, которые и погибают

в них в первую очередь (См. 57). С другой стороны, оборонительные войны

способствуют и социальной деградации, так как в них часто гибнут также и

наиболее храбрые и альтруистичные члены общества. Вообще, по мнению

некоторых мальтузианцев, войны должны сокращать «излишнее» население. Таким

образом, войны меняют структурно-демографические характеристики общества,

связывая военно-силовые и структурно-демографические социальные

ограничения.

В настоящее время понятие войн значительно расширилось и помимо

классической вооруженной борьбы и военных действий, осуществляемых армией,

полицией и спецслужбами, ведут речь об информационно-психологических,

«холодных», экономических, культурных, языковых и прочих войнах: «Главный

вывод… состоит в том, что в Югославии проводилась масштабная экологическая

война. А это уже качественно новый факт изменившейся международной

обстановки»(246, с.189). «Цель применения экологического оружия заключается

в нанесении ущерба окружающей среде своего противника»(246, с.190).

Несмотря на это, функции всех этих войн остаются прежними: если не

физически, так культурно, социально, психологически, информационно,

экономически уничтожить противника. В последнее время на Западе «вошло в

моду» гуманное уничтожение людей с помощью «случайных» катастроф,

«непредвиденных» экономических кризисов, дефолтов, недоброкачественных

продуктов питания и т.п. Это размывание и расширение понятие войны, однако,

проясняет её связь с другими формами социальных ограничений. Функцией войн

является также уничтожение «лишних» материальных ценностей. Постоянно

действующие в режиме затухания и активизации военные конфликты позволяют

заинтересованным лицам постоянно наживаться не только на производстве

оружия, на и на восстановлении разрушенного хозяйства. Жертв и отчасти,

непосредственных исполнителей этих акций это социально ограничивает,

препятствуя реализации себя в иной деятельности и другими способами, а

организаторам войн позволяет реализовать свою лжесвободу.

Мотивом ведения войн является и желание снятия социально-

ограничивающего влияния противника. Например, А. Гитлеру казалось, что

окружающие Германию общества ограничивают немцев в жизненном пространстве.

Югославия и Ирак аналогичным образом, видимо, ограничивали имперские

амбиции США.

Реализация функций военно-силовых социальных ограничений и ранее, а

особенно в настоящее время невозможна без техники и технологии. В настоящее

время развитие систем различных вооружений достигло такого уровня, что

применение их создает угрозу самому существованию человечества. Таким

образом, то, что предназначалось для ограничения и подавления других, может

подавить самих создателей и применителей этих систем вооружения.

Функции технико-технологических социальных ограничений заключаются как

в отделении человека и человечества от природы, как и во внутрисоциальном

регулировании жизнедеятельности людей. Сам факт создания техносферы, как

справедливо отмечал М. Хайдеггер, усилил социальную ограниченность

человека, поставив его в зависимость от техники, но не ликвидировал

полностью зависимости от природы и создал, таким образом, двойную

зависимость. Техносфера в этом своем качестве сама выступает как некая

социальная граница, отделяющая природу от цивилизации. Внутрисоциальные

функции техники и технологии заключаются в наблюдении и контроле над

человечеством, включении его в техногенные циклы и ритмы времени, в

деятельность по производству, обслуживанию и использования техники и

технологии.

«Везде, где человек попадает в сферу влияния техники, он обнаруживает

себя перед неизбежной альтернативой. Он должен либо принять своеобразные

средства и заговорить на их языке, либо погибнуть. Но если их принять, - и

это очень важно, то мы сталкиваемся не только с субъектом технических

процессов, но в то же время и их объектом. Применение таких средств влечет

за собой совершенно определенный стиль жизни, распространяющийся как на

великие, так и на малые ее проявления» (488, с.246), - писал Э. Юнгер.

Каков же этот стиль? «Оба автора по собственному опыту дают психологические

описания того бессознательного автоматизма работы, который достигается

технической дрессировкой; это есть полубессознательное состояние,

полусон…., с неприятными грезами, выражающими негативные реакции (зависть,

ненависть унижение, пошлые эпизоды…). Такая работа изо дня в день делает

человека неспособным быть сознательным гражданином демократического

государства, ответственным за его судьбу. И это относиться вовсе не только

к фабричным рабочим: то же самое происходит в больших бюро, в

рационализированной организации всякого рода, в копях, в

индустриализированном земледелии. Граждане, в значительном большинстве, на

которых в принципе и основана демократия, перестают быть подлинными

гражданами. В индустриализме, в технической цивилизации, работа разрушает

достоинство человека и его разум» (88, с. 413), – писал Б.П. Вышеславцев.

