Книга: Татьяна Бенедиктова "Разговор по-американски"

Общепризнанная функция «успешной речи» в американ­ском понимании — «потенцирование» факта, сообщение ему красочности, энергии, размаха и объема (на этом строится,

428  Младшая сестра, красавица Айрин, бесталанна по части игры и искусства речи: ее видно, но не слышно, ее облик прелестен, но про­зрачен, в силу чего она и проигрывает в привлекательности внешне менее заметной Пен.

429  Речь о краске в романе, главный герой которого — фабрикант, производитель краски, заходит так часто, по столь разным поводам, что образ вполне допускает расширительное, метафорическое толкование. Универсальная краска Лэфема годится для покрытия любой вещи, от палубы корабля до забора, обеспечивая им сохранность и в то же вре­мя обновляя, преображая. Так же и речь «обволакивает» описываемое явление и, сделав по-новому привлекательным, выносит на рынок ком­муникаций.

как мы видели, жанр «небылицы», а равно и механизм рек­ламы). «Преобразованный», «преувеличенный» таким образом факт выступает как товар, ценность которого на рынке ком­муникаций определяется в порядке торга между продавцом и покупателем. Ситуация несет в себе определенные риски (в ней можно проиграть, быть одураченным) и обязывает к взаимной настороженности, если не сказать — подозритель­ности. Эта игра по большей части потустороння морали, од­нако, будучи игрой на равных, может быть исполнена спе­цифической привлекательности.

В разговорах между персонажами романа Хоуэллса опи­сание ситуации служит, как правило, не средством ее опре­деления, а средством «тестирования». К примеру, на вопрос: «Ты и в самом деле так думаешь?» — следует характерный от­вет: «Я выдвигаю гипотезу» (с. 158). Задавшись вопросом, должна ли ее старшая дочь пожертвовать собственным чув­ством ради счастья младшей, миссис Лэфем формулирует одну за другой взаимоисключающие позиции: нет, не должна, у нее тоже есть право быть счастливой; да, должна, в этом состо­ит ее нравственный долг. И ту и другую она высказывает мужу с целью в обоих случаях быть опровергнутой, спровоцировать контраргументацию, которую тот и предлагает: «Мать сказа­ла это, давая отцу возможность защитить дочь. И он ее не упустил. Миссис Лэфем была, по-видимому, удовлетворена такой позицией мужа, но теперь она вступилась за Кори» (с. 232). Похожим образом строится разговор Пен с матерью: девушка предлагает одно описание ситуации, потом — про­тивоположное, от крайности самоотречения бросаясь в край­ность самоутверждения, как бы примеряя ту и другую к себе и находя их в итоге равно (хоть и в разных отношениях)

неприемлемыми.

Заметное место в диалогах-обсуждениях занимают недо­уменные гадания относительно смысла уже прозвучавших речей. Во многих случаях простое повторение реплики декон-текстуализирует ее, проявляя неожиданную, с точки зрения говорившего, функцию. Общающиеся в романе Хоуэллса в большинстве исполнены мучительной неуверенности", что именно мною «сказалось» — не то, быть может, что я хотел сказать? И что имел в виду собеседник? — подозревать ли в высказывании, с виду нейтральном, всего лишь констатиру­ющем факт, — оскорбление? язвительный укол? шутку? или даже объяснение в любви? Буквальное (что) содержание высказывания не вызывает сомнений, но его интенциональ-

312_______Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»

ный и функциональный (зачем) смысл подозрителен по при­чине уже упоминавшейся розности контекстов. Наличие нео­пределенности, высокой степени риска при интерпретации даже того, что кажется очевидным, характеризует все комму­никативные ситуации, представленные в романе.

