Социальные ограничения: содержание, структура, функции

Именно эти факторы делают технократический путь развития социально-

ограниченной, репрессивной и тупиковой практикой, ведущей к деградации

человека и уничтожению естественного мира, даже в том случае, если удастся

избавиться от войн и техногенных катастроф, что, однако невозможно, ибо

потребительско-властные установки технократизма неизбежно будут порождать

конфликтность, а развитие техники – техногенные катастрофы. Единственным

путём снятия технических и технологических социальных ограничений, является

отказ от техногенной модели развития и возврат к существовавшим в прошлом

биогенным, гармоничным с природой и космосом цивилизационным моделям.

Следующая группа социальных ограничений – экономические, находят своё

выражение в ограничениях на перемещение, использование и обладание

экономическими ресурсами (сырьем, энергией, изделиями, продовольствием) и

средствами их обмена и символического выражения (деньгами, акциями и

т.п.). Субъектами этих ограничений выступают их формально-юридические

владельцы и фактические распорядители. Объектами экономических социальных

ограничений оказываются индивиды и группы, не являющиеся владельцами и

распорядителями экономических ресурсов, а также природный мир, являющийся

объектом эксплуатации и разрушения в ходе экономической деятельности

общества. Согласно догмам господствующей в современном обществе

метаидеологии экономические, производственные отношения, являются

системообразующим фактором и базисом общества, интегрирующим все остальные

подсистемы общества в единое целое. Эта установка является общей для

марксизма, либерализма (во всех их разновидностях), и ряда других

современных идеологий. Признавая теоретически или практически экономику и

экономические интересы первичными, общество тем самым имплицитно признаёт,

что его цели – это только потребление, размножение и, неизбежное при

подобных установках, разрушение и эксплуатация окружающей среды.

Экономические социальные ограничения, таким образом, тесно связаны с

этическими социальными ограничениями. При этом приходится признать, что

руководствующееся подобной идеологией общество, уступает биосферным

популяциям животных и растений, так как они, имея своей внутренней целью

подобно экономикоцентричному обществу потребление и размножение, не

разрушают окружающую среду.

«Согласно Зомбарту, современную эпоху можно назвать эрой экономики,

что точно отражает указанную нами аномалию (превращение экономики из

средства в самоцель). Речь идет, прежде всего, об общем характере

цивилизации в целом. Поэтому даже внешнее могущество современной

цивилизации, достигнутое за счет промышленно-технического прогресса, не

может изменить ее инволюционного характера. Более того, эти два аспекта

взаимосвязаны, так как весь мнимый «прогресс» был, достигнут как раз за

счет того, что экономический интерес возобладал надо всеми другими.

Сегодня можно говорить о самой настоящей одержимости экономикой, в основе

которой лежит идея, что как в индивидуальной, так и в коллективной жизни

наиболее важным, реальным и решающим является экономический фактор.

Вследствие этого в сосредоточении всех ценностей и интересов на

производственно-экономической области, усматривают не невиданное ранее

отклонение современного западного человека, но нечто вполне нормальное и

естественное; не случайную потребность, но нечто желательное, заслуживающее

одобрения, развития и восхваления» (475, с.91-92), – писал Ю. Эвола,

который, кстати, тесно связывал экономическую одержимость с одержимостью

сексуальной. Подобная одержимость экономикой становится причиной

преувеличения значимости экономических ограничений и их мистификации.

Главной социальной проблемой начинает казаться нехватка денег (или, в

лучшем случае, ресурсов), а все усилия направляться на их накопление. По

сути, накопительный инстинкт присутствует у многих животных, но если у

бурундуков, белок и других грызунов он инстинктивно ограничен, например

определённым сезоном, то у многих социально-ограниченных людей благодаря

культуре, снявшей с них некоторые инстинктивные ограничения, этот инстинкт

может функционировать совершенно беспрепятственно, порождая различных

миллионеров и миллиардеров. При этом их интеллектуальные и некоторые иные

«технические» способности могут быть весьма совершенными, несмотря на то,

что их цель – обслуживание некоторых преобразованных и извращённых

культурой достаточно примитивных животных инстинктов.