Эта ситуация не исчезает в информационном и постиндустриальном обществе,

о чем свидетельствуют работы Д. Белла и другие источники (См. 5, 26, 307,

308). «Техника… является как разрушительницей всякой веры вообще, так и

наиболее решительной антихристианской силой, какая была известна до сих

пор…. Там, где появляются технические символы, пространство очищается от

всех иных сил, от большого и малого мира духов, которые поселились в нем.

Разнообразные попытки церкви заговорить на языке техники ведут лишь к

ускорению её заката, к осуществлению широкого процесса секуляризации» (488,

с. 240-241), – писал Э. Юнгер.

Так технические социальные ограничения подчиняют себе и ограничивают

культуру, создавая у масс соответствующие антикультурные стереотипы,

глашатаем которых выступает, в частности, Д. Белл. Техника во многом только

по видимости выступает в качестве инструмента решения проблем человечества,

во многом она, решая (или не решая) одни проблемы создает одновременно

другие, а некоторые проблемы только усугубляет (например, проблему войн,

катастроф или экологическую). Массы получают всё новые и новые технические

новшества и «игрушки» для «взрослых детей» – сотовые телефоны, камеры

видионаблюдения в метро и т.п., которые лишь отвлекают их внимание от более

важных проблем, например, собственного развития. Получая те или иные

технические приспособления, массы уже не хотят развивать свои собственные

способности, предпочитая проблематичной телепатии более простое телевидение

и интернет. В результате как социальный продукт техника реализует важнейшую

функцию подавления врожденных способностей человека.

Функции технологии можно понять из следующей цитаты: «Мнимое

противоречие между безразличной готовностью техники ко всему для каждого и

её разрушительным характером исчезает тогда, когда мы распознаем в ней её

языковые значения. Этот язык выступает под маской строгого рационализма,

который способен с самого начала однозначно решить те вопросы, которые пред

ним поставлены. Другая его черта – примитивность; для понимания его знаков

и символов не требуется ничего, кроме их голого существования. Кажется, нет

ничего более эффективного, целесообразного, удобного, чем использование

этих столь понятных, столь логичных знаков. Намного труднее, правда,

увидеть, что здесь используется не логика вообще, а такая совершенно особая

логика, которая по мере обнаружения своих преимуществ выдвигает собственные

притязания и умеет преодолевать любое сопротивление, которое не соразмерно

ей» (488, с.249-250). В роли такого строго рационального языка и выступает

технология. На первый взгляд вроде бы удобно, пользуясь, рациональными

алгоритмами, разработанными кем-то другим решать те или иные проблемы.

Однако как показывает практика, эти алгоритмы не бесплатны как в

социокультурном так и финансовом плане, а, следовательно, доступны далеко

не всем, а только хозяевам денег и тем, кто согласен приспосабливаться к

ним, их прихотям и капризам. Однако даже хозяева денег попадают в

зависимость от разработчиков этих алгоритмов.

Заметно и другое следствие их применения – неизбежная стандартизация и

нивелировка применяющих их людей. Изучив алхимические трактаты

доиндустриальной цивилизации Европы, Е.В. Головин высказал гипотезу о том,

что никакой рациональной технологии в книгах алхимиков попросту не было:

книги писались лишь для того, чтобы помочь их читателям в выработке своих

индивидуально-уникальных способов этих действий. Если это так, то тот, кто

находил их, становился социально независимым, чего нельзя сказать о

пользователе рациональных технологий. Таким образом, рациональная

технология самим фактом своего существования воспроизводит ситуацию

нивелирования и социальной зависимости (ограниченности) людей. Этого бы не

было, если каждый стремился бы к развитию и реализации своих способностей,

а не приобретению и использованию чужих технологий, реализовывал бы

личностное знание (М. Полани), а не социальные стереотипы, жил бы по

принципу Н.С. Трубецкого: «познай себя и стань самим собой».