Например, Айрин в беседе с Томом Кори по поводу бу­дущей семейной библиотеки «задумчиво» замечает: «Навер­ное... нужен будет Гиббон» (с. 119). В ее устах это не более чем констатация факта, а кроме того, по-видимому, попыт­ка утвердиться в глазах Тома, показать свою образованность. Это понимает читатель, между тем как Том слышит в про­звучавшей фразе шутку (иронию в адрес собирателей «биб­лиотек напоказ», уповающих на толстотомного Гиббона, как на зримый знак «культурности») и с присущей ему светской вежливостью пытается ее поддержать. «"Если захотите его прочесть", — сказал Кори, смеясь этому как шутке» (в ори­гинале: «...with a laugh of sympathy for an imaginable joke»). Ответная, простодушно-серьезная реплика («Мы его прохо­дили в школе») обнаруживает полную неуместность его уп­ражнений в остроумии, а читателя подтверждает в предполо­жении, что Айрин могла бы быть только объектом подобной шутки, никак не субъектом. Сходную социально-дифферен­цирующую роль выполняют многие высказывания Лэфема: в его собственных устах они исполнены достоинства, в контек­сте восприятия людей с другим кругозором и образованием звучат убийственной автопародией. Читатель же слышит «над­вое» — и то и другое.

Сознание зависимости факта от точки зрения на него и ракурса описания отличает позицию рассказчика от позиции любого из персонажей. В осознании этой зависимости, в признании равноправных версий реальности как подлежащих «исчислению» и согласованию состоит, по-видимому, суть урока, который роман предлагает читателю. Проблемы нрав­ственности и справедливости решаются, по Хоуэллсу, не иначе как на этой основе. В затруднительной ситуации Сай­лас и его жена обращаются за советом к священнику Сьюэл-лу не столько как к служителю Божию, сколько как к благо­разумному, здравомыслящему постороннему. В силу своей невовлеченности в конкретную конфигурацию человеческих отношений, он способен увидеть положение вещей «про­порционально», «в правильном свете» (in the right light), произ­вести трезвый «экономический расчет» радости и боли, возможной пользы, допустимой жертвы и неотменяемых обя-

Приложение. Разговоры о разговорах

313

зательств, тем самым найдя адекватное решение нравствен­но-психологической задачи430.

Свое кредо романиста Хоуэллс демонстративно противопо­ставляет сентиментальной традиции, делающей ставку на эмпа-тию и самозабвенную преданность абстрактному идеалу. Дваж­ды в романе (в разговоре Пен с Томом и Лэфема с Сьюэллом) прямо формулируется вопрос: подлежат ли сердечные дела прагматическому «учету»? Ответ в обоих случаях предполагается утвердительный, в чем явственно сказывается авторская пози­ция. Хорошая литература, по Хоуэллсу, не та, что располагает к сладостному «опьянению» сопереживанием, а та, что создает повод и почву для всестороннего обсуждения жизненных ситу­аций, обеспечивая их рационализацию, критическое освоение. Такова в итоге формула хоуэллсовского реализма.

Прагматический дискурс, последовательно моделируемый в романе, предполагает наличие дробных контекстов воспри­ятия и конкурирующих описаний-интерпретаций любой си­туации; в затруднительных случаях контакт обеспечивается деиндивидуализированным расчетом, позволяющим сторонам отвлечься от слепящих «предрассудков» («ложных идеалов») и обеспечить то, что, с точки зрения Хоуэллса и максималь­но близкого ему в романе резонера пастора Сьюэлла, всего важнее: «экономию боли» («the economy of pain») — макси­мально плодотворное практическое взаимодействие индиви­дов на основе учета их жизненных интересов.

Когда во второй половине — конце XIX в. американский прагматизм оформился в качестве самостоятельного направ­ления мысли, он был воспринят в США как нечто новое и старое одновременно. Прагматистский стиль мышления ас­социировался — в частности, У. Джеймсом — с привычкой всегда искать альтернативу, не принимать обычное как бес­спорное, вновь и вновь приводить в движение условности, воображать небывалые состояния ума. В мире, как его опи­сывали прагматисты, — текучем, пестром, лишенном стабиль­ного центра и абсолютов-опор, — на что было возлагать надежду? На эффективный взаимообмен и искусство посред­ничества. В фокус внимания естественно попадала область взаимодействия, взаимовлияния, взаимоизменения, легко под­дающаяся описанию в терминах коммерции (начиная с того

430 Позиция вполне в духе рекомендаций А. Смита: «...для сравне­ния противоположных интересов нам необходимо переменить наше положение: мы должны посмотреть на них не с того места, которое мы сами занимаем, и не с точки зрения человека, находящегося в проти­воположных условиях, но должны занять положение третьего, посторон­него и беспристрастного наблюдателя» (Смит А. Теория нравственных чувств. М.: Республика, 1997. С. 141).