Такая социальная ограниченность мешает заметить, понять, а тем более

ликвидировать многие экономические ограничения. Истинной причиной и

подоплекой всех экономических ограничений является недоразвитость или

деградация духовных и психофизических способностей человека. Действительно,

в случае развитости этих способностей сырьевые и энергетические ограничения

могут быть легко разрешены путём изменения производства и нахождения их

новых источников, а проблемы их социального распределения решены

посредством усовершенствования социальной организации и структуры

потребностей самих людей. У К. Маркса и Ф. Энгельса решение этих вопросов

представлено в искажённой и мистифицированной форме, так как всестороннее

развитие человека и его способностей предполагается там как следствие

захвата пролетариатом политической власти и средств производства и

последующего развития техники и технологии, которые якобы дадут всем массу

свободного времени. При этом ускользает от внимания, что время в этом

случае будет потрачено на развитие техники и технологии и отдых от этих

усилий, а не на развитие способностей. На самом же деле, чтобы захватить

власть, нужно сначала развить и использовать эти способности, а необходимое

для этого время можно было найти в основном за счёт отказа от технико-

производственной деятельности и аскетизма. Именно этот путь и предлагали

религии, прежде всего восточные, и, в меньшей степени, более близкое К.

Марксу иудохристианство. В отличие от К. Маркса, А.С. Пушкин в своей

известной «Сказке о попе и о работнике его Балде» предлагает иной, отличный

от марксова способ разрешения экономических и социальных противоречий.

Аскетичный, но талантливый и трудолюбивый Балда не устраивает революций и

не захватывает средств производства Попа, а переигрывает одержимого

экономикой священнослужителя, по его правилам, не принимая, однако, ни

идеологии Попа, ни оставшегося после него «наследства». Похоже, что

серьезный герменевтический разбор смысла этой сказки ещё ждёт своих

исследователей.

Военно-силовые социальные ограничения связаны с функциями защиты и

принудительной реализации тех или иных социальных норм, установок и

ценностей. Субъектом их выступают военно-силовые социальные структуры и

ведомства, являющиеся, однако, как правило, инструментами реализации не

своих собственных ценностей и интересов, а интересов других, господствующих

в обществе личностей и групп. Легальной монополией на применение силы

обычно обладает государство, по мере ослабления которого эта монополия

начинает делиться им с частными охранно-силовыми структурами и

международными организациями.

Объектом этих социальных ограничений обычно оказываются личности и

группы (вплоть до суверенных государств) не желающие выполнять или

нарушающие нормы, установки (интересы), ценности и планы господствующих или

претендующих на господство групп, инструментом которых обычно становится

государство с его силовыми ведомствами или негосударственные вооруженные

формирования, которые часто бывают нелегальными.

Наиболее заметной и острой формой реализации военно-силовых социальных

ограничений является война, военный конфликт, вооруженное противоборство,

особенностью которых является насилие, сопряжённое с ранениями и убийством

людей и масштабными разрушениями материальных и духовных ценностей.

Отношение к этому виду социальных ограничений у многих сегодня

отрицательное. «Нет слов: мир, конечно, большая ценность. Но наивысшая ли?

Если наивысшая, то почему люди, народы, государства всю свою долгую историю

вели войны, странным образом пренебрегая этой ценностью? – Было бы наивно и

глубоко ошибочно полагать, что велись они ради лишь корыстных интересов,

ради захватов, аннексий, экономических выгод или иных материальных и

низменных побуждений. Нельзя, разумеется, отрицать роль таких побуждений,

но нельзя и сводить все к ним. В человеческом словаре есть ведь и такие

понятия, как честь, достоинство, свобода... В их защиту люди выступали во

все времена, жертвуя собственными жизнями...»(331-Т.2, с.116), – писал Э.А.