Подменяя собой культуру во всём её многообразии, техника и технология

заменяет собой культурную границу, отделяющую общество от внесоциального

бытия. Наряду с этим техника и технология суживают территорию внесоциально

бытия, перерабатывая его как сырьё в социальные продукты. Это относится и к

самому человеку. Техника и технология выполняет функцию его социализации, в

процессе которой, те или иные социально невостребованные потенциалы

редуцируются, ограничиваются. Этой редукции подвергаются не только животно-

агрессивные инстинкты и атавизмы, многие из которых напротив успешно

возбуждаются современной культурой, а любые способности, которые могли бы

помешать пассивному движению индивида по прочерченной для него другими

социальной траектории движения. На самом деле в эти социомеханические

траектории не вписываются очень многие, от Левши Н.С. Лескова, до реальных

А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова. Если Б.П. Вышеславцев пишет, что рутинный

механический труд мешает личности быть сознательным гражданином

демократического государства, то это труд и является подобной навязанной из

вне социальной траекторией движения. В отличие от культуры, содержавшей в

себе иррациональные (или сверхрациональные) элементы (См. 75, с.52-53), тем

более религиозной культуры, апеллировавшей к сверхчеловеческому

надсоциальному разуму и закону, технологический рационализм намного более

эффективно решает задачу социального ограничения человека. Именно поэтому

техно-рационалисты не верят в бога и не могут найти внеземных цивилизаций,

ибо факт признания наличия внесоциального разума, как минимум не

уступающего им, сразу же поставит под сомнение их властные амбиции.

Формируется и соответствующая социальная мифология: если человек произошел

от высшего, то социум и его ограничения не абсолютны, а если из низшего (от

обезьяны), то наоборот. В последнем случае статус социальной власти резко

повышается и все неугодное ей должно искореняться как животные атавизмы.

Структурно-демографические социальные ограничения выполняют

многообразные функции регулирования социально-стратификационной и

демографической структуры общества. Эти ограничения регулируют изменения

социального статуса личности, во многом определяют её классовую, стратовую,

профессиональную принадлежность. Человек, принадлежащий к той или иной

социальной группе, ограничен социальными условиями, в которые поставлена

эта группа. Например, безработица является структурно-демографическим

социальным ограничением, так как безработный в известной мере ограничен в

возможностях своей социальной самореализации; демографический компонент

социальной ограниченности проявляется здесь в том, что безработными чаще

становятся не только люди тех или иных профессий, но и определённых

возрастов и пола. В обществе, где безработицы нет, нет и соответствующих

этому социальному статусу социальных ограничений. Так как социально-

демографическая структура в разных обществах различна, то и конкретные

узкие функции отдельных, частных структурных социальных единиц (сословий,

классов) должны различаться. В соответствии с этими частными функциями

существуют и свои конкретные социальные ограничения, специфические и

уникальные для каждого сословия, касты, варны, страты, класса, возраста,

профессии и т. п. Эта спецификация социальных ограничений ещё более

возрастает при переходе от группового к индивидуальному уровню, на котором

индивидуальные социальные ограничения отличаются ещё большим разнообразием,

что верно также и в отношении их функций. Чтобы не вдаваться в излишнюю

детализацию, разберём некоторые общие регулирующие функции структурно-

демографических социальных ограничений в их конкретизации.

Одной из таких функций структурно-демографических социальных

ограничений является регулирование социальной мобильности (См. 69, 261).

П.А. Сорокин выделял индивидуальную, групповую, горизонтальную

(территориальную, профессиональную, политическую) и вертикальную

(восходящую и нисходящую) мобильности (373). Ученый сомневался в

существовании обществ, где бы полностью отсутствовала горизонтальная и

вертикальная мобильность в экономической, политической и профессиональной

формах. Однако «никогда не существовал общества, в котором вертикальная

социальная мобильность была бы абсолютно свободной, а переход из одного

социального слоя в другой осуществлялся бы безо всякого сопротивления…»

(373, с.379). Функцию сопротивления этим перемещениям и выполняют

структурно-демографические социальные ограничения, которые препятствуют

свободному поселению в любом месте, занятию тех или иных должностей и т.п.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20