на тему рефераты
 
Главная | Карта сайта
на тему рефераты
РАЗДЕЛЫ

на тему рефераты
ПАРТНЕРЫ

на тему рефераты
АЛФАВИТ
... А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

на тему рефераты
ПОИСК
Введите фамилию автора:


Реферат: Теории культурологии традиции типологии


Реферат: Теории культурологии традиции типологии

. Мифология как система представлений о мире.


Мифологическое сознание.


Сам термин мифология имеет греческие корни (мифос - предание, сказание и логос - учение). С научной точки зрения большинство современных ученых считает мифологию господствующей формой общественного сознания человека на ранней стадии его развития.

В первобытном обществе мифология представляла собой основной способ понимания мира. Миф выражал мироощущение и миропонимание эпохи его создания. Люди с самых ранних времен стремились осмыслить явления окружающего мира. И мифология выступает как наиболее ранняя форма мировоззрения, понимания мира и места в нем человека, как первоначальная форма духовной культуры человечества.

Мифология представляет собой своеобразную систему фантастических представлений об окружающей человека природной и социальной действительности.

Почему же восприятие мира первобытным человеком приняло такую своеобразную форму?

1. Дело в том что, во - первых, человек еще не выделял себя из окружающей природной и социальной среды и, во-вторых, в особенностях нерасчлененности первобытного мышления, еще отчетливо не отделявшегося от эмоциональной сферы. Следствием этого явилось наивное олицетворение, очеловечивание окружающей природы и вытекающая отсюда всеобщая персонификация в мифах и широкое метафорическое сопоставление природных и культурных (социальных) объектов).

Человек переносил на природные объекты свои собственные свойства, приписывал им жизнь, человеческие чувства, человеческие стереотипы поведения. Очеловеченными могли быть любые явления и природные формы. Человеческой речью и человеческим поведением обладали реки, горы, деревья и т.д. Звери могли собираться у костра совета и обсуждать важные вопросы. Человек первобытного племени еще не отделял себя от мира животных и выводил свой род от окружающих его зверей. Тотемистические предки рисуются существами двойной - животной и человеческой природы и часто меняют свои обличия. Даже такие явления как болезни приобретают черты . И в образе злых духов причиняют страдания, но и могут быть изгнаны из тела больного.

Человек обращался к своей физиологии, создавая представления о громадном и великом. необычайная сила выражалась многорукостью (гекатонхейры Греции или индийский бог разрушения Шива), хорошее зрение многоглазостью (стоглазый Аргус) и т.д. Причудливая мифологическая фантастика проявилась в изображении космических сил в виде человечески одушевленных образов. Космос представлялся в мифах живым великаном или чудовищем-богом как Тиамат у вавилонян (из частей которой был создан мир), или такие пары как земля-небо, как Гея-Уран е греков или Нут - Геб у египтян. При этом все боги, духи, герои связывались чисто человеческими семейно-родовыми отношениями вели себя как земные владыки.

2). Второй важнейшей чертой мифотворчества представляется символизм, подмена в первобытном мышлении субъекта и объекта. немецкий ученый Кассирер, создавший символическую теорию мифа, видел особенности мифологического мышления в неразличении реального и идеального. Чувственные факторы, эмоции трансформировались в реальность путем символического обозначения моделировали окружающий мир, создавая новый ирреальный мир.

Автор структуралистской теории мифа - французский этнограф Леви - Стросс признавал эмоциональность, чувственность первобытного мышления, в тоже время утверждал его способность к логическому анализу, обобщению, классификации. основу структурного метода составляет выявление совокупности отношений целых блоков элементов. Путем их замены можно получить из одного объекта другой. Для мифологического мышления - это инструмент разрушения фундаментальных противоречий путем подмены их менее резкими, менее сложными. например, жизнь и смерть, противоречие подменяется примером из растительного (цветение - увядание) и животного мира. Так одна к другой громоздятся мифологические системы и подсистемы. Один миф трансформируется в другой. Заменяя в мифе символы или ряды символов другими, мифологическая мысль делает описываемые ею предметы более доступными для понимания и осмысления на данном уровне знаний. В Древнем Египте предельно просто объяснялись природные циклы: злой бог Сэт убивал своего брата Озириса и наступало увядание природы, с воскресением Озириса следовало и возрождение всего живого. Как известно человек воспринимает окружающий мир и эмоционально, и логически. Именно на стыке эмоции и логики рождается миф. Мифологическое мышление обладает не только элементами фантазии, но и задатками логики.

3). Также в создании мифа весьма характерна замена причинно-следственных связей прецедентом. Происхождение предмета выдается за его сущность. Научному принципу объяснения противопоставляется в мифе начало во времени. Все многообразие мира выдается за следствие событий далекого прошлого и действие мифических героев, предков, богов. В мифе резко разграничено древнее (сакральное) и современное (профанное) времена. Именно сакральное - это мифологическое время, это эпоха перволюдей, первопредметов и перводействий (огонь, копье, семья и т.д.).

Все произошедшее в сакральное время приобретает характер парадигмы (греч. - пример, образец), рассматривается как предмет, образец для современности.

Как правило большинство мифов начинаются традиционной заставкой: “Давным давно..”и т.д.

Поэтому миф обычно совмещает в себе два аспекта: рассказ о прошлом (диахронический аспект) и средство объяснения настоящего, а иногда и будущего (синхронический аспект). На основе “исторических” преданий, прецедентов формируется направление этнологических объяснений (греч. этиа -причина) реальных явлений в окружающей человека среде. Как это произошло? Как это сделано? Почему? и т.д.

Именно объяснение какого-либо реального явления в окружающей человека среде является важнейшей функцией мифов народов разных стран. Причем в примитивном обществе объяснение дается обычно в наивной, упрощенной форме, исходя из привычной бытовой обстановки данного народа или племени. Вот пример одного из мифов Меланезии о происхождении моря. Когда-то море было маленьким и старая женщина держала его в горшке прикрытом камнем и использовала для варки пищи. Ее дети подсмотрели что она делает, сняли камень и море широко разлилось. Или австралийский миф о виде животных. В сражении попугая и опоссума они оба получили раны. Кровь окрасила перья попугая в красный цвет, а у опоссума остались от синяков черные пятна на морде.

Содержание мифа усложнялось с усложнением социальных условий жизни человека. Мифология классового общества - это уже целая разветвленная система, объясняющая сложные общественные явления.

Мифологическая картина мира представлялась первобытному человеку вполне реальной, даже более реальной, чем видимая действительность. Ибо эта картина была основана на авторитете осмысления мира многими поколениями предков. в первобытном обществе исторический опыт был сосредоточен в мудрости предков, в традиции. Это общество было устремлено к священному, сакральному прошлому, в котором видело свой идеал, золотой век. Поэтому осмысление фактов реальности современного мира оказывалось делом веры в мудрость предков, стариков, преданий, мифов. Вера же не подлежала проверке и не нуждалась в доказательствах.

Таким образом неспособность провести различие между естественным и сверхъестественным, безразличие к противоречиям, слабое развитие абстрактных понятий, чувственно-конкретный характер, эмоциональность, метафоричность - эти и другие особенности первобытного мышления превратили мифологию в своеобразную символическую (знаковую) систему, в терминах и образах которой воспринимался и описывался весь мир.

Весьма сложным и не имеющим однозначного решения в науке является вопрос о соотношении мифологии и религии. Многие мифы служат разъяснением религиозных обрядов (культовые мифы). В культовых мифах рассказывается в повествовательной, олицетворенной форме о том или ином религиозном обряде, объясняется его происхождение. Исполнители обрядов как бы воспроизводили в лицах рассказанные в мифе события. Культовые мифы есть везде, где совершаются религиозные обряды. В Древней Греции разыгрывались храмовые мистерии, такие как, например, похищение богом мира теней Аидом дочери богини плодородия Деметры - Коры и возвращение ее на землю. Вместе с обрадованной богиней вновь возрождалась и расцветала вся природа. Или христианский обряд причащения хлебом и вином, как символами тела и крови господней. Обряд ведет свое начало от т.н. Тайной Вечери Иисуса и его учеников. Каждое причащение, по сути, это повторение событий двухтысячелетней давности, оно традиционно составляет важнейший элемент службы христианской церкви.

Разногласие вызывает вопрос, что является первичным - обряд или миф? Большинство современных ученых склоняются к мнению, что культовые мифы возникли на основе уже существовавших религиозных обрядов.

Иногда мифы менялись по новому обосновывая традиционные обряды. В культовых мифах момент обоснования, оправдания существующей в данном обществе системы ценностей явно превалирует над моментом объяснения.

Культовый миф всегда является священным и, как правило, окружен глубокой тайной, он является достоянием посвященных (колдунов, жрецов, священников). В примитивных религиях различаются внутренние (экзотерические) мифы. Последние создавались для запугивания непосвященных. Во многих случаях на основе культовых обрядов и мифов создавались тайные союзы. Глубокая тайна окутывала внутренний мир египетских, вавилонских, финикийских жреческих коллегий.

В мировых религиях грань между внутренней и внешней стороной культовой мифологии ослабевает или полностью исчезает. Религиозно - мифологические представления превращаются в религиозные догмы. Это связано с новой идеологической ролью мировых религий, с их новой (церковной) организацией.

Итак, по мнению большинства исследователей, по своему происхождению мифология не связана с религией, с религией. Но, безусловно, уже на ранних стадиях своего развития мифология органически срастается с религиозно-магическими обрядами, входит составной частью в систему религиозных верований. Однако, будучи тесно связанной с религией, мифология не может быть сведена только к ней одной. Будучи системой первобытного мировосприятия мифология включает в себя зачатки не только религии, но и философии, политических теорий, до научных представлений о мире, разных форм искусства.

В процессе формирования классового общества трансформируется и мифология. Сонм богов, полубогов, героев выстраивается в четкие иерархические структуры по аналогии с земными владыками. Появляются легенды и сказания о божественных предках аристократических родов и замкнутая, корпоративная жреческая мифология.

Вместе с тем в народной среде в свою очередь преобладающее влияние получает т.н. “низшая мифология” - верования, рассказы о душах природы, покровителях хозяйственной деятельности, культа плодородия. Именно “низшая мифология” оказалась более живучей и сохранилась в фольклоре, поверьях и традициях многих народов и в наши дни.

Мифология сыграла значительную роль в развитие идеологических форм, послужила исходным материалом для развития философии, научных представлений, литературы. Поэтому столь сложно определить рубеж разделения не только мифологии и религии, но и близких по жанру к мифу форм словесного творчества: героического эпоса, легенды, исторического предания, сказки. Так, будучи предшественником сказки, миф выполняет объяснительную (этнологическую) задачу. в сказке эта функция ослабевает или полностью теряется, большее значение получает моральный, нравственный, поучительный фактор. Безусловная вера в истинность событий сменяется сознательной выдумкой.

Очень трудно провести грань между собственно мифами и историческими преданиями, в основе которых лежат реальные исторические события. Так в мифологическом цикле о Троянской войне смешались воспоминания о подлинном историческом факте и рассказы о мифологических богах и других фантастических существах (гарпиях, сиренах и т.д.).

Глубокое влияние оказала мифология и на героический эпос многих народов мира. Мифы о культурных героях стали предтечей архаических сказаний о эпических героях. Это отчетливо прослеживается в общности построения, концепций языка. Мифологические элементы сохраняются и в более позднем “классическом эпосе” (“Рамаяна”, “Махабхарата”, “Песнь о Нибелунгах”, русские былины и др.).

Через сказку и героический эпос мифология оказалась неразрывно связанной с литературой. И такие шедевры европейской гуманистической литературы как “Гаргантюа и Пантигрюэль” Рабле или “Путешествия Гулливера” Свифта созданы в традициях мифа, фантастической сказки.

Теснейшим образом с мифологическим наследием было связано и становление научных знаний (древнегреческой натур философии, истории, медицины и др.).

Такие формы общественного сознания как искусство, литература, политическая идеология даже оторвавшись от мифологии, став самостоятельными, тем не менее эксплуатируют мифологические традиции, символы, пользуются мифологическим языком. Мотивы античной, индуистской, буддистской, библейской мифологии стали источником сюжетов многих шедевров мирового искусства.

Некоторые особенности мифологического мышления до сих пор сохраняются в массовом сознании рядом с научными представлениями. в первую очередь это касается современных мировых религий, где мифы, ставшие догматами, используются для внедрения и поддержания религиозного сознания. Сохраняются элементы мифологии и в сфере политической - это идеи о превосходстве, богоизбранности народов, о харизматических лидерах, вождях, которых ведет неземная сила.

Однако время мифа - это время зари человеческой цивилизации, время до научного сознания и мышления. Поэтому возрождение мифа как живой, работоспособной системы в ХХ веке невозможно. В этом прежде всего основная причина неизбежного крещения “социальных” и “политических” мифов в современном обществе.

Таким образом, подводя итоги, можно отметить, что достижения научного изучения мифологии убеждают нас в том, что мифология - это не только примитивное, донаучное объяснение явлений окружающей действительности, но и форма поддержания определенного природного, социального и религиозного порядка. Мифотворчество стало своеобразным символическим языком, системой в рамках которой человек ощущал, осмысливал себя в мире. И, наконец, мифотворчество как система социальной психологии значительных групп людей можно наблюдать и в современном нам мире.


14



XI. ЯЗЫК, КАК МОДЕЛЬ КУЛЬТУРЫ


1.Язык и мышление.


Своеобразную революцию в изучении языка, как феномена культуры, совершили американские лингвисты Э. Сепир и Б. Уорф. Используя методы структурной лингвистики, они установили соотношение между языком и человеческим мышлением как новый принцип относительности и сформулировали следующие выводы:

1. все высшие уровни мышления зависят от языка;

2. структура языка, является основой картины мира для ее носителя.

Таким образом, в рамках этнолингвистики возникла гипотеза об определяющей роли языка в формировании организации хозяйственной деятельности, социальной стратификации, культурных традиций. Подобно тому, как теория относительности в физике утверждает относительность тех параметров, которые являлись константами в классической физике (протяженность, время, масса), и позволяет говорить о множественности физических миров, так теория лингвистической относительности предполагает, что миры, в которых живут носители разных языков, в свою очередь, различны. (т.е. предполагается множественность миров?) Люди, говорящие на различных по грамматическому строю языках, и живут в разных мирах, по-разному воспринимают мир. Язык, на котором говорит человек, определяет и формирует систему мышления.

Значительная часть работ Э.Сепира была посвящена анализу индейских культур, но к этнографическому материалу он подходит как лингвист: его интересовало влияние языков на общий характер индейской культуры. К анализу языков Сепир применял метод структурной лингвистики, выявляя особенности в строении фонетики, грамматики и синтаксиса.

Существующие в языке знаковые модели представляют собой

стереотипные формы восприятия, которые, сохраняя устойчивость

в культуре, оказывают решающее воздействие на сам процесс

формирования человеческих представлений об этих явлениях и

понятиях и их оценку.

Формы мышления человека контролируются законами моделирования, о которых сама личность не имеет ни малейшего понятия. Сами же модели основаны на неосознанной систематизации родного языка, ярко проявляющейся при сопоставлении с другими языками. Человек не только говорит, но и мыслит на своем родном языке, пользуясь его моделями осознания действительности. Даже владея иностранными языками, человек сохраняет мыслительную схему, модель, которая была усвоена в детстве, при освоении родного языка. Каждый язык - это сложная система моделей, отличная от других систем. Посредством системы моделей родного языка человек воспринимает окружающий мир и себя самого. Синтаксические структуры, т.е. модели, по которым строятся предложения, в сою очередь организующие слова, куда более важны, чем слова сами по себе.

Модель мира, которая задана в языке, представляет собой схемы предложений и образцов конструкций предложений. Выражая мысль, человек пользуется моделями, лежащими вне его сознания. Модели языка организуют восприятие реальности, что-то подчеркивая, а что-то, наоборот, отбрасывая. Человек ничего не знает об этой организации, которая навязывается его индивидуальному сознанию. Этнолингвисты отмечают, что в организации языковых систем все этносы равны, независимо от уровня развития их материальной культуры или цивилизованности. Так, Б.Уорф полагал, что дикарь может неосознанно создать такую интеллектуально сложную систему, что для описания ее функционирования лучшим западным ученым потребуется целая жизнь.

Не только схемы нашего мышления заданы языком, но и само мировосприятие основано на языковых привычках. Наше поведение связано с миром, который лингвистически обусловлен. Разные народы не только по-разному называются, но и по разному воспринимают и конструируют мир.

Можно рассмотреть некоторые примеры различия подобных лингвистических моделей. Употребление глагола без субъекта позволяет языку как логической системе выразить безличность и объективность природы; такие формы есть и в русском языке, например: “смеркается”, “холодает”, но они отсутствуют в английском.

В японском языке в предложении могут быть два разноуровневых подлежащих, что придает слогу краткость, выразительность и большую точность.

В языке чичева, негритянского племени, живущего в Восточной Африке, есть два прошедших времени: первое – для событий прошедшего, зафиксированных во внешних проявлениях, второе – для событий сохранившихся только в памяти. Миссионер, говорящий на языке чичева о реинкарнации, использовал бы второе время для событий, призошедших в прошлых воплощениях, но, если он станет говорить о карме, потребуется первое время. Примитивное племя владеет языком, который, если б они были философами или математиками, выдвинул бы из их рядов выдающихся мыслителей.

Для индейцев племени хопи время – не движение, а непрестанное повторение подобно тому, как если бы возвращение дня воспринималось бы как возвращение того же человека, несколько постаревшего, но оставшегося как и вчерашний день, тем же, а не совершенно новым персонажем. Острое чувство зависимости от природы обусловило необходимость молитв и обожествления сил природы, что воздействовало на языковые модели хопи. Анализируя разницу в восприятии времени через языковые модели английского языка и языка хопи, Уорф пришел к выводу, что речь идет о двух разных понятиях. Европейское время организовано как пространство и четко разделено на определенные отрезки, а время у хопи неопределимо в терминах пространства и движения. Причем не только концепция времени, но и концепция пространства может изменяться в зависимости от языка. Уорф критикует взгляд, согласно которому ньютоново пространство, время и материя всеми воспринимается интуитивно, полагая, что ньютоново пространство и время не имеют никакого отношения к интуиции, а содержатся в языке и в культуре, откуда их вычленил Ньютон, а представления ученых являются моделями нового научного языка.

Описывать собственную культуру гораздо сложнее, труднее, так как больше объем материала и сложно сохранить объективность, поскольку привычки и традиции, которые предстоит анализировать, глубоко укоренились в нашем сознании с самого рождения. Но определенные выводы все же возможны.

В европейской культуре время объективизировано, оно простирается в прошедшее так же, как и в будущее. Благодаря такому взаимовлиянию языка и культуры возникает письменная история, интерес к датировке, календари и бухгалтерское дело. Западная цивилизация с ее ощущением ценности времени непосредственно связана с моделью времен своего языка. Например, языковая модель англо-американской культуры имеет дело с большим количеством временных форм, которые дают возможность точно определить временной отрезок, ограничиваясь лишь глаголами и не прибегая к помощи других частей речи. Определенному временному порядку подчинены как яэыковые модели, так и само поведение, ориентированное на идею экономии времени, на повышение скоростей. Интересно, что одна из поведенческих черт современного человека, не просто живущего на рубеже третьего тысячелетия, но соответствующего ему, - это осознание колоссальной ценности времени, уважение к точности его измерения, планирование дел заранее.

Мир наших мыслей воздействует и на мир наших подсознательных реакций. Конечно, языковые и культурные нормы развивались совместно, воздействуя друг на друга. Многие метафоры современного англ. языка были зафиксированы уже в античных языках, особенно в латыни. Так, в латыни развитие шло от пространственного обозначения к непосредственному, вследствие чего укоренилась стойкая уверенность в примате объективного опыта над субъективным.

В средние века, сформированные в недрах латыни модели, вступили во взаимодействие с развитием техники, промышленности, торговли, а также схоластической и научной мысли. Все это вместе привело к изменениям состоянии западноевропейского языкового мышления и языкового мира и формированию новых моделей.

Понять свой собственный язык, осознать особенности его моделей непросто, но интересны могут быть и некоторые замечания. Во-первых, можно отметить отличие временных форм русского языка от английского, большую их неопределенность и неточность фиксации момента. Перевод временных форм англ. глаголов на русский язык затруднен.

Во-вторых, 40% лексики русского языка носит оценочный характер (в англ. – 15%). Лексике русского языка присуща категоричность. Из-за того, что нельзя выразиться точно и безоценочно, приходится заимствовать иностранные слова, которые в русском моментально приобретают оценочную окраску.

В-третьих, русский язык глубоко личностно интонирован в лексике и в речи. Это язык художественной, но не научной литературы (отсюда столько заимствованной терминологии в научной литературе).

Русский язык скорее отражает коллективистский опыт, чем опыт индивидуальный. Для выражения индивидуальных черт личности в русском языке имеется 2 тыс. лексических единиц, а в немецком – 4 тысячи, в англ. – 17 тыс.


2.Лингвистическая реконструкция культурной традиции индоевропейцев.


Роль языка как феномена культуры и носителя культурной информации помогают раскрыть исследования другого направления в лингвистике - сравнительного индо-европейского языкознания.

Индоевропейская языковая группа — одна из самых много­численных: в нее входят славянские, германские, романские, бал­тийские и ряд других групп живых и мертвых языков. Более близкими эти языки были в древности, когда группы населения, говорившего на индоевропейских языках, жили в непосредствен­ной близости друг от друга, и, по мнению некоторых ученых (В.Иванова, Т.Гамкрелидзе), составляли совокупность племен с единым языком.

Тесное родство индоевропейских языков было доказано еще в первой половине Х1Х в., когда закладывались основы блестя­щего направления в лингвистической науке — сравнительного индоевропейского языкознания. Выработанная этой школой стро­гая научная методика позволила установить многие закономер­ности развития отдельных языков на различных этапах истории, систему взаимоотношений представителей обширной индоевропей­ской семьи.

Пользуясь сравнительно-историческим методом, исследовате­ли установили, как произносились те или иные до сих пор не известные слова в ряде мертвых или малоизвестных языков. Правильность этих выводов много раз подтверждалась археоло­гическими находками, давшими науке новые тексты, где содер­жались эти самые слова.

Сравнительно-исторический метод дал возможность открыть и понять исчезнувшие и давно забытые языки, такие, как язык живших во втором тысячелетии до н.э. в Малой Азии хеттов, на котором они вели переписку и составляли договоры с египетскими фараонами; тохарский язык, с его текстами, найденными в песках Центральной Азии; бактрийский, памятники которого стали из­вестны только в последние годы и на котором говорили в юго-восточных областях Средней Азии и Афганистане в эпоху Кушанской империи, объединившей в начале новой эры обширные территории.

Выводы сравнительно-исторического языкознания о родстве и соотношении индоевропейских народов выдвинули ряд проблем: их происхождения, культуры, хозяйственного уклада (культурно-хозяйственный тип), формирования и расселения по Евразии.

Традиция изучения языка в тесной связи с культурой носи­телей этого языка не утеряла своего значения и сегодня. Исс­ледования такого характера нередко называются «лингвистиче­ской палеонтологией культуры древних индоевропейцев по язы­ковым данным». Точнее было бы назвать это направление в язы­кознании «лингвистической палеонтологией культуры», поскольку объектом исследования является не праязык, а протокультура.

Итак, изучение и реконструкция индоевропейского праязыка, установление общеиндоевропейских лексем (основ слова по зву­чанию и значению) позволили найти прямые указания на эко­логические и культурные характеристики среды обитания носителей этих диалектов. По этим данным, можно в первом при­ближении реконструировать фрагменты материальной и духовной культуры древних индоевропейцев, дать общую экологическую характеристику среды обитания, постоянно меняющуюся в зави­симости от миграции отдельных индоевропейских племен, т.е. от­ветить на вопрос об исторической прародине индоевропейцев, их происхождении и формировании, т.е. их этногенезе.

Итак, нам предстоит ответить на вопросы: где находилась прародина индоевропейцев; к какому времени относится период существования общей индоевропейской языковой системы, т.е. когда существовала индоевропейская культурная общность. (Ис­следователи (В.Иванов, Т.Гамкрелидзе и др.) считают, что это период не позднее Y-IY тысячелетия до н.э.).

Первоначальной территорией обитания носителей общеиндо­европейского языка можно считать ту географическую область, которая своими экологическими, географическими и культурно-историческими характеристиками соответствует картине среды обитания, получаемой на основе лингвистической реконструкции.

Во-первых, это область с горным ландшафтом (исключая се­верные области Евразии); во-вторых, названия деревьев («горный дуб», «граб», «сосна», «пихта», «грецкий орех») и другой расти­тельности указывают на принадлежность к экологической среде зоны Средиземноморья — Передней Азии.

В пользу горного ландшафта прародины индоевропейцев сви­детельствует также факт формирования представления о «миро­вом древе», что могло произойти в местности с богатым лесным покровом.

Названия животных: «барс», «леопард», «лев», «рысь», «дикий вепрь» и т.д. характерны именно для южной географической об­ласти, и это исключает Центральную Европу в качестве возмож­ной первоначальной территории обитания индоевропейцев. Такой же набор названий фауны реконструируется и для общесемит­ского языка.

Далее. Характер развитого скотоводства и земледелия в об­щеиндоевропейскую эпоху выступает аргументом против отнесе­ния прародины индоевропейцев к областям Центральной и Вос­точной Европы, т.к. в IY тысячелетии до н.э. в период сущест­вования общего индоевропейского языка скотоводство, как и зем­леделие, в Центральной Европе было в зачаточном состоянии, тогда как в общеиндоевропейском восстанавливается развитая система скотоводства с наличием основных домашних животных. Для Восточной Европы, в частности для Северного Причерноморья и Приволжских степей, такое развитое скотоводство изве­стно лишь в III тысячелетии до н.э.

На переднеазиатский ареал как территорию первоначального расселения индоевропейских племен указывает также наличие генетического фактора усвояемости молока в человеческих попу­ляциях. Развитость молочного хозяйства у древних индоевропей­цев устанавливается на основе многочисленных слов для обозна­чения молока и молочных продуктов. Реконструирование корней таких слов (-мелк-), а также название дойной коровы (к'оу) указывает на хорошую усвояемость молока, чего не могло быть у многих народов Южной Азии, в т.ч. Южной Индии, и Африки, где было слабо развито молочное хозяйство. Этот генетический признак объединяет древние индоевропейские народы, для кото­рых особую роль имело молочное хозяйство, и некоторые народы севера Передней Азии.

Распространение у индоевропейцев колесного транспорта и металлургии бронзы также свидетельствует в пользу локализации первоначальной территории обитания этих племен в Передней Азии. Это зафиксировано в названии колесных повозок, изготов­ление которых датируется временем около IY тыс. до н.э., а очагом их распространения является ареал от Закавказья до Вер­хней Месопотамии.

В общеиндоевропейском языке прослеживаются контакты с языками Древней Передней Азии, а также семитские и шумер­ские лексические заимствования.

Таким образом, первоначальная территория расселения ин­доевропейских племен локализуется в Передней Азии, охваты­вая центр территории современных Армении, Турции, Ирана, Ирака.

К III тысячелетию до н.э. культурная общность индоевропей­цев распадается и начинается длительный (охвативший несколько тысячелетий) процесс расселения индоевропейских племен по Ев­разии. Основные направления движения были следующими: в Центральную Азию и далее на восток (тохары, индо-арии) и на запад Евразии. Заселение запада Евразии осуществлялось в виде повторных миграционных волн, охватывающих все новые и новые территории в Центральной и Западной Европе. В этот период продолжается процесс распада индоевропейских диалектов, и по­степенно формируются отдельные языки: итальянский, кельтский, иллирийский, германский, балтийский, славянский, условно име­нуемые по территории, занимаемой ими в историческую эпоху, «древнеевропейскими».

Для древнеевропейских языков общим исходным ареалом рас­пространения (вторичным) можно считать область Северного Причерноморья и Приволжские степи. Отражение этого процесса зафиксировано в гидронимах Северного Причерноморья. Дон - Дану, Днепр - Данапр, Днестр - Данастр и т.д. — это иранские названия; Мураква — Иква и другие с окончанием -ква — иллиро-балтийские; Синд — Синдес, синды, Синдху (река Инд, Индия) — индо-арийские и т.д.

Когда носители древнеевропейских диалектов появляются в Центральной Европе, их культура наслаивается на местные куль­туры, постепенно их ассимилируя. Отдельные островки местных культур сохраняются на протяжении раннего бронзового века. Остатками этих неиндоевропейских племен на севере Пиреней­ского полуострова, которые заселяли некогда весь Европейский континент, могут быть современные баски. Их язык чудом устоял перед натиском и экспансией в историческую эпоху индоевропейских языков, потомков «древнеевропейских» диалектов.

Отличительной особенностью этих доиндоевропейских культур в прибрежной полосе от Скандинавии до Средиземноморья (южные око­нечности Норвегии, Швеции, Дании, Оркнейские острова, Ирландия, Великобритания, Голландия, Севернонемецкие земли, далее к югу — Бретань, юго-западная Франция, запад и юг Пиренейского полуострова, Сев. Африка, острова Средиземного моря, Западный Кавказ является наличие мегалитов (дольменов, менгиров, кромлехов).

Конечный этап индоевропейских миграций относится ко 11-1 тысячелетию до н.э. Этому времени соответствует формирование культурной общности на Балканах, дорийское нашествие, интенсивные передвижения больших масс населения Восточного Средиземноморья, отраженные в египетских источниках как «нашествие народов моря», гибель около 1200 г. до н.э. хеттского государства, гибель Микенской Греции и т.д. В этот период завершается распространение индоевро­пейских диалектов по всему пространству Евразии.

Археолого-лингвистическая гипотеза славянского этногенеза состоит в следующем. Исходный протославяно-балтский массив индоевропейского населения сформировался в лесной зо­не Восточной Европы. Из него выделился и обособился на юге в результате контактов с южными соседями (иранские племена) массив, который можно назвать праславянским. Со­гласно археологическим и лингвистическим данным, на край­нем западе ареала выделилась прабалтская группа. Последую­щее распространение прабалтов и праславян в соответствующих областях постепенно интегрировало неиндоевропейское населе­ние в балтийские и славянскую группы. При этом и прабалты, и протославяне составляли практически единый, хотя и рых­лый этнический массив на протяжении всего I тысячелетия н.э., осваивая все новые территории и ассимилируя местное население, К YI веку н.э. складывается ареал распространения славян, создаются общеславянские языковые формы. В этом времени отмечено наличие общих археологических культур, базирующихся на пашенном земледелии.

2. Историческая типология индоевропейской культуры. Культурная традиция

Что же представляла собой культура индоевропейских племен того времени, когда они жили на территории своей исторической прародины?

Состав индоевропейской материальной и духовной культуры показывает ее близость к древним ближневосточным центрам ци­вилизации, контакты и тесные взаимоотношения с культурными ареалами народностей древнего Ближнего Востока.

Общеиндоевропейская лексика и реконструируемые фрагмен­ты текстов дают возможность установить относительно высокий уровень материальной культуры, в которой большую роль играли скотоводство и земледелие, для которой засвидетельствовано зна­ние металлов, в частности бронзы, и металлургии, развитое ре­месленное производство, в том числе гончарное и др. Восстанов­лены слова, обозначающие различные виды оружия, лексика во­енного дела, а также лексика, в которой отражено развитие тех­ники колесного транспорта.

На основе словаря индоевропейского праязыка реконструиро­ваны различные (достаточно высокие) формы проявления духов­ной деятельности, в том числе метрические формы поэтического языка, мифология, религиозные ритуалы.

По типу общеиндоевропейская мифология близка к древне­восточным мифологическим традициям, здесь совпадают мифоло­гические мотивы и образы. Так, мотив первоначального единства человека с «землей», мотив бога как «пастуха умерших душ», мифологические образы «льва», «быка», «лошади», мотив «кражи яблок» и др. находят аналогии в древневосточных мифологиях, под влиянием которых и должна была складываться праиндоевропейская мифологическая традиция. Здесь налицо такие совпа­дения и параллели, что нельзя не придти к выводу о тесных взаимоотношениях между различными мифологическими тради­циями в пределах общего культурного ареала. Характерно также совпадение погребального обряда (консервативная черта культуры) — погребение предводителя на колеснице, завершающееся сожжением трупа и собиранием праха в особые сосуды и т.д. Множество параллелей , совпадений можно выявить и в области социально-экономических отношений.

Таким образом, в Y-IY тысячелетиях до н.э., т.е. в период, к которому относится существование индоевропейского праязыка и соответствующего праиндоевропейского общества до начала ши­роких миграций, весь этот комплекс признаков культуры и со­циально-экономического строя характерен типологически для ран­них цивилизаций древнего Ближнего Востока. Праиндоевропейская цивилизация относится типологически к кругу древневосточ­ных цивилизаций.

Существовал целый ряд категорий, не совпадающих с ближ­невосточными цивилизациями, но общих для индоевропейцев в IY тысячелетии до н.э. Это — отсутствие письменности, центра­лизованной государственной власти, искусственной ирригации, со­словия торговцев, противопоставленного другим слоям населения.

Эти отличия по-видимому и объясняют распад культурной общности индоевропейцев, так как при наличии централизован­ного государства, связанного с фиксированной в письменности традиции, не произошли бы столь широкие миграции индоевро­пейских племен из первоначальной области их поселения. Этот фактор должен был содействовать и распаду праиндоевропейского языкового единства, и самостоятельному развитию индоевропей­ских диалектов.

Письменность ко времени существования праиндоевропейско­го языка еще только развивается в Шумере и Египте. И нужно полагать, что племена, говорившие на индоевропейских языках, не создают письменности сами, а заимствуют систему письма, возникшую на базе других языков. Так, в начале I тысячелетия греками был заимствован финикийский алфавит. Единственным примером собственно индоевропейского письма является, возмож­но, лувийское иероглифическое письмо.

Удивительные памятники, несущие древнейшие традиции Малой и Передней Азии были открыты и исследованы на тер­ритории Северного Кавказа. Когда речь заходила о майкопской культуре, долго никто на отваживался поднять вопрос о ее при­ходе издалека. Хотя о том, что это не местная культура, писали многие. Еще в 1914 г. на Лондонском Международном конгрессе археологов доклады Б.В.Фармаковского и М.И.Ростовцева с ана­лизом майкопских находок вызвали сенсацию. Фармаковский сравнил фигурки бычков Майкопа с искусством хеттов, Рос­товцев — с египетским искусством.

Затем одни исследователи робко называли майкопские, орудиях из Трои и предполагали либо торговлю, либо культурное влияние. Другие говорили о юж­ном происхождении керамики и большей части инвентаря, на­зывая источником происхождения Шумер. Слово «миграция на­ходки «заимствованием», писали о топорах и драгоценной посуде из Месопотамии» не употреблялось. Оно было как бы под запретом, и только ис­следователь из Абхазии Соловьев высказал сумасшедшую идею о переселении кашков — знаменитых соседей и врагов хеттов с Северного побережья малой Азии на Кавказ и в Причерноморье. Кашки периодически совершали походы на юг против хеттов, даже взяли хеттскую столицу. Почему было не предположить, что они могли двинуться на север? Соловьев приводил доводы совершенно фантастические, но одно сопостав­ление было очень заманчивым: черкесов (адыге), по сути, тоже звали кашками. В русской летописи они — касоги, у грузин — кашак, у армян — гашк. «Сирена созвучия» поманила Со­ловьева, Трудно было отделаться от ощущения, что в этом что-то есть.

Уже в Советское время молодая московская исследова­тельница М.В. Андреева опубликовала две статьи, в которых решала проблему прихода майкопской культуры с юга из-за Кавказского хребта, из культуры Гавра 2-й половины IY тысячелетия до н.э., распространенной в Верхнем Двуречье и на восточном побережье Средиземного моря. Эта культура развивалась под влиянием египетского искусства, и в том, что искусство Гавра связано с Египтом, М. Ростовцев ока­зался прав.