314

Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»

же У. Джеймса, философы этого направления охотно, и даже подчас вызывающе, использовали бухгалтерский, рыночный язык при описании феноменов интеллектуальной жизни). В промежуточном пространстве обмена моя «истина», которая, в сущности, столько же моя, сколько другого человека, прохо­дит испытание чужим восприятием, оценку на эффективность (по Джеймсу, на «наличную стоимость») и может ощутимо меняться, продвигаясь в направлении рабочего соглашения или трансакции-сделки, отвечающей практическим и позна­вательным потребностям сторон.

Относительно ценности общения, и в частности разгово­ра, мнения прагматистов не всегда совпадали. Если У. Джеймс считал назначение разговора скорее служебным, подготови­тельным к главной жизненной заботе — решению практичес­ких задач, то современный (нео)прагматизм видит в общении особого рода деятельность и «окончательный контекст, в рам­ках которого должно быть понято познание»431. Идеальный разговор, по мысли Р. Рорти, осуществляется в вежливо «со­кратической» манере: по ходу его разобщенные манеры мысли вступают в контакт, разногласия преодолеваются, неприми­римые авторитеты приглашаются к компромиссу. Участники разговора не объединены «общей целью и еще меньше об­щим основанием»432, — по этой именно причине в нем важ­ную роль играет ирония (как средство скорее внутренней реф­лексии, чем достижения комического эффекта). Смысл и цель общения — не в обретении истины и не в достижении окон­чательного согласия, но в получении удовлетворения от час­тных, всегда промежуточных моментов понимания, в самом процессе коммуникативного обмена. Именно разговор-него­ция как вид дискурсивной практики определяет, по Рорти, своеобразие американской культуры.

ИТОГ КАК ПЕРСПЕКТИВА

Культурный анализ по своей приро­де незавершаем... чем он глубже идет, тем более удаляется от завершенности.

К. Гирц

Предсказуемым образом обе культуры, русская и амери­канская, осмысливают ситуацию диалога в свете своих пре­дубеждений (слово используется здесь не в уничижительном

431  Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 1997. С. 288.

432  Там же. С. 235.

Приложение. Разговоры о разговорах

315

смысле). Понимание Другого «по-американски» опосредова­но практическим (далеким, впрочем, от одномерности) резо­ном, «по-русски» охотнее переживается как непосредствен­ное вчувствование. «Другость» преодолевается в первом случае на поле «общего смысла», во втором — общечеловеческого нравственного закона (репрезентирующего в какой-то мере доиндивидуалистическую родовую спаянность).

«Особость» русского риторического идеала чаще всего утверждается как преданность до-модерной традиции, если «модерность» отождествлять с либерально-рыночным социу­мом, Gesellschaft западного образца. В XIX в. ее с нажимом утверждали славянофилы, противопоставляя западное понятие об индивидуальной, отдельной личности русскому приоритету органической цельности и соборности. Соответственно, «пе­реговоры», столько же объединяющие, сколько разъединяю­щие взаимонастороженных партнеров-суверенов противопо­лагались коммуникации, основанной на внутреннем созвучии, единстве ритма, «поэтического резонанса». На уровне фило­софского обобщения эту мысль разовьют впоследствии Н. Фе­доров, Вл. Соловьев, Н. Лосский, С. Булгаков, И. Ильин, С. Трубецкой, П. Флоренский и другие. К проявлениям фор­мальности, функциональности, технологичности (читай, «не-братскости») при этом выражается отношение подозритель­ное или враждебное. Членами языкового сообщества речь ощущается как «звучащая и говорящая плоть» (выражение О. Мандельштама)433, притом именно общая. Отсюда — устойчи­вый акцент на идеально-эротическом аспекте «настоящего разговора», воображаемого как «пиршественное узнание»434.

433  О природе слова // Мандельштам О. Собр. соч. Международное литературное содружество, 1967—1971. Т. 2. С. 249.

В связи с этим можно привести косвенно-сопоставительное сужде­ние современного американского культуролога X. Бхабхы по поводу различия в устройстве сценического диалога («разговора») у Т. Уильямса и Ю. О'Нила, с одной стороны, и Чехова, с другой: «Когда я слушаю Чехова, я сразу вспоминаю каникулы, летние дни у бабушки с дедуш­кой, среди их двоюродных и родных братьев и сестер и моих братьев и сестер, среди холмов к югу от Бомбея... Мне это очень знакомо. Этот тип разговора — он внушает мне ностальгию по нашим тогдашним бес­конечным беседам. Когда я слушаю Уильямса или О'Нила — я здесь обобщаю — мне кажется, что это и не разговоры вовсе. Есть что-то прон­зительное в неслышании, нежелании услышать, которые воплощены в этих пьесах» {Bhabha H., Gilman S.L. Just Talking: Tete-a-tete // Talk, Talk, Talk. The Cultural Life of Everyday Conversation. S.I. Salamensky (ed.). N.Y.; London: Routledge, 2001. P. 11-12.

434  Флоренский П.А. Диалектика // У водоразделов мысли. М., 1990. Т. 2. С. 143.

316

Т. Бенедиктова. «Разговор по-американски»

Родственно-разговорное сообщество в его «соборном» определении может расширяться бесконечно, не утрачивая интимности, в идеале оно воображаемо равновеликим нации. Присоединение к нему осуществляется через разрушение гор­дыни, чувства самодостаточности: человек мыслит и выска­зывается уже не из своего личного, отдельного, а из общего, общинного тела — это лишает речь индивидуальной ответ­ственности, а порой и конкретной функциональности, зато бесконечно умножает (по крайней мере, в представлении общающихся) ее силу, делает слово как бы магическим Гла­голом, способным непосредственно преобразовывать жизнь. Сохраняющаяся привлекательность и действенность этого этностереотипа, социальный потенциал которого так же ча­сто служит во благо, как и эксплуатируется во зло, заслужи­вает, конечно, специального разбора и исследования.

В американской традиции идея братства и соответствую­щий тип коммуникации также, естественно, присутствуют, но на макросоциальном уровне их роль не слишком существен­на. Сравнительно чаще «братская» связь, в силу ее иррацио­нальности и неконтролируемости, осознается как источник опасности. В той мере, в какой диалог подразумевает откры­тость Другому, а открытость — добровольную уязвимость, американская культура не склонна его культивировать и ско­рее делает выбор в пользу недоверчивого нарциссизма, гре­шащего по определению манипулятивным отношением к партнеру. Преимущественная сосредоточенность на себе, строго «мерное» выделение внимания собеседнику и конку­ренция за долю внимания описываются Ч. Дербером как ха­рактерные свойства американского повседневного общения435, протекающего всегда «при» рынке или в его «поле». Вообще свидетельства американских аналитиков на этот счет много­численны и нередко формулируются в виде самокритических жалоб. «Дефектность», о которой при этом идет речь, может, впрочем, с таким же успехом быть описана и как достоин­ство, — с ним сопряжены такие ощутимые преимущества «американского» типа общения, как динамизм и высокая «переводимость» (модульность), эффективность в выработке компромисса, гарантии индивидуального самовыражения в гибко заданных рамках. Именно этот тип «разговора» мы и постарались продемонстрировать в ряде индивидуальных ва­риантов и воплощений на материале классической американ­ской словесности.

435 Berber Ch. The Pursuit of Attention. Power and Ego in Everyday Life. Oxford; London: Oxford University Press, 2000 (1979).

Приложение. Разговоры о разговорах

317

Стоит заметить в заключение, что эта модель — порож­дение экономики laissez-faire — начинает выглядеть старомод­ной в современной Америке: общение-игра с другим как с равноправным партнером во многих социальных ситуациях воспринимается как неэкономное излишество. Современно­му человеку все привычнее заочное общение с безличной корпорацией или непосредственное потребление вещи (shopping в порядке самообслуживания, в отсутствие посред­ника-продавца) — эстетику торгового разговора при этом «съе­дает» прагматика обмена, что усугубляет обозначенные выше проблемы, не давая им удовлетворительного решения.

В любом случае, очевидно, что контрастное, но не пря­молинейное, свободное от жесткой оценочности транскуль­турное сопоставление моделей общения исключительно про­дуктивно. Уже цитировавшийся выше П. Гибиан, исследуя «культуру разговора» в США (в середине XIX в. на индиви­дуальном примере О.У. Холмса), отмечает ее «каталитичес­кую силу»436, широкое влияние в социальной и эстетической сфере и оговаривает при этом: интерес к разговору может служить почвой для сравнения американской традиции с любой из европейских, но плодотворнее всего выглядело бы сравнение с русской культурой, на тот момент тоже «моло­дой» и тоже пребывающей в споре с собственным прошлым, в поисках нового лица, на подступах к «золотому веку» сло­весности.

Исследовательские перспективы, открывающиеся в рус­ле подобного сравнения, без преувеличения необъятны. В тесном, разноязыком и плохо понимающем себя современ­ном мире, где средства коммуникации совершенствуются наперегонки со средствами уничтожения, общение поддержи­вается нелегко и разговоры то и дело грозят прерваться кро­вопролитием, — изучение истории разговора, сравнительный анализ разговорных идеалов и практик — не дань прошлому, а обеспечение будущего.

436 Gibian P. Opt. cit. Р. 34.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Адаме Дж. (Adams J.Q.) 72f,

136 Аддисон Дж. (Addison J.)

12, 65

Барнум Ф.Т.(Вагпшп Р.Т.)

39, 40, 106—125, 126,

132, 233f Бахтин М.М. 6, 14, 16, 41,

200f, 250 Бентам И. (Bentham J.)

34-35 Беньямин В. (Benjamin W.)

117, 150-151 Бердяев Н.А. 247 Берк К. (Burke К.) 242-243 Беркович C.(Bercovitch S.)

127 Бодрийяр X.(Baudrillard J.)

119f Болдуин Дж.Г. (Baldwin

J.G.) 42-43, 46 Бульвер-Литтон Э. (Bulwer-

Litton E.) 166

Бурдье П. (Bourdieu P.) 249 Бурстин Д. (Boorstin D.) 25,

26 Бхабха X. (Bhabha H.) 7,

315

Веблен Т. (Veblen Th.) 64 Вико Дж. (Vico J.) 128

Гарт Б. (Harte В.) 242 Гоголь Н.В. 209, 251-252,

260-268 Гончаров И.А. 298-307

Готорн Н. (Hawthorne N.) 21, 133, 155-164, 209-210, 213—214, 283-289

Гофман И. (Goffman I.) 184, 238

Дайкинк Э. (Duyckinck E.)

212 Джеймс Г. (James H.) 20f,

21, 24, 133, 160f, 246 Джеймс У. (James W.) 313 Джексон Э. (Jackson A.) 88,

89 Джефферсон Т. (Jefferson

Th.) 24, 41 Джонсон С. (Johnson S.)

12, 21, 192 Диккенс Ч. (Dickens Ch.)

166, 183 Дикинсон Э, (Dickinson Е.)

129f, 133, 141, 153 Достоевский Ф.М. 46f, 264,

265-266, 267f, 269—270,

272, 278—283, 296 Дьюи Дж. (Dewey J.) 247

Зиммель Г. (Simmel G.) 9 Зонтаг С. (Sontag S.) 92

Ирвинг В. (Irving W. ) 31 — 32, 251-260

Карлейль Т. (Carlyle Th.)

269 Карнеги Д. (Carnegie D.)

3 If

Именной указатель

319

Киркегор С. (Kierkega­ard S.) 214, 269

Кревекер Сент Джон де (Crevecoeur J.H. St. John de) 136

Крокетт Д. (Crockett D.) 39, 40, 85-106, 117, 126—132

Купер Дж.Ф. (Cooper J.F.) 24, 133

Локк Дж. (Locke J.) 62f, 65

Лонгфелло Г.У. (Longfel­low H.W.) 21

Лоренс Д.Г. (Lawrence D.H.) 85, 190

Лоуэлл Дж.Р. (Lowell J.R.) 21, 142

Маклюэн М. (McLuhan M.)

136, 139

Мандельштам О.Э. 316 Маркс К. (Marx К.) 34-35,

126 Мелвилл Г. (Melville H.)

60, 113, 114, 125, 133,

150, 190—217, 246 Миллей Э. (МШау Е.) 152

Ницше Фр. (Nietzsche F.)

76, 269 Новалис (Novalis) 12, 180

Олкотт A. (Alcott A.) 20

По Э.А. (Рое Е.А.) 53, 133,

145, 146, 150, 164—190 Поуп A. (Pope A.) 79

Рикер П. (Ricoeur P.) 204 Рорти P. (Rorty R.) 314 Рузвельт Т. (Roosevelt Th.) 242

Рурк К. (Rourke С.) 43, 44,

55, 93, 114, 119 Руссо Ж.-Ж. (Rousseau J.-J.)

124

Салтыков-Щедрин М.Е. 264 Смит A. (Smith A.) 36, 37,

72, 192 Сократ 65, 68, 74f, 78

Тард Г. (Tarde G.) И, 19

Твен Марк (Twain Mark) 39, 125, 133, 134, 150, 217—242

Тиллих П. (Tillich P.) 128

Токвиль А. де (Tocquevil-le A. de) 22, 28, 72, 76, 103f, 133, 139, 147-148

Толстой Л.Н. 265

Торо Г.Д. (Thoreau H.D.) 55, 75f, 123f, 140, 143, 146—147, 149—150, 153, 249, 268-270, 272—278, 281

Тургенев И.С. 46f, 266

Уайльд О. (Wilde О.) 65 Уинтроп Дж. (Winthrop J.)

76 Уитмен У. (Whitman W.)

27, 125, 127f, 133, 134,

154-155

Франклин Б. (Franklin В.) 39, 40, 58-60, 60-85, 92, 107, 117, 123, 126— 132, 136, 229

Фуко М. (Foucault M.) 150, 153

Фуллер М. (Fuller M.) 20, 144, 146

Хейзинга Й. (Huizinga J.) 131

320

Именной указатель

Холл Дж. (Hall J.) 47 Холланд Дж. (Holland J.) 31 Холмс О.У. (Holmes O.W.)

6, 21, 318 Хоуэллс У.Д. (Howells

W.D.) 21, 26, 29, 46f,

240, 241, 298—300, 307—

314

Чайлд Л.М. (Child L.M.)

131 Чаннинг У. Э. (Charming

W.E.) 75, 139 Чаннинг Э. (Channing E.)

146

Чернышевский Н.Г. 283—

285, 289-296 Чехов А.П. 316f (?)

Шлегель Фр. (Schlegel F.) 12, 16

Эйзенштейн СМ. 112 Эллисон P. (Ellison R.) 75 Эмерсон Р.У. (Emer­son R.W.) 20, 21, 28, 29-30, 125, 135f, 151, 244—245, 269

СОДЕРЖАНИЕ

Введение. Разговор в контексте культуры..................................7

Разговор: модель культуры......................................................8

Разговор и литература............................................................ 11

Общение и национальная общность.................................... 16

Старое искусство в Новом Свете ......................................... 19

Слова в «новых обстоятельствах»......................................... 24

Дискурс торга: предварительный абрис............................... 33

Часть I. «Игра в доверие» как школа жизни,

автобиография как урок......................................................... 39

1.  Жанры торговой речи........................................................41

«Небылица»......................................................................... 41

Реклама............................................................................... 48

«Игра в доверие»................................................................. 54

Шутки молодого Франклина.............................................. 58

2.  Бенджамин Франклин. Автодидакт демократии............. 60

Credo: самосозидание.......................................................... 61

Лицедейство как норма жизни.......................................... 70

Уроки эффективного общения........................................... 77

3.  Дэвид Крокетт. Герой «границы»..................................... 85

Жизнь, помноженная на текст......................................... 87

Ритор для масс................................................................... 99

4.  Ф.Т. Барнум. Гений саморекламы..................................106

Янки из Коннектикута.....................................................108

«Король Надувал»..............................................................115

Автобиографии на выбор..................................................121

Заключение. «Рынок— это я» .............................................126

Часть II. Писатель и читатель в «республике писем» ............133

1.  Рождение «медиа»— вызов словесности........................136

Натаниел Готорн: писатель-таможенник......................155

2.  Эдгар Аллан По. Между надувательством и тайной.....164

Рассказ-трансформер........................................................166

Многослойностъ знака......................................................168

322

Содержание

Обаяние странного сыщика..............................................175

Месть в составе творческого процесса...........................185

3.  Герман Мелвилл. Между ценой и абсолютом...............190

Героическая спекуляция.....................................................192

Посредничество как призвание.........................................195

Интерпретация — род жизнеобеспечения........................200

Некто   и Бартлби: хроника коммуникативной

неудачи................................................................................205

Хитрое искусство говорить правду..................................210

4.  Марк Твен. Между зрелищем и игрой...........................217

Игра: праздник общения....................................................219

Клуб лоцманов и толпа пассажиров................................221

Игра на публику и против всех........................................224

Шоу в Бриксвилле. И вдруг — шедевр?............................230

Автобиография как скандал.............................................238

Заключение. Торг без «покупки».........................................242

Приложение

Разговоры о разговорах...............................................................249

Из пира в мир. В. Ирвинг и Н. В. Гоголь.........................251

Общение «в высшем смысле». Г. Торо и Ф. Досто­евский .....................................................................................268

Властители дум. Н. Готорн и Н. Чернышевский..............283

4. Разговоры по-домашнему. У.Д. Хоуэллс   и И. Гон­чаров.......................................................................................298

Итог как перспектива...........................................................314

Именной указатель.....................................................................318

Conversation is a common everyday practice and an art — a shadow of the more general social contract and an «aesthetic flower of civilization»(G. Tarde). Different cultures develop ideals of conversation that may overlap but rarely coincide. The emergent interdisciplinary research field of «comparative conversation» is related to «comparative literature» in that talk is not only mim­icked in fictional dialogue but also enacted in the complex com­munication between author and reader.

Bargaining as a pattern of conversational interaction seems particularly expressive of the American tradition. Obviously relat­ed to the activity of buying and selling, it is also universal enough to serve as a useful metaphor for a wider range of human exchang­es. The relationship is «interested» and «egoistic» yet egalitarian and reciprocal — it suggests the symmetry and reversibility of roles, indeterminacy and open-endedness, sympathy and strategic distanc­ing, freedom and coercion with no «transcendent» authority to refer or appeal to. A bargainer is never off-stage and expects the same of his/ her partner: «good friends» remain a «doer» and a «doee», even if neither at any given moment can be sure of who is who. This mode of communication is highly ambivalent — both benev­olent and adversarial, cooperative and competitive, part play and part duel, calling for both trust and suspicion.

Part I «Confidence Game as a Discipline, Autobiography as a Lesson» explores how bargaining rose to its privileged status in American social speech; particular attention is givento forms such as the tall tale and advertisement (hardly indigenous but readily domesticated in mid-19-th century American culture). The same can be said of «confidence game» — a conman's multiple, fluid identity, his openness to change, his supremely instrumental in­ventiveness and wit, which may have appeared suspect yet proved to be an asset in the market environment. In his admirable as well as dubious qualities this type was curiously akin to the ideal dem­ocratic personality (of which the Emersonian Poet was a more canonical and less controversial embodiment).

The three chapters explore the self-writing of Benjamin Fran­klin («Autodidact of Democracy»), David Crocket («Hero of the Frontier») and Phineas Tailor Barnum («Genius of Self-Advertizing»).

Each autobiographer presents himself as a self-made «people's celebrity», an unlearned but supremely successful practitioner in social communications, a respectable (!) confidence man whose example could be followed by the citizens of the young republic. The authorial persona functions as a site of exchange, an instru­ment of social self-advancement for both the person who has written the text and the person reading it. The tactics of tall-tale telling and advertising are used effectively in all three narratives, putting stress upon the convertibility of meanings, images and monetary values as well as the double coding of irony. The «cash value» of a communicative gesture is ever uncertain, communica­tion itself unfolds as an «outguessing» game, a competition of wits and wills.

Part 2 «Author and Reader in the Republic of Letters» consid­ers an American writer's uneasy attempts to negotiate between writing as professional activity and as intimate self-expression. Literary communication is mediated necessarily by market part­nership — which is lamented but also taken up as a challenge to reshape the forms and means of a writer's «conversation» with the readership. Literature in a democracy becomes (according to M. Fuller) a vast «system of mutual interpretation» where relationships are more intimate and more remote than ever before. Like a per­sonal letter, a book reaches from one «polar privacy» to another traveling across public space where it is propelled by commercial interest and incentive. Hence the curious double strategy of ca­tering to the reader as a generalized consumer while also appeal­ing to him as an individual partner in «real conversation». The latter relationship implies a special kind of «bargaining» where the highest value at stake is each subject's personal growth, self-change, self-enhancement.

Chapter 2 «Edgar Allan Рое. Between Diddle and Mystery» looks at a typical Рое story as a «transformer». Alternately serious and hilarious, metaphysical and entertaining, «democratic» and «aris­tocratic», it is designed to be «universally read» but also addressed to the «the highest intellect or genius». Base market appeal and high literary merit use each other as a disguise while a reader is invited to make his personal best of the masquerade — giving in to the artist's «magic» but also meeting its challenge with critical/ creative activity.

Chapter 3 «Herman Melville. Between Price and Absolute» ex­plores the theme of exchange, material and symbolic, central to Melville's work. Ahab (sublime speculator) and Ishmael (interpret­er, go-between) are exponents of the alternative strategies of dealing with the world. «Real conversation» is forever desired among «iso-

latos» yet forever unreachable because most human transactions are necessarily finite and partial. Fiction is defined by Melville as a way of «hoodwinking» the reader, deceiving him into truth that he might be unprepared to appreciate. Bargaining — an essential­ly democratic social skill, is hardest to realize in an actual democ­racy, because too demanding for an average individual.

Chapter 3 «Mark Twain. Between Show and Play» explores Twain's life-long preoccupation with the compatibility of the two discourses that he felt equally master of: the disinterested creativ­ity of play and professional manipulation of an audience by a showman. Art, to Twain, is half-play, half-trade. His idea of free­dom is that of «evasion», the bargaining out of rather than into the binding social contract. Authenticity of human contact to him always remains a problem, along with the frequent inadequacy of the general public as a writer's «partner».

The Attachment «Conversation on Conversations» offers 4 studies of American and Russian literary classics — novellas or novels invited to self-reflexive dialogue of which the subject is commu­nication itself, modes of talk, interaction through speech. The «participants» are W. Irving («Rip Van Winkle») and N.V. Gogol («The Carriage»), H.D. Thoreau («Walden») and F.M. Dostoyevski («Notes from the Dead House»), N. Hawthorne («The Blithedale Romance») and N.G. Chernishevski («What is to be Done'?»), W.D. Howells («The Rise of Silas Lapham») and I.A. Goncharov («Oblomov»). The general argument is that the Russians tend to aestheticise familiar intimacy, empathy and trustful dependency in communication. The American ideal is pragmatic — it values stand­ing with «one foot on trust another on suspicion» (H. Melville), changeability, newness and differences dealt with through the econ­omy of irony.

Bargaining as a mode of communication (certainly, not unique nor confined to the 19-th century or American culture) has its limitations and blind spots as well as advantages and resources. Iis potential, however, is of particular interest and promise in the world of today, increasingly unstable and decentralized, teaming with local definitions that need be negotiated with precision and cre-ativeness.