Поздняков. По мнению Клаузевица «война – это акт насилия, имеющий целью

заставить противника выполнить нашу волю» (Цит. по 331-Т.2, с.152). Это

определение позволяет говорить не только о классических вооруженных войнах,

но и войнах экономических, идеологических, информационно-психологических и

прочих. Это показывает тесную взаимосвязь военно-силовых социальных

ограничений с экономическими, политико-управленческими, технико-

технологическими, структурно-демографическими и информационно-

образовательными и правовыми социальными ограничениями.

«Как бы то ни было, но понятие jus ad bellum (право войны) пока еще

существует, и никто от него добровольно не отказывался» (331-Т.2, с.153), –

считает Э.А. Поздняков. Происходит это потому, что дать приемлемое для всех

определение справедливой войны и агрессии, никому пока не удалось, ибо

различие ценностно-целевых ориентаций разных культур делает это

невозможным. Однако так как массовое сознание значительной части людей

обоснованно не приемлет войну и негативно реагирует на военно-силовые

(насильственные) ограничения, манипуляторы сознанием предпочитают избегать

термина «война», называя её «контр террористической операцией», «операцией

по разоружению Ирака» и т.п. С другой стороны, «оказывается, в 1990 г.

только в СССР и только в автодорожных катастрофах погибли свыше 60 тыс.

человек и более 400 тыс. человек получили ранения, то есть за один лишь год

в четыре раза больше, чем за десять лет войны в Афганистане»(331-Т.2,

с.169). А сколько людей гибнет в дополнение к этому в морских, авиационных,

железнодорожных катастрофах, в драках, от рук преступников, от других

причин, пропадает без вести по всему миру? Количество их видимо потрясёт.

Однако, отмечает Э.А. Поздняков, здесь мы почему-то не слышим гневных

возгласов пацифистов. В этом проявляется противоречивость и расколотость

массового сознания. На самом деле, если человек не имеет права убивать и

калечить другого человека, то этого права не должно быть и у техносферы.

Если же признавать допустимыми подобные издержки ради выгод от

технократического пути развития, то, наверное, не стоит протестовать против

войн и уголовного бандитизма, ведь у их субъектов тоже есть свои интересы,

как и у технократов или производителей и торговцев, производящих и

сбывающих опасные для здоровья и жизни товары. Получается, что

последовательный пацифизм, гуманизм и экологизм должны начинаться с

отрицания технократической модели развития и безудержной погони за

прибылью, а не с борьбы или войны за мир и защиты прав животных. В

противном случае следует признать: то, что не позволено человеку - убивать

других людей, позволено новым «богам» – технике и капиталу.

Путь снятие военно-силовых социальных ограничений, лежит через духовно-

нравственное и психофизическое совершенствование человека, в результате

которого они могут стать ненужными, подобно государству в коммунистической

утопии марксизма. Однако современное общество движется в основном лишь в

направлении технико-технологического усовершенствования военно-силовых

социальных ограничений. Что свидетельствует о том, что в будущем их

значение будет лишь возрастать.

Каждый отдельный блок социальных ограничений выявляет одну из граней

социальных ограничений как системы. Военно-силовые социальные ограничения

наиболее ярко демонстрируют нам насильственный, принудительный аспект всех

социальных ограничений, проявляющийся с той или иной интенсивностью во всех

их формах. Всякое социальное ограничение есть насилие, как форма проявления

необходимости, но военно-силовые социальные ограничения есть квинтэссенция

этого насилия.

Последней группой социальных ограничений выступают структурно-

демографические ограничения, которые связаны с объективно существующей в

обществе поселенческой, классово-стратовой, сословной, профессиональной,

демографической и половозрастной структурой населения. Этнические и

этноконфессиональные социальные ограничения легко разлагаются на расово-

биологические ограничения, не являющиеся социальными, которые

рассматриваются в работах В.Б. Авдеева, Л. Вольтмана, В.А. Мошкова и других

авторов и культурные ограничения, систему которых мы и рассматриваем.

Субъектом воздействия на эти структуры могут выступать различные

властные организации, способствующие их изменению, объектом ограничений

выступают здесь отдельные личности и группы, скованные теми или иными

структурно-групповыми рамками. Преодоление этих социальных ограничений

достигается личностями и группами с помощью горизонтальной и вертикальной

социальной мобильности (См. 69, 203, 261). Однако при переходе из одной

группы в другую социальные ограничения для личности или группы не исчезают,

а только видоизменяются. «…Мобильность – то есть движение между позициями,

обеспечивающими неодинаковый доступ к ограниченным материальным и

социальным благам, оказывается основным способом удовлетворения витальных

потребностей. Резко суженой становится сфера, в которой индивидуумы

исключительно себе могли быть обязанными в достижении жизненных успехов»

(261, с.15), - писал С.А. Макеев. При этом главным мотором социальной

мобильности выступает «отделение индивида от ресурсов жизнеобеспечения»,

которое «ставит его в позицию просителя, заставляет перемещаться к более

обильным источникам благ» (261, с.15), то есть это движение является

вынужденным. Свобода же обнаруживает себя в независимости от разного рода

структур, учреждений, условий существования, замечает С.А. Макеев.

Государство, социальные институты и хозяйственный механизм, по мнению С.А.

Макеева, являются главными источниками побуждения и принуждения человека к

определённому типу социального поведения и конкретным направлениям

мобильности. Таким образом, мы видим, что структурно-демографические

социальные ограничения тесно связаны с экономическими, правовыми, политико-

управленческими, техно-технологическими и информационно-образовательными

социальными ограничениями. Чем больше ограничений в этих сферах, тем более

затруднена мобильность. Ограниченность личности проявляется здесь, прежде

всего, в её социально-групповой зависимости, а ограниченность группы –

зависимости от определённых идеологических, ценностно-целевых и

поведенческих клише. Ценностно-целевые установки личности, так же,

безусловно, определяют тип её социального поведения, являясь для неё

субъективным фактором, в отличие от объективного фактора групповых

ограничений.

Усиление в современном обществе структурно-демографических ограничений

нашло своё отражение в структурализме, считающем, что поведение человека

определяют безличные и бессознательные структуры, в которые он включен (См.

69).

Заметный вклад в изучение структурно-демографических социальных

ограничений внёс марксизм, показавший классово-групповую

детерминированность индивидуального сознания и исследовавший феномен

общественного сознания. По мнению К. Маркса «отчуждение человека нарастает

по мере усиления могущества общества» (270-Т. 42, с.28).

Гендерные исследования также внесли заметный, хотя и неоднозначный,

вклад в познание структурно-демографических ограничений. Как отмечала О.А.

Воронина, «гендер… оказывается одним из базовых принципов социальной

стратификации. Другими такими принципами выступают этничность

(национальность), возраст, социальная принадлежность. Сочетание этих

стратификационных принципов усиливает действие каждого из них»(100, с.30).

Гендерные различия, как социально сформированные половые идентификации и

модели поведения (См. 52-Т.1, с.109-111) есть проявление структурно-

демографических ограничений, исходящих из демографической и

стратификационной структуры общества. Поэтому вполне правомерно вести речь

о гендерных социальных ограничениях, описанию и критике которых в

значительной мере и посвящены гендерные исследования (См. 100).

В отличие от военно-силовых, структурно-демографические социальные

ограничения не являются негативным явлением сами по себе, так как они,

создавая дифференциацию, создают и социальную свободу в обществе, которая

стала бы невозможной в условиях социального хаоса (См. 54). Ликвидация

этого вида социальных ограничений означала бы ликвидацию социальной

структуры и иерархии вообще, путём достижения полной социальной

однородности. Подобную однородность можно рассматривать как проявление

социальной деградации «вторичного упрощения» по К. Леонтьеву. Поэтому

решение проблемы снятия этих ограничений достижимо именно через создание

многообразных каналов горизонтальной и вертикальной социальной мобильности,

но не любой, а такой, которая бы позволяла всякому человеку занять именно

то социальное место, которое наиболее соответствовало бы уровню развития

его способностей, его образовательной и профессиональной подготовке и

ценностно-целевым ориентациям.

Субъективно этот вид социальных ограничений наиболее остро начинает

ощущаться, когда человек находится не на своём месте, то есть его

способности и желания не соответствуют его социальному статусу. Подобные

люди становятся источником социальных конфликтов и разнообразного

деятельностного брака. Для решения этой проблемы необходим отказ от

ориентации на приспособление к безличным и социально-производственным

потребностям, которые на деле являются потребностями господствующих

социальных групп и переход к творческо-самореализационнным установкам,

способствующим личностному и профессиональному самораскрытию. В этом

ракурсе справедливыми являются только те структурно-демографические

ограничения, которые дают возможность человеку находиться на своём месте, а

несправедливыми – те, которые этому мешают. Реализация идеала «человек на

своём месте» и является, по сути, исполнением известного принципа «от

каждого по способностям, каждому по потребностям». К реализации этого

идеала близко подошла кастовая система древней Индии, теоретически дававшая

каждому типу людей с пользой для общества максимально реализовать свою

природу (См. подр. 148, с.126-135). Однако в современном обществе

преобладает противоположная установка на приспособление к существующим

тенденциям и реалиям, порождающая массы людей, находящихся не на своём

месте и ведущая к системной социальной деградации, посредством роста

деятельностного брака, выражающегося, в частности, в преступности,

коррупции, терроризме и т.п. По сути подражательно-приспособленческая

установка как ложный стереотип социального поведения создаёт

самовоспроизводящийся механизм поддержания и роста социальных ограничений.

Рассмотрением структурно-демографических социальных ограничений мы

завершаем описание статической модели социальных ограничений. Однако

необходимо рассмотреть эту систему в динамике. Пример подобного

рассмотрения содержится в работе автора (285).

Динамическое функционирование системы социальных ограничений может

рассматриваться в колебательно-волновом режиме. Когда, например, одна из

сторон диалектической пары ограничений усиливается, а другая ослабевает.

Так внешние ограничения могут для человека или общества усилиться, а

внутренние, напротив ослабеть. Если же по мере усиления одной стороны

диалектической пары социальных ограничений не будет происходить ослабления

другой и наоборот, то система социальных ограничений выйдет в этом случае

из равновесия и произойдёт её разрушение или трансформация. Например, если

при ослаблении внутренних, нравственно-этических ограничений у человека

одновременно произойдёт и ослабление внешнего, социального давления на

него, то он, скорее всего, совершит нечто существенно изменяющее его

положение. Поэтому для сохранения устойчивости системы социальных

ограничений желательно вводить её в колебательный режим, когда ослабление

одного блока социальных ограничений автоматически влечёт за собой усиление

другого. Классическими примерами подобных устойчивых систем социальных

ограничений можно назвать двухпартийную политическую систему США или

концепцию разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную

(при сокрытии идеологической и концептуальной власти). Подобные равновесно-

колебательные социальные системы получили распространение в Западной

цивилизации. Они, поддерживая у масс иллюзию свободы выбора, независимости

отдельных элементов системы и прогрессивного развития позволяли

поддерживать устойчивость существующей системы социальных ограничений,

ставшей по сути тоталитарной и механистичной. Не случайно эти системы

достаточно легко превращались в классический тоталитаризм.

Однако динамика колебательных изменений не несёт в себе качества

эволюции системы социальных ограничений, ибо колебательные процессы в ней

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20