Решающий вклад в осмысление проблемы внесли языковеды. Их недавними исследованиями было обнаружено, что языки Се­верного Кавказа составляли, возможно, одну семью и что, во вся­ком случае, они пришли на Северный Кавказ с юга из очага древневосточных цивилизаций. Единство этой семьи кавказских языков относится, по данным лингвистики, к YI тысячелетию до н.э., а распад на восточные и западные – к рубежу IY-Y тысячелетий. В праязыке реконструируются названия домашнего скота, культурных растений и металлов такого уровня, какого на северном Кавказе еще не было. К потомкам западнокавказского праязыка относятся не только адыгейский и абхазский, но и хатский язык — язык предшественников хеттов в Малой Азии, а родичами хаттов на севере страны были кашки. Вот оно, совпа­дение имен! И не случайно, значит, что адыге (черкесы) носят то же имя: косоги: кашак, гашк. Это — древнее племенное на­звание малоазиатского населения.

Загадкой для археологов и историков стала еще одна не менее яркая культура, названная по месту находки у ст. Новосвободной «новосвободненской». Там были найдены царские усыпальницы— гробницы из каменных плит с отверстием. Стены одной из гробниц были расписаны красной и черной красками с изобра­жением лука и колчана со стрелами. Лук и стрелы — только детали росписи. Изображения на стенах гробницы образуют как бы панораму. В центре боковой стены помещена главная фигура, по-хозяйски рассевшаяся, с широко расставленными ногами. На разведенных руках по пять пальцев. У фигуры вместо головы небольшой выступ, вокруг нее бегают кони, по сравнению с ней — маленькие. Судя по их облику (хвост с кисточкой), кони дикие. В древности существовало представление, что домашние животные принадлежат людям, а дикие — богу. Бег вкруговую выражал пиетет, был символом почитания. У древних индоариев такой обход совершался посолонь (по ходу солнца), т.е. правым плечом к центру, и назывался «прадакшина» (от дакшина — правая рука, десница). Когда же имели дело с миром мертвых, где все наоборот, обход совершался против движения солнца и назывался «апасавья», или «прасавья» (древнерусское «ошуя» — слева). Так же обстояло дело и у кельтов, только названия были другими.

Дикие кони бегут вокруг сидящей фигуры, совершают апасавью. Похоже, в центре изображено божество, связанное с загробным миром. Однако почему в такой странной позе? Это хорошо известная древняя поза Рожаницы. Так многие народы изображали великую богиню-мать, ведавшую рождением и смертью, т.е. переселением из одного мира в другой. «Широко рассевшаяся госпожа» называли ее в Сибири. У индоевропейцев она ассоциировалась с землей: все рождено землей, и все ухо­дит в землю. «Мать-Сыра-Земля» называлась она у славян. Индоарии почитали Мать-Землю Притхиви. Итак, это Мать-Земля широко раскрывает покойному свои объятия, но причем тут кони? Черные кони — божества смерти известны грекам и гер­манцам, а у индоариев цветом смерти и траура был красный. Поэтому здесь кони красные, с этим связан ритуал посыпания покойников охрой.

У греков Мать-Земля — это богиня Деметра, однако, без­головое божество загробного мира известно и у греков. В гре­ческой черной магии последних веков до н.э. безголовый демон, связанный со смертью и плодородием, неопределенно имено­вался «ужасный». Даже боги не могли ни видеть его, ни знать его имя. «Тебя призывает безголовый , — обращался к нему автор одного колдовского папируса, - и тебе подвластно все, твой истинный образ никто из богов не может увидеть» [5, 7]. Смысл этого в следующем: убийство — тяжкий грех, но бог смерти, убивающий всех, свободен от этого греха, он убивает, оставаясь невидимым.

Имя хозяина загробного мира у древних греков Аид (неви­димый). Аид носил шапку-невидимку, В представлениях древних невидимость была как-то связана с укрыванием головы. По Го­меру, невидимой была и Деметра. Безголовые боги известны так­же у кельтов. Сосуды с изображением безголовых персонажей найдены в Малой Азии и в Иране. Лук и колчан у многих древ­них народов (от египтян и ассирийцев до иранцев) символизи­ровали царское достоинство, а знатных подданных, полководцев царя, хоронили со стрелами в руке.

Можно еще долго и подробно описывать находки в Май­копе и Новосвободной, которые дают возможность раскрывать удивительные культурные связи, растянувшиеся на тысяче­летия. Однако подведем итоги: майкопский узел примечате­лен удивительным сочетанием культурно-генетических свя­зей. Две достаточно различные культуры обладают многими общими чертами, которые нельзя объяснить только культур­ным заимствованием. Сходство их обусловлено глубокой культурной традицией, вынесенной из Малоазийско-передне-азиатского регионов, и явным влиянием ближневосточных культур в период их формирования.

Культурные традиции индоевропейцев

Проблема культурной традиции также может быть прослеже­на на основе анализа ареалов распространения культовых живо­тных и обрядов, связанных с ними.

Культовая роль лошади. У древних индоевропейцев функции коня очень многообразны: и военно-транспортная, и культовая, и мифологическая. «Ригведа» содержит гимны обожествления коня. Так, конь Эташа, ведущий колесницу солнца, — и сам является божеством.

Роль коня, лошади в древнеиранской традиции аналогична индийским обрядам принесения в жертву коня у «конского столба», отождествленного с «мировым деревом». Подобное жертвоприношение существовало у скифов, у осетин как обряд посвящения коня покойнику.

В славянской традиции у каждого из трех основных богов балтийских славян был свой, особой мести, священный конь. Священные кони играли ритуальную роль и при гадании. В восточно-славянском жертвеннике IX в. славянского божества «Грозы на коне» — Перуна (на Перыни, близ Новгорода), отождествляемого с хеттским богом на коне Пируа, найдены останки жертвоприношения лошади.

В той же местности засвидетельствовано принесение в жертву коня в качестве строительного обряда, который сопровождался водружением на крышу двух коней — «коньков». Конь выступал в славянском фольклоре как священное животное.

Культовая роль коровы. Символика «Ригведы», отражающая, очевидно, и более раннюю индоиранскую традицию, часто использует образы «дойной коровы» и ее молока как символы космического плодородия и изобилия, связанного с обрядами «Потоки молока» (ср. «молочные реки — кисельные берега»). Другая основная физиологическая и хозяйственная функция коровы отражена в древнеиндийской традиции в особых ритуалах принесения в жертву стельной ("восьминогой") коровы. Этот ритуал носил общеиндоевропейский характер и соблюдался в Риме, в хеттской традиции и т.д.

Культовая роль быка. Представления древних индоевропейцев о космических божествах как «быках» согласуются с соответствующими образами египетской, шумерской и древнесемитской мифологии. В «Ригведе» «быками» постоянно называются боги грома и грозы. Индра (вспомнить другие аналоги не представляет труда — Зевс). В «Гимне сну о Луне» присутствует образ «тысячерогого быка, который поднялся из моря». Аналогичная символика лунного божества как «быка» известна в Древнем Двуречье и выявлена недавно в древней культуре южной Туркмении III-II тысячелетия до н.э.

В той же «Ригведе» священный бык связан опосредованно и с Солнцем — в ней описывается обряд закалывания двух быков под «созвездием Агха», несущий в себе следы космического жертвоприношения. Аналогичные обряды прослеживаются в анатолийской традиции — принесение быков в жертву с молитвами (ср. в старой русской традиции: «молить быка», т.е. приносить в жертву).

В иных традициях с течением времени обряд жертвоприношения быка менялся. Так, в Древней Греции вошло в обычай приносить в жертву быка, съевшего жертвенный хлеб.

Часто жертвоприношению предшествовали различные обряды: кормление жертвенным хлебом, ритуальные игры с быком (тавромахия на Крите, Чатал Хююк в Малой Азии, YII-YI тыс. до н.э.) В малоазиатской традиции сакральная игра с быком заканчивалась его закалыванием (ср. коррида) и т.д.

С изменением обряда в древнеиндийской, древнегреческой традиции была произведена замена быка жертвенной лепешкой изображающей быка. Эта традиция до недавнего времени существовала и у славян. Наиболее характерен «коровайный обряд» в Белоруссии. Там сохранился ритуал выпечки хлеба «коровая» (выступавшего как свадебный мужской символ и названного по древнему имени быка — корв). Коровай имеет вид большого хлеба, украшенного изображениями солнца, луны, шишек, животных (или их частей— рога, вымя и т.д.), других символов плодородия.

Таким образом, культурная традиция древних индоевропейцев не затерялась в тысячелетиях. Ее глубина и хронологическая устойчивость, распространение на больших территориях Евразии показывают культурную связь потомков древних индоевропейских племен, в какой-то мере сохранившейся до сих пор.

Восстановление древнейшей культурной традиции стало возможным благодаря сравнительно-лингвистическим исследованиям, которые позволили выявить значимость языка как элемента культуры и носителя культурной традиции.

Литература:


1.Энциклопедия: Культурология ХХ век.

2.Гамкрелидзе Т., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Тбилиси, 1984, ч. 2.

3.Иванов В.В., Топоров В.В. Исследования в области славянских древностей.

М.,1974.

4.Дьяконов И.М. Пути и судьбы\\Знание - сила, 1988, № 9.

5. Славяне. Этногенез и этническая история.-Л, 1989.

6.Введение в культурологию. М., МАИ, 1996.


XII. ТИПОЛОГИЯ РЕЛИГИЙ


1.Классификация религий.


Систематизация явлений религиозной жизни человечества - одна из сложнейших задач религиоведения и культурологии. Проблемы начинаются уже с этимологии слова “религия” в различных языковых традициях. Так немецкий ученый Ф.Хайлер1 возводит как и М.Т.Цицерон происхождение существительного religio к глаголу religere - заботливо (тщательно) соблюдать (принимать во внимание). Священное в религиях отличается от профанного тем, что вызывает особые чувства (благоговения, страха, восхищения) и отделяется от остального системой запретов.

Иная традиция, восходящая к христианскому писателю Ц.Ф.Лактанцию интерпретирует религию как связь человека с Богом.

В китайской лингворелигиозной традиции священное определяется как Дао (chiao), то есть учение. В Индии - это Дхарма (мировой порядок), у арабов - Дин, иными словами божественное предопределение (суд), у древних германцев - e (обычай, божественный закон, порядок), от него произошли немецкие понятия “вечность” ( Die Ewigkeit) и “брак” (die Ehe)2.

Однако, невзирая на сложности, каждое новое десятилетие, начиная с XIX века, приносит свою классификацию религий. Общепризнанно, что самой влиятельной типологией религии XIX века стала универсальная классификация Гегеля3. Она покоится на двух постулатах. Генезис религии и процесс самопознания человека в мышлении идут рука об руку. Вектор истории религий: “...познание в конечном бесконечного, в единичном - всеобщего.”4Лозунг Гегеля: “Только мыслящий человек имеет религию, у животного нет религии, потому, что оно не мыслит.”5Рационально-диалектические проникновения немецкого мыслителя в сокровенные пласты религии во многом определяют понимание типов религиозности вплоть до конца XIX столетия. Тем более впечатляет глубина анализа Гегеля при отсутствии в его время дешифровки языка ряда верований (например, древнеегипетской религии), как и в целом младенческом состоянии религиоведческих дисциплин.

Дремлющее, “скрытое в себе сознание” находит, по Гегелю, свое воплощение в естественной религии. В начале - это колдовство. Древний человек скорее созерцает, чем мыслит. Он “... видит душу единичных вещей, но в источник жизни вещей вообще, в божественную душу взор естественного человека не проникает.”6Единичное природное познается им в качестве Бога. Причина обожествления сил природы в ее мощи (die Macht). То, чем владеет колдун - это мощь природы. Он заклинает силу (die Macht) мира и подчиняет себе природу. Но главное - не колдун, а именно мощь в вещах. Первобытный человек не испытывал религиозного страха, - считал Гегель. Боязнь перед силами природы исключает осознание свободы, а без него невозможно подлинное богопознание. Так от случайного единичного в природе религиозное сознание начинает путь к необходимому и всеобщему. Анализ природы этой магической силы привел ко многим плодотворным версиям происхождения религии в XX веке.7 А оба понятия: мощь (сила) и естественная религия (в качестве религии, не осознающей свободу, нравственного начало, страха подлинного богопознания) прочно вошли в религиоведческий оборот конца XIX начала XX века.

На следующем этапе происходит раскол сознания в себе. Появляются религии субстанции. Субстанция как простая основа (древнекитайская религия), в качестве абстрактного единства - индуизм.

Небо (Тянь) в древнекитайской мифологии наивысшее а духовном и моральном смысле, воплощение физической и моральной связи вообще (по Гегелю неопределенная, абстрактная всеобщность). Тянь реализует себя в единичном (китайском императоре), монополизирующем функции управления природой и обществом. Немецкий философ подчеркивает: “ Однако правитель на земле - император, а не небо, не небо дало или дает законы, которым следуют люди, божественные законы, законы религии, нравственности. Не Тянь управляет природой, император управляет всем, и только он состоит в связи с Тянь.”8В индуизме всеобщая субстанция - это Брахма (сущая мощь). В отличие от религии Китая, в брахманизме единое (Брахма) “разрешает” многообразие единичного, тогда как Тянь (всеобщее) совпадает в императоре с единичным. Гегель показывает :”Напротив, это единство остается единством, обособленным по своему существованию, лишь в себе сущей, субстанциальной мощью - Брахмой, который отпустил действительность как случайность и теперь предоставляет полную свободу ее дикости и произволу.”9 Человек в индуизме отождествляет себя с этим абстрактным единством (следуя предписаниям кармы) и возвышается до Брахмы. Возможно, благодаря этому брахманизм более духовен и стоит выше традиционной религии Китая. Гегель показывает здесь, как естественные религии (индуизм и религия Древнего Китая), оставаясь по природе религиями мощи (силы), начинают ее постепенно одухотворять и рационализировать.

Буддизм выступает в качестве снятия определений религий субстанции. Единое теперь пребывает в самом единичном. Ничто есть единое или небытие в буддизме. Человек стремится достичь его в состоянии нирваны. Со сдержанным отношением немецкого философа к буддизму не согласятся многие религиоведы и культурологи XIX-XX века10. Вероятно, более высокое место буддизма в их типологиях религий связано со статусом буддизма в качестве мировой религии. Вместе с тем, гегелевская трактовка места буддизма в истории религий встретит серьезные возражения в классификациях религии, исходящих из понятия “осевого времени” К.Ясперса11.

Постепенно естественная религия трансформируется по Гегелю в религию свободы. Естественность разрушается трояко. В религии мощи нет противоположностей, борьбы, так как качества не имеют значение для субстанции. Поэтому раздвоенность - тот принцип, который изменяет естественную религию. Впервые ему придается всеобщее значение в персидской религии (онтологический дуализм добра и зла и их персонификация). После этого раздвоенность как борьба возводится в сущность в сирийской мифологии. Борьба имеет место в качестве страдания, то есть умирания и воскрешения (речь идет о финикийской религии и культе умирающих и воскресающих богов). Наконец, преодоление раздвоенности как борьбы и рождение свободной духовности и субъективности Гегель наблюдает в древнеегипетской религии. Предмет обожествления египтян - жизнь. И это, несомненно, гениальное прозрение Гегеля. Их зооморфизм есть следствие сакрализации живого. Главный персонаж египетской мифолгии - Осирис. Личность, с точки зрения великого философа, вполне духовная (законодатель, установил брачный союз, научил людей земледелию и ремеслам).

Следующий тип религий конституирует себя в “царстве” духовной индивидуальности. Оно раскрывается вначале в иудаизме. Это субъективность мыслящая. Монотеизм провозглашенный библейскими патриархами лишен природных образов и всего чувственного. Для мышления очевидно, что Бог может быть лишь один. И тем не менее, Гегель ставит древнегреческую религию проникнутую чувственными и природными моментами выше иудаизма. Почему? Дело в том, что через образы богов - олимпийцев созерцается красота вообще. Иными словами, древнии греки создали истинную идеальность. И эту идеальность Гегель поставил выше рассудочности (которая пока нашла свое воплощение только в идее монотеизма) иудейской религии.

Римская религия, последняя среди религий духовной индивидуальности, всего лишь ставившая целью партикулярность человека. Это бесконечное количество целей в древнеримской религии делает ее более привлекательной для рассудка по мнению немецкого философа. Хотя, возможно, в ней не остается ничего возвышенного.

Тождество конечного и бесконечного, субъективного и объективного, единичного и всеобщего наступает в единственной абсолютной религии - христианстве. Во-первых, здесь звучат апологетические мотивы Гегеля-протестанта. Во-вторых, ему импонирует троичная природа христианского Бога, повторяющая по Гегелю силлогистическую сущность рационального мышления. В-третьих, и это самое главное, гегелевская онтология выросла из философско-диалектической интерпретации тринитарного догмата. (Для немецкого философа Бог-Отец - бытие Бога до творения мира, Бог-Сын - творение (инобытие Отца), Бог-Св.Дух - церковь (возвращение Бога-Понятия к себе и снятие отчуждения). Последний аргумент, на наш взгляд, менее всего доказывает абсолютность христианства. (Здесь и отказ от апофатизма как основного метода христианского богословия, и нотки модализма, и учение о развитии Бога в виде самопознания, и, конечно, отрицание парадоксальности догмата о Св.Троице). Возможно, поэтому немецкий философ не стал, как считает К.Барт, тем же для протестантизма, что Фома Аквинский для католиков.

Вторая наиболее значительная классификация религий в XIX веке пропагандирует преимущество генеалогической типологии религии и встречается у основателя религиоведения М.Мюллера.12 Он отвергает научный характер деления религий на естественные и религии откровения (многие, не только библейские религии говорят об откровении Бога), на национальные и личностные (так как точно неизвестно, какую роль сыграл в личностном типе религии основатель, и какую - сам народ), на мировые и национальные (вследствие того, что классические этнические религии: иудаизм и индуизм занимались прозелитизмом среди других народов и находили там своих последователей). М.Мюллер считал, что:”...Единственно научная и подлинно генетическая классификация религий аналогична классификации языков...”13

Трем языковым семействам (туранскому, семитскому и арийскому) соответствует три одноименных группы религий (туранская (Китай), семитская (древневавилонская, финикийская, иудейская, христианская и ислам), арийская (германская, индийская, древнегреческая и древнеримская). Языковая общность религий одного типа не вызывает сомнений. М.Мюллер приводит в этой связи убедительные примеры. Отец богов в религии древних ариев звучит на санскрите как Дьяус - Питар. Очевидно, что этимология верховных богов индоевропейских религий должна восходить к имени отца богов арийцев. И действительно, мы встречаем это в греческом Зевсе, латинском Юпитере (Jovis), германском Тиу. От общности названий богов М.Мюллер заключает о родстве их функций (в рамках единой языковой группы). Применительно к индоарийской семье - это почитание бога в природе, в семитской - культ бога в истории, туранской - почитание отдельных духов без взаимосвязи между ними.14 Эти выводы не вполне правомерны, так как из генеалогической сферы мы переходим к высказыванию оценочных суждений, то есть в область морфологии. А это уже совсем другой способ классификации религий. Поэтому отчетливо проявляются несоответствия в типологии религий М.Мюллера. Вряд ли, главной интуицией буддизма можно считать пантеизм. Сомнительно, что финикийской и древневавилонской религии было присуще ощущение необратимости и уникальности исторического процесса, так как оно воплотилось в библейских религиях. Но заслуга генеалогических классификаций религии заключается в детальном исследовании языка религий.

XX век еще более поляризовал методологии построения типологий религий. По всей видимости, наиболее важная доработка классических классификаций религии в нашем столетии в рамках феноменологии религии и протестантской теологии религии концентрируется вокруг двух основных религиозных типов: пророческих религий откровения и мистических религий спасения.15Так по Н.Зедерблому религия поднимается над своими примитивными ступенями и обретает высшее, индивидуальное бытие в трех наиболее важных видах16.

Первый - это религии природы и культуры. Они возникают в более высоких, чем первобытная, земледельческих культурах и сопутствуют им. Центров подобных религий четыре: доколумбова Америка, Восточная Азия, Индия и Древний Восток. Черты мифологических систем в этих культурах, выделенных Н.Зедербломом, предвосхищают признаки доосевых цивилизаций К.Ясперса. А именно: отсутствие понятий “свобода” и нацеленности на спасение17.

Второй тип - акосмические религии спасения (термин К.Тиле). Они пронизаны ощущением свободы, пессимистическим отношением к природе (акосмизм) и культуре (ориентация на аскетический монашеский идеал). Мистика составляет основу подобных религий. Она достигает наивысшего развития в учении о Брахмане и атмане (в буддизме и других религиях Индии) с одной стороны, и греческом орфизме - с другой.

Наконец, третий вид религий - это пророческие или религии откровения. Сюда входят библейские религии и зороастризм. История становится для них сферой откровения Бога, и особую роль приобретают в ней личностные авторитеты (пророки). При этом, указывает Н.Зедерблом, “откровение” - технический, а не метафизический термин, взятый для обозначения опыта психологически и исторически выдающихся представителей пророческих религий.

До Н.Зедерблома Ф.Хайлер отмечал, что в мистических религиях богоявление есть часть великой мировой иллюзии и только в пророческих религиях Бог реально открыт в истории. Кроме того, в пророческих религиях преобладает универсальная, а не индивидуалистическая эсхатология18.

Отчетливо видно, что истоки подобной типологии религии восходят к протестантско-апологетической концепции, так называемой Dogmengeschichte, или “эллинизации” христианства. А.Гарнак, Ф.Хайлер и другие протестантские богословы определяют мистическую традицию ( в том числе и в христианстве) как нехристоцентричную, называя ее гипостазированием экстаза. Единственная возможная в истинной религии мистика является мистикой жизни19. Вместе с тем, категория “спасения” в значении избавления от мира и единения с Богом (Абсолютом) - одна из основополагающих идей мистицизма. Лютеровское жизнеутверждение выступает для нее прямой противоположностью. Поэтому мистические религии спасения уступают первенство в богопознании пророческим религиям откровения (прежде всего протестантизму). (По сути дела единственной небиблейской пророческой религией для Н.Зедерблома и Ф.Хайлера остается зороастризм с его производными...).


2.Феноменология религии.


В XX веке сохраняют безусловное значение феноменологические классификации религии (прежде всего Р.Отто20 и Ф.Хайлера).

Наряду с указанной типологией у Ф.Хайлера можно наблюдать иную методологию расположения религий. Следуя Р.Отто, Ф.Хайлер подчеркивает, что все религии утверждаются как формы манифестации священного. Одна божественная действительность раскрывается в различии культов и идентичности религиозных переживаний (ощущение тварности человека, благоговейном страхе и очаровании перед священным и т. д.). Сакральное по Ф.Хайлеру представлено в истории в трех аспектах (мир явлений священного, мир представлений и переживаний). Причем, отмечает феноменолог, религия оказывается единой во всех трех ипостасях.21 По сути дела, речь идет не о религиях, а о религии. Ф.Хайлер верит в то, что: “...Есть лишь одна религия во множественности религиозных обычаев... Ты один есть (то есть Бог-(М.П.)), и есть одна религия и один культ.”22 Поэтому, во-первых, различия в религиозных традициях лишь количественные, а, во-вторых, только теперь и возможна феноменологическая классификация религий.

Первый аспект манифестации священного - мир явлений. Вначале это сакральные предметы такие как камень, гора, земля, звезды, луна, солнце, позднее - обожествление живой природы (растений и животных). Ф.Хайлер приводит следующие примеры. В ханаанской религии священный камень носит название Вефель (Дом Бога), вокруг него складывается культовая деятельность. Почитание черного камня встречается в древнеарабской религии, священной скалы - в митраизме, из которой родился сам бог Митра. Скала выступает образом Яхве в Псалмах (18:3), Христос также именуется “краеугольным камнем” у Петра 1(2:5). Во всех религиях, пишет Ф.Хайлер, встречается поклонение горе как центру силы земли. В мистической традиции Бога символизирует гора и священный путь к нему описывается как восхождение на гору.23

Подобной феноменологической обработке подвергаются и другие понятия языка религии. В чем заключаются методологические основания аналогичных типологий религии? Один из наиболее интересных современных западных феноменологов религии Ж.Ваарденбург указывает на следующие моменты. Цель сравнительного религиоведения и феноменологии религии (для Ваарденбурга она выступает герменевтической дисциплиной) в поиске всеобщих феноменов и всеобщих правил религии24. Феноменологический анализ расчленяет исследуемый предмет на три пласта. Первый - акт установления простого соответствия и различия между двумя или более конкретными объектами. Цель сравнения состоит в освобождении предмета из непосредственного контекста. Здесь по Ваарденбургу сравнивают образы или понятия, но не концепции. Например, изучение алтаря как места, где приносятся жертвы25.

Второй этап - анализ тех функций, которые выполняют предметы в своих контекстах, того места, которое они занимают в религиозном процессе. Так функция алтаря - жертвоприношение, место - поле кровавой битвы, кроме того, роль этого ритуала в религиозной жизни (завершенное действие или часть более глобального ритуала)26. Третий аспект феноменологического проникновения призван сравнить две или более ситуации, в которых проявляются феномены, то есть исследовать объекты в их всеобщем контексте. Например, причиной жертвоприношения может выступать в одном случае военная опасность угрожающая обществу, в другом, смерть кого-либо из его членов27.

С какими трудностями сталкиваются феноменологические классификации религии в целом и Ф.Хайлера в частности? Так Ж.Ваарденбург убежден, что ряд феноменологов (такие как Р.Отто, Ф.Хайлер, Г.ван дер Леу) разрабатывают и структурируют внутреннюю смысловую взаимосвязь между религиозными явлениями28. По его мнению Р.Отто пытался получить взаимосвязанное значение религиозных явлений из категории святое как манифестации теологического абсолюта. Таким образом религиозные феномены у классиков феноменологии религии выстраиваются либо как проявление божественной силы, либо в качестве опытного предчувствия действительного Бога, считает Ж.Ваарденбург. Он называет этот тип феноменологии глобальным или теологическим. Для Ж.Ваарденбурга будущее феноменологии религии не за ним, а за локальным (внешним) сравнительно-феноменологическим исследованием (как, например, у В.Б.Кристенсена)29.

Нам представляется, что наоборот внешняя или эмпирическая феноменология религии является закономерным итогом развития классической феноменологии религии и свидетельством ее всеобщего кризиса. Более того, если у Р.Отто, Ф.Хайлера, Г.ван дер Леу ее возможно методологически оправдать (в духе протестантской апологетики), то не совсем понятна ее эвристическая функция у В.Кристенсена.

Поясним эту мысль примерами из феноменологии религии Ф.Хайлера.

Что открывает нам констатация наличия во многих религизных традициях обозначение Бога как горы и священного пути к нему как восхождения на гору, если вся глубина религий заключается именно в этих путях (часто противоположных)? Что дает исследователю религии перечисление функций священного огня (огонь как средство колдовства (домашний очаг), элемент жизни, судящий огонь (Стоя, Апокалипсис), если они вырваны из контекста религиозной традиции? Ведь правильно указывал Г.К.Честертон, что во второстепенном все религии похожи. Да, в них стречается обожествление огня и очень часто. Но что общего между огнем домашнего очага и огнем Апокалипсиса?

В чем состоит научное (эвристическое) значение проведения параллелей у Ф.Хайлера между Зевсом-Dendrites и Христом как “Древом жизни”? Неужели понимание истинной жизни в древнегреческой религии и христианстве тождественно?

Разве имеет какое-нибудь отношение использование изображений рыбы, тельца или змея в раннехристианском искусстве к идее священного животного в других религиях?

Почему священное пространство в высоких религиях (иудаизме, христианстве и исламе) Ф.Хайлер связывает с понятием овеществленной (видимой) святости как гарантией присутствия Бога (ворота нецелены на Иерусалим, наличие алтаря, место молитвы ориентировано на Мекку)? Неужели семантика мечети, синагоги и христианской церкви обладает внутренним единством? Если так, а именно так по Ф.Хайлеру, то до объединения религий остался один шаг.

Следующим элементом мира явлений религии с точки зрения немецкого ученого выступает священная деятельность, которая включает три ступени: очищение, освящение и единение30. Ф.Хайлер, несомненно, классик феноменологии молитвы. Однако методология его исследования наводит на определенные вопросы. Одно из значений ритуала очищения состоит в том, чтобы его участник исполнился силой бога. Для этого и приносят в первую очередь жертвы (германское слово “blota” буквально обозначает “исполненный силой,” “сильный”)31. В высших религиях, продолжает Ф.Хайлер, Бог сам приносит себя в жертву себе.

Для религиозного сознания сохраняют первостепенное значение ряд моментов, выпадающих из поля зрения феноменологического анализа. Во-первых, объект очистительного обряда или молитвы (имя бога или силы). Во-вторых, семантика самих понятий “чистое” и “нечистое.” В-третьих, цель очищения. Приведенные замечания сохраняют свое значение и для ритуалов освящения (связанным с подражательной деятельностью человека) и единения (многообразные обряды общения, такие как “свадебный танец,” евхаристия и др.).

Последними в классификации мира явлений религии у Ф.Хайлера стоят понятия “священный человек” и “священная община.”

Священник, с точки зрения немецкого феноменолога, является человеком, наделенным особыми полномочиями от Бога, человеком, исполненным божественной силой.32 Отец семьи - священник в своем доме, царь - священник в государстве. Но при этом существуют и профессиональные священники как посредники между богом и человеком. По мнению Ф.Хайлера лишь высокие религии не имеют священников (джайнизм, первоначальный буддизм, иудаизм после разрушения храма, раннее христианство, ислам, сикхизм, отчасти реформаторские церкви).33 Его утверждение относительно раннего христианства выдержанно в духе протестантской апологетики и весьма спорно.34

Но особенный интерес представляет выделение и описание новых типов носителей священного у немецкого ученого: пророков, гностиков и мистиков.

Святость пророков возникает по Ф.Хайлеру из непосредственного умиления через божественный дух. Пророк - это тот, кто говорит на месте другого (Бога). Он есть рупор Бога35. По Ж.Ваарденбургу общее для всех пророков - критика существующих традиций или религий, или старых порядков в целом. Пророк обращен в будущее36. Интересен подбор пророков у Ф.Хайлера. Это Монтан, Иоахим Флорский, Д.Савонаролла, Мартин Лютер, Ж.Кальвин, Д.Фокс, Заратустра, Мухаммед37. Если исключить двух последних, то все остальные пророки либо протестанты, либо предшественники Реформации, борцы против “эллинизирующей” церковь догматики (Монтан38, Иоахим Флорский). Кроме того, феноменологическая эмпатия Ф.Хайлера игнорирует институализацию деятельности пророка в той или иной религиозной традиции. Не может быть пророка вне конкретной религии. Или мы обязаны тогда каждого утверждающего, что на его месте говорит Бог, считать пророком.

Не менее спорной нам кажется выделение еще одного универсального типа носителя священного - мистика.

Мистик обладает неординарными визионерскими и экстатическими переживаниями. Цель священного пути мистика - освобождение от чувственного мира и полное единение с трансцендентным39. При подобной трактовке мистического опыта он становится нехристианским по природе, и следовательно, его следы в православии или католицизме несут на себе отпечаток небиблейских религий. Возможно, поэтому Ж.Ваарденбург более мягко раскрывает мистическую интенцию как жизненную потребность в интериоризирующей коммуникации с абсолютом40.

Гностик - это носитель эзотерического интеллектуального опыта о высших истинах религии. По Ж.Ваарденбургу наиболее развитые формы гностицизма - эллинистический гностицизм, манихейство, некоторые индийские философские системы41.

Насколько универсален для всех религиозных традиций статус гностика? Кого мы можем отнести к гностикам, например, внутри христианства и ислама? Насколько вообще признают высокие религии возможность получения эзотерического интеллектуального опыта встречи с божественным? На все эти вопросы, нам кажется, будет не так просто ответить феноменологии религии.

Второй аспект феноменологической классификации манифестации священного - мир представлений религии. Он включает: теологии, священные космологии и антропологии, а также представления о спасении, включая эсхатологии.

Вначале, по сути дела, Ф.Хайлер набрасывает эскиз феноменологии теологических учений, то есть схему рационализации нуминозного. Напомним, божественная действительность, которая проявляется во всех культах, открывает себя впервые трояким способом. Во-первых, как таинственная сверхчеловеческая сила: меланезийское mana, полинезийское tabu, индийское orenda и чему соответствуют у семитов еврейское el (сила) и Kabod (Господство), арабское baraka (сила благодати, благословения, удачи), у индийцев brahma (колдовская сила), у персов hwarenah (Господство), у греков dynamis (сила) и charis (милость), у германцев Heil (святое)42. С понятием сила пересекается понятие души в различных вариациях (дыхание, кровь, имя, тень), которое переносится на предметы внешнего мира (анимизм и аниматизм). Третий автономный компонент изначального проявления священного по Ф.Хайлеру - вера в высшего единого Бога (Творца, законодателя) (прамонотеизм). Из указанного комплекса представлений рождается политеизм. Постепенно этизация нуминозного приводит к образу единого одухотворенного божества, и, наконец, единство и полнота божественного находят свое воплощение в учении о троичности священной реальности (божество в Vedanta как sat sit ananda (бытие, знание, блаженство) и Бог-Отец (бытие), Бог-Сын (логос), Бог-Св.Дух (любовь) в христианстве)43.

По всей видимости, феноменология мира представлений о священном имманентно содержит проект экуменической теологии. Во-первых, она выстраивается у немецкого философа при помощи универсального для всех религий поняти “таинственной сверхчеловеческой силы.44” Следовательно, различие между богопознанием в библейской религии и, например, верой в mana лишь количественное. Во-вторых, из увлечения божественными триадами (индуизм, даосизм, христианство), вполне в духе гегелевского рационализма (по Ф.Хайлеру полнота выражения священного с необходимостью достигается только в учении о троичности божества).

Последняя форма раскрытия священного - это мир переживаний религии. (К нему феноменолог относит и сущность религии). Продолжая шлейермахеровскую теологию религиозного чувства, Ф.Хайлер утверждает, что с совершенно различными видами культовой деятельности и религиозными представлениями могут быть объединены одинаковые религиозные переживания (чувства, аффекты, оценки, волевые импульсы)45. Отличие религиозного чувства от профанного лежит исключительно в свидетельстве о трансцендентальном, потустороннем священном объекте. В целом феноменология религиозного переживания немецкого религиоведа копирует концепцию этизации и рационализации нуминозного Р.Отто.

Что общего во всех религиозных переживаниях? Какие позитивные положения содержит экуменическая феноменология религии Ф.Хайлера? Что из себя представляет универсальная религия глазами классической феноменологии религии?

Немецкий ученый пытается ответить на эти вопросы. С одной стороны, сущность священного - это соединение противоположностей, которые составляют единство скрытого (сокровенного) Бога и открытого (Бога Откровения), Бога близкого и далекого, познаваемого и непознаваемого, страшного и благого, гневного и любящего, иными словами Бога Мартина Лютера, С.Кьеркегора, К.Барта. С другой стороны, святое определяется единством личностного и внеличностного.

Вероятно, априорным основанием феноменологической классификации религий и тем самым экуменической теологии у Ф.Хайлера стала апофатическая диалектика в духе протестантской теологической мысли Мартина Лютера, С.Кьеркегора, К.Барта. Но она была дополнена собственно феноменологической методологией и методологическими предпосылками либералной теологии протестантизма (прежде всего в лице Ф.Шлейермахера и А.Гарнака). Подобный методологический синкретизм не мог не привести к серьезным противоречиям в анализе религии у Ф.Хайлера. Во-первых, его часто упрекали и продолжают упрекать в теологизации феноменологического исследования (Ж.Ваарденбург, Б.Кристенсен, К.Й.Блейекер и др.). Во-вторых, его теологическая сверхзадача не была реализована. Рецидивы методологии либеральных теологов и собственно феноменологический анализ разрушали абсолютность христианства. В-третьих, исследования Ф.Хайлера свидетельствуют, по всей видимости, о том, что апофатическая диалектика К.Барта не может быть подтверждена или опровергнута феноменологическим анализом.


1 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart. 1959. S. 13.

2 Ibidem.

3 См.: P.D.Chantepie de la Saussaye. Lehrbuch der Religionsgeschichte. Freiburg und Leipzig. 1897. S.6.

4 Гегель. Лекции по философии религии. Т.1 М.1977 г. С. 460.

5 Гегель. Лекции по философии религии. Т.1 М.1977 г. С. 460.

6 Там же. С. 426.

7 См.: Труды Н.Зедерблома, Ф.Хайлера, Р.Отто и др.

8 Гегель. Лекции по философии религии. Т.1 М.1977 г. С. 469.

9 Там же. С. 502.

10 См.: Классификации религий К.Тиле, П.Зибека, Н.Гартмана, Н.Зедерблома и др.

11 В частности типология религий Жака Ваарденбурга.

12 См. его “Introduction to the Science of Religion.” New Delhi. 1872.

13 Классики мирового религиоведения. М. 1996. С.94.

14 См.: Классики мирового религиоведения. М. 1996. С. 103.

15 См.: труды К.Тиле, Н.Зедерблома, Ф.Хайлера, Ж.Ваарденбурга и др.

16 Tiele - Sцderblom.Kompendium der Religionsgeschichte. Berlin. 1931. S.11.

17 Ibid. S.12.

18 См. F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S. 53-54.

19 См. A.Harnack. Dogmengeschichte. Mohr. Tubingen. 1991. Ф.Хайлер. Религиозно-историческое значение Мартина Лютера. /Социологос N 1. 1991 г./

20 Феноменологическая концепция истории религий Р.Отто см. Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. 1998. N 4.

21 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S. 15.

22 Ф.Хайлер. Религиозно-историческое значение Мартина Лютера. Социо-логос N 1. 1991 г. С. 345.

23 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S. 16-17.

24 J.Waardenburg. Religionen und Religion. Berlin. New York. 1986. S.113.

25 Ibid. S.120.

26 Ibid. S. 121.

27 Ibid. S. 122.

28 Ibid. S.124.

29 J.Waardenburg. Religionen und Religion. Berlin. New York. 1986. S.125.

30 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.26.

31 Ibid. S.27.

32 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.35.

33 Ibid. S.36.

34 См.: труды А.Шмемана, И.Мейендорфа.

35 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.37.

36 J.Waardenburg. Religionen und Religion. Berlin. New York. 1986. S.182.

37 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.37.

38 По А.Гарнаку после выхода монтанистов церковь стала бездуховной (ungeistlich). См.: A.Harnack. Dogmengeschichte. Mohr. Tubingen. 1991. S.104.

39 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.39.

40 J.Waardenburg. Religionen und Religion. Berlin. New York. 1986. S.183.

41 Ibid. S.184.

42 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.41.

43 Ibid. S.43.

44 У Р.Отто эту роль играет категория “нуминозное.”

45 F.Heiler. Die Religionen der Menschheit. Stuttgart 1959. S.47.


XIII. КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

Что означает понятие «Древний Восток?» «Востоком» в Рим­ской империи называли ее восточные провинции. С открытием в XIX в. великих древних цивилизаций Египта и Двуречья это по­нятие вошло в европейскую историческую науку, появились две специализированные отрасли: египтология и ассирология. Это бы­ла история собственно «классического» Древнего Востока, оказав­шего через культуру античности и через мусульманский мир вли­яние на развитие европейской цивилизации. История и культура стран Дальнего Востока и Индии стали достоянием европейской цивилизации значительно позже и не оказали решающего влия­ния на ее формирование. Мы остановимся на освещении истории и культуры «классического» Древнего Востока, ставшего колы­белью современной цивилизации.

1. Открытие цивилизаций Древнего Востока для европейской науки

Долгое время сведения европейцев о Египте и Двуречье (греч. Месопотамия) ограничивались выдержками из Библии с легенда­ми о подвигах Иосифа и Моисея, с проклятиями иудейских про­роков вавилонским поработителям избранного Богом народа или с мифом о Вавилонской башне.

Источники научного изучения цивилизаций Древнего Востока можно разделить на три группы, и в первую очередь это труды греко-римских историков, памятники материальной культуры и расшифрованные памятники древневосточной письменности.

Античные авторы, бывшие свидетелями заката великих циви­лизаций Древнего Востока, многие факты излагали на основе лич­ных наблюдений среды обитания народов, их быта, нравов, куль­туры. В то же время об исторических событиях рассказывали мно­гие мифы и народные легенды.

По праву первое место здесь принадлежит «отцу истории» Ге­родоту (V в. до н.э.). В своей истории греко-персидских войн он, на основе рассказов египетских и вавилонских жрецов и собст­венных наблюдений во время путешествий по Востоку, дает раз­вернутую картину географических условий, обычаев, религиозных верований, культуры, экономики, хозяйственных отношений Египта и Двуречья. Его последователи Гекатей (IV—III в. до н.э.), Диодор (I в. до н.э.), Ктесий (V в. до н.э.), Страбон (I в. до н.э.), Плутарх Херонейский, Тацит (I—II в. н.э.) углубили и дополнили представ­ления античного мира об истории и культуре Востока. Важную роль в изучении Древнего Востока сыграли труды эллинизированных жрецов местных религиозных культов: египтянина Манефона (IV— III в. до н.э.) и вавилонянина Бероса (III—IV в. до н.э.), сделавших попытку создать обзор истории своих стран. Свидетельства антич­ных авторов были знакомы ничтожно малой горстке европейцев. Поэтому столь ошеломляющим событием стали великие археоло­гические открытия XIX в.

Подлинное открытие Востока для европейцев произошло во время военной экспедиции Наполеона в Египет (1798). В состав экспедиционного корпуса входили ученые разных специальностей, в том числе историки и археологи. Пораженный духом глубокой древности этой земли, Наполеон воскликнул: «Солдаты! Сорок ве­ков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» Научным результа­том этой экспедиции явилась фундаментальная (24 тома текста и 24 тома таблиц) работа «Описание Египта», давшая пищу для на­учных изысканий ученых Европы. Одним из высочайших дости­жений науки стала расшифровка французским ученым Ф.Шампольоном (1822) древнеегипетской иероглифической письменно­сти с помощью идентичных текстов т.н. Розетского камня. Мол­чавшие до этого дня сотни тысяч надписей храмов, пирамид, па­пирусов заговорили и рассказали историю древнего, исчезнувшего народа. В 1828 г. Шампольон совершил археологическую экспе­дицию в Египет, пополнив науку новым ценным материалом. В XIX—XX вв. Египет стал Меккой археологов разных стран. В середине XIX в. здесь успешно работали германские египтологи Лепсиус и Бругш, французы Мариэтт и Масперо, англичанин Пет­ри. Стараниями этой плеяды ученых был накоплен богатейший научный материал, созданы первоклассные музейные коллекции в самом Египте и европейских странах. В XX в. объем раскопок увеличивается, работают экспедиции известных археологов: Рейснера, Роу, Ферта, Лауэра и др. Наиболее сенсационный успех вы­пал на долю английской экспедиции Картера и лорда Карнарвона, открывшей полную сокровищ гробницу фараона Тутанхамона.

Данные археологии и исследования письменных источников по­зволили ученым заглянуть в тысячелетнюю историю Древнего Египта.

Первые археологические раскопки в Двуречье начались толь­ко в середине XIX в. Исторические памятники здесь не лежали на поверхности, как в Египте, за ними приходилось проникать в глубь земли. С 1843 по 1846 гг. французский консул в Мосуле П.Э. Ботта раскопал развалины дворца ассирийского царя Саргона в Хосрабаде. Англичанин О. Лейярд в 1845—51 гг. открыл развалины ассирийских столиц Калаха и Ниневии. Осенью 1849 г. среди развалин дворцов Ниневии была найдена огромная биб­лиотека клинописных таблиц (25 тыс.) царя Ашшурбанапала (VII в. до н.э.), ставшая, по выражению К. Керама, ключом ко всей ассиро-вавилонской культуре. С именами О. Россама и Д. Смита связаны дальнейшие исследования и находки древ­нейших текстов, в том числе самого знаменитого произведения «Песни о Гильгамеше». Благодаря упорному труду целой плея­ды ученых (Г. Гротенфельда, Э. Бюрнуфа, К. Лассена, Г. Роулингсона и др.) была раскрыта тайна письменности Двуречья. Де­шифровка клинописи дала науке наиболее важные источники по истории и культуре целого ряда цивилизаций, сменявших одна другую на этой земле. В конце XIX в. немецкий ученый Р. Кальдевей провел успешные раскопки Вавилона, открыв легендарные Висящие сады и остатки Вавилонской башни (храм бога Мардука).

Анализ письменности и других элементов культуры Двуречья привел ученых к выводу, что ассиро-вавилонская цивилизация имеет более глубокие корни. С подачи Ж. Опперта, этих предше­ственников вавилонян и ассирийцев стали называть шумерами, по титулу древних царей юга. Научное предвидение, гипотеза бле­стяще подтвердились данными новых археологических исследова­ний. Француз де Сарзек (1877—1881), американцы Хильпрехт, Петере, Хайне, Фишер (1888—1900), другие немецкие, американ­ские, французские и английские экспедиции XX века нашли мно­гочисленные подтверждения существования древнейшей шумер­ской цивилизации. Выдающуюся роль в изучении шумеров сыг­рал английский археолог Леонард Вулли, раскопавший в 20-е го­ды упоминаемый в Библии легендарный город Ур на юге Месо­потамии. Находки Вулли свидетельствовали, что уже в IV—III тыс. до н.э. шумерская культура достигла высокого уровня развития. Поразительно, но английскому археологу удалось доказать, что легендарный потоп, упоминаемый в «Песне о Гильгамеше» и в Библии, был подлинным историческим событием.

Как происходило формирование древних цивилизаций Восто­ка? Какие факторы способствовали их возникновению? Большин­ство современных ученых считают рубеж IV—III тыс. до н. э. от­правной точкой отсчета человеческой цивилизации, временем, ког­да в долине Нила и в Месопотамии возникли первые государст­ва. Но древние цивилизации не появились внезапно, их станов­лению предшествовал переходный период в 6—7 тысячелетий, когда в районах т.н. Плодородного полумесяца (предгорные области Палестины, Сирии, Армении и Ирана) возникли и стали разви­ваться земледелие, скотоводство, ремесла, появились первые осед­лые поселения. До 10 тысячелетия до н.э. люди знали только со­бирательство, охоту и рыболовство. Около 13 в. до н.э. климат на планете вновь изменился, стал более засушливым. Оскудели преж­ние охотничьи угодья (как это случилось в Сахаре), и племена потянулись к долинам рек, где природные условия были более благоприятными.

В новых условиях привязанности племен к определенной тер­ритории меняется их образ жизни и способ производства. Перво­бытные формы хозяйствования отходят на второй план, уступая ведущее место земледелию и скотоводству. Примерно в Х—1Х тыс. до н.э. были одомашнены первые животные — овца и коза; с VII тыс. до н.э. появляется лепная и обожженная глиняная по­суда и, наконец, около VI тыс. до н.э. начинается применение первого металла — меди. Новокаменный век (неолит) сменяется медным веком (халколитом, или энеолитом). Новые орудия труда позволили человеку освоить долины великих рек (Нил, Тигр и Евфрат, Ганг, Инд, Янцзы, Хуанхе), создать наиболее устойчивую форму древнего сельского хозяйства — ирригационное земледе­лие. Возникают т.н. речные цивилизации, целиком и полностью связанные с судьбой способствовавших их появлению рек. От пе­риодических разливов рек, приносивших на поля плодородный ил или разрушавших все во время разливов, зависела жизнь насе­лявших пойму людей. С помощью ирригационных сооружений (плотин, дамб, хранилищ воды, отводных каналов и др.) люди старались обезопасить себя от стихии, сберечь урожай. Для вы­полнения этих работ требовались совместные усилия больших групп людей, в связи с этим происходили и решительные изме­нения в социальной структуре общества. Первобытный род сме­няется сельской общиной, родственные отношения — производст­венными.

Высокое плодородие почвы обеспечивало урожай даже при са­мом примитивном земледелии, за счет чего быстро росла числен­ность населения долин рек. Это, в свою очередь, требовало рас­ширения производства, рационального использования всех пригодных земель. Поскольку силами мелких общин сделать это было невозможно, объективно начался процесс создания более крупных объединений, итогом которого стало появление первых городов-государств. Обеспечить крупные общественные работы могла толь­ко централизованная власть, обладавшая мощным аппаратом при­нуждения. И такая власть появляется в виде превращенного в верховного правителя (царя) военного вождя или жреца. Высо­кая урожайность полностью окупала человеческий труд и давала прибыль. Постепенно эта прибыль путем принуждения оказыва­ется в руках верховного правителя и знати, на эти средства со­держится аппарат надсмотрщиков-чиновников и воинов-охраните­лей.

В ранее однородном обществе происходит резкое имуществен­ное расслоение. Ценность рабочих рук порождает такое новое со­циальное явление, как рабство, когда захваченных в битвах вра­гов или разорившихся соотечественников стали использовать на принудительных работах. Возникает т.н. раннерабовладельческое общество, где основной экономической формой является натураль­ное хозяйство и примитивная патриархальная форма эксплуата­ции рабов, которые как бы считались членами семьи хозяина.

На первых порах существовала самая простейшая государст­венная структура — город-государство, которых насчитывалось де­сятки в речных долинах. Так, между крупнейшими городами древней Месопотамии Уром и Лагашем было расстояние всего 24 километра. Эти карликовые государства постоянно боролись за первенство, шли бесконечные войны, создавались и разрушались объединения. Но производственная и экономическая необходи­мость контроля над всей речной долиной вели к объединению тер­риторий в рамках единого государства. В долине Нила возникла мощная единая держава во главе с царем-фараоном, просущест­вовавшая три тысячелетия. История Египта делится на три основ­ных периода: Древнее Царство, Среднее Царство и Новое Царст­во. За три тысячелетия страна не раз стояла на грани развала, неоднократно на эту землю вторгались завоеватели, но только на­шествие арабов-мусульман полностью покончило с тем, что мы называем Древним Египтом.

На территории Месопотамии также одна цивилизация сменя­лась другой. Колыбель древнейшей культуры — города шумерско­го юга — были покорены семитскими племенами Аккада. Одна за другой сменялись великие империи: Вавилонская, Ассирий­ская, Персидская. Но в основе своей культура шумеров, как эс­тафета, передавалась из тысячелетия в тысячелетие.

Громадное влияние этих двух культурных центров сказалось на всем Восточном Средиземноморье и передней Азии. Народы Кавказа, Ирана, Малой Азии, Палестины, Северной Африки, Нубии входили в орбиту экономического, политического, военного и культурного влияния этих цивилизаций. Именно о них в первую очередь необходимо сказать, освещая культурное наследие Древ­него Востока.

2. Материальная и духовная культура Древнего Востока

Важнейшим достижением материальной культуры Древнего Востока, определяющим фактором его развития, стало создание культуры земледелия. «Разве ты не знаешь, что поля — это жизнь страны» — говорится в одном из текстов Вавилонского царства (II тыс. до н.э.). В условиях орошаемого земледелия вы­сокого уровня достигло строительство ирригационных сооруже­ний; остатки их сохранились вплоть до наших дней (Южная Ме­сопотамия). По некоторым оросительным каналам свободно могли проходить речные суда. О строительстве каналов упоминают пра­вители древности в хвалебных надписях наряду со своими воен­ными победами и сооружением храмов. Так Римсин, царь Ларсы (XVIII в. до н.э.), сообщает, что он выкопал канал, «который снаб­дил питьевой водой многочисленное население... который дал изо­билие зерна... вплоть до берега моря». На древнейших изображе­ниях Египта фараон проводит мотыгой первую борозду, освещая начало сельскохозяйственных работ.

На Востоке были впервые выведены культурные злаки и рас­тения: пшеница, ячмень, просо, лен, виноград, бахчевые, финико­вая пальма. Тысячелетиями вырабатывались ценные земледельче­ские навыки, изобретались новые орудия труда, в том числе тя­желый плуг.

Наряду с земледелием пастбища в поймах рек способствовали широкому развитию скотоводства, были одомашнены многие виды животных: коза, овца, бык, осел, лошадь, верблюд.

В то же время застылость, традиционность восточного мира проявлялись в том, что тысячелетиями культивировались прими­тивные формы сельскохозяйственных работ. Так, при севе зерна злаков втаптывались в землю стадами скота; с помощью скота осуществлялся и обмолот собранного урожая. Только исключи­тельное плодородие почвы, где буквально каждое посеянное зерно возвращалось сторицей, позволяло при таком способе производства получать высокий урожай.

Ремесла. Наряду с сельским хозяйством, особенно в городских центрах, высокого уровня достигло развитие ремесел. В Древнем Египте сложилась высочайшая культура обработки камня, из ко­торого и сооружали гигантские пирамиды, и делали прозрачные, как стекло, тончайшие алебастровые сосуды. В Двуречье камень, где он был величайшей редкостью, с успехом заменялся обожжен­ной глиной; из нее же возводили здания и создавали предметы быта. Большого мастерства достигли ремесленники и художники Востока в производстве стекла, фаянса, изразцов. В собрании Эр­митажа есть несколько образцов изумительных произведений Древнего Египта из цветного стекла, украшенных животным и растительным орнаментом [9, с. 144—145]. В то же время пора­жают монументальностью сплошь покрытые изразцовой мозаикой с изображениями фантастических животных ворота богини Иштар Древнего Вавилона [2, с. 149].

Больших высот достигла на Востоке обработка металлов (прежде всего свинца, меди, золота, их различных сплавов и — изредка — метеоритного железа). Из меди изготовлялось оружие и орудия труда, из благородных металлов — ювелирные изделия для знати, храмовая утварь. О высочайшей технике мастеров по металлу можно судить хотя бы по такому знаменитому ше­девру, как золотой царский шлем из г. Ура, изготовленный око­ло 2600 г. до н.э. [2, с. 68] и, конечно, ни с чем не сравнимое золото из гробницы фараона Тутанхамона XIV в. до н.э. [2, с, 312]. Однако и Египет, и Двуречье не были богаты полезными ископа­емыми. Это вызвало к жизни потребность международной торгов­ли, обмена, что способствовало развитию колесного транспорта, строительству прочных кораблей. Торговые и военные экспедиции помогали проникновению достижений речных цивилизаций на смежные земли к соседним народам. Северная Африка, Нубия, Восточное Средиземноморье, Кавказ и Иран были втянуты в сфе­ру экономического, политического и культурного влияния этих цивилизаций.

Наука. Потребности хозяйственной деятельности, развитие торговли и обмена, опыт наблюдения за явлениями природы спо­собствовали зарождению первых научных знаний. Необходимость обмера земли, подсчета урожая, строительства каналов, сооруже­ния грандиозных зданий и военных сооружений привели к воз­никновению основ математики. Древним египтянам человечество обязано созданием десятичной системы счисления, они даже име­ли специальный иероглиф для обозначения миллиона. Математи­ки Египта умели определять поверхность прямоугольника, треу­гольника, трапеции, круга, вычислять объем усеченной пирамиды

и полушария, решали алгебраические уравнения с одним неизве­стным (которое они называли «куча», может быть куча зерна?).

В древней Месопотамии еще шумерами была создана шести­десятеричная система счисления: знали они и десятичную систе­му. Сочетание двух систем нашло свое отражение в делении года на 360 дней и круга на 360 частей. Дошедшие до нас математи­ческие тексты говорят об умении жителей Двуречья возводить число в степень, извлекать квадратные и кубические корни по особым формулам, вычислять объем. При расчетах применялись дроби. Предполагается, что им была известна арифметическая и геометрическая прогрессия. Сохранились клинописные таблицы умножения (до 180 тыс.) и деления.

Довольно обширные знания имели цивилизации Востока и в астрономии. Древние ученые установили взаимосвязь природных циклов, разливов рек с изменением положения небесных светил. На основе тысячелетних наблюдений, передававшихся от поколе­ния к поколению, были составлены календарные системы, созда­ны звездные карты. Так, египетский календарный год делился на 12 месяцев, содержавших по 30 дней в каждом, к концу года добавлялось 5 праздничных дней, что в общей сложности давало год в 365 дней. Вавилонские жрецы-астрономы умели отличать звезды от 5 планет, орбиты которых были им известны. Звездное небо было разделено на созвездия. В официальных документах регистрировались наблюдения за планетами, звездами, кометами и метеоритами, солнечными и лунными затмениями. Они умели определять кульминации различных звезд и промежутки между ними. На основании громадного опыта жрецы умели даже пред­сказывать солнечные и лунные затмения.

Глубокие познания были накоплены учеными Древнего Вос­тока и в области медицины. Так, мумификация умерших в Древ­нем Египте позволила врачам в совершенстве изучить анатомию человеческого тела и систему кровообращения. На высоком уров­не в Египте и Двуречье находилась диагностика определения бо­лезней, распознавание их симптомов. Врач должен был открыто заявить больному — излечимо ли его заболевание. Существовала медицинская специализация. В Египте и Вавилонии были созда­ны лечебники по гинекологии, хирургии, глазным болезням. В медицинских текстах имеются подробные описания желудочно-ки-шечных заболеваний, болезней органов дыхания, кожных болез­ней, опухолей и даже нервных и психических недугов. Для лече­ния использовались различные средства. Прежде всего это веками накопленный опыт составления очень сложных лекарств, органи­ческих и неорганических соединений. Широко практиковались массажи, притирания, компрессы. При необходимости осуществ­ляли хирургические операции. До наших дней дошли блестяще изготовленные из твердых сплавов бронзы и достаточно совершен­ные инструменты древнеегипетских хирургов.

В то же время древняя медицина была теснейшим образом связана с религиозными и магическими обрядами; медицинские, как, впрочем, и многие другие знания, были достоянием жрече­ской касты. Насущная потребность государства в большом ко­личестве грамотных людей привела к созданию первоначальных образовательных систем. Так, в Древнем Египте были созданы придворные школы писцов для аристократии и ведомственные школы для подготовки писцов-чиновников. Писец считался важ­ным государственным лицом, и некоторым из них даже были по­строены пышные гробницы и сооружены статуи. В Лувре нахо­дится одна из замечательных работ середины III тыс. до н.э. — статуя царского писца Каи [2, с. 240]. Для обучения использова­лись подготовленные прописи поучительного и воспитательного содержания. Дисциплина и прилежание в школах поддержива­лись с помощью телесных наказаний. В одном из «Поучений» го­ворится: «Не проводи в ленности ни одного дня, а то тебя будут пороть. Ведь уши мальчика у него на спине, и он услышит, когда его будут бить. Постоянно спрашивай совета и не забывай об этом. Пиши и пусть тебе это не надоедает» [1, с. 318]. Центрами образования также являлись храмы различных богов. В древнееги­петской мифологии бог луны, мудрости и письма Тот даже счи­тался особым покровителем наук, священных книг и колдовства.

В Месопотамии подготовленные при храмах писцы в то же время были и жрецами богов. Программа их образования вклю­чала обучение письменности, знания по математике, астрономии и астрологии, гадание по внутренностям животных, изучение права, богословия, медицины и музыки. Методика преподавания, как рас­сказывают дошедшие до нас тексты клинописных пособий-таблиц, была весьма примитивной и состояла из вопросов учителя и ответов учеников, заучивания наизусть и письменных упражнений.

Вся система образования древневосточных цивилизаций была теснейшим образом переплетена с религиозно-мистическими пред­ставлениями. Поэтому объективные научные данные преподноси­лись в неразрывном единстве с древними религиозными мифами. Особенно это относилось к исторической науке, которая находи­лась на примитивном уровне и питалась фантастическими леген­дами о происхождении богов и царей.

Религия и мифология. До наших дней дошло огромное коли­чество остатков величественных храмов, изображений богов, предметов культов и религиозных текстов древневосточных цивилиза­ций. Это свидетельствует о том, что вся жизнь этих народов была теснейшим образом связана с религией. На первобытной стадии развития человечество знает примитивные формы религии — то­темизм, обожествление природы. С возникновением цивилизации появляются целые религиозные системы с циклами мифов о богах и царях. В религиях Месопотамии и Древнего Египта мы видим и наследие первобытного века, и развитые формы религиозных верований. Боги Древнего Востока несут в себе остаточные черты тотемизма. Так, бог смерти египтян Анубис изображался с головой шакала, богиня войны и пустыни Сохмет — в виде льви­цы, бог солнца Гор — в виде солнечного сокола [1, 286]. У ва­вилонян верховный бог Мардук изображался в виде фантастиче­ского грифона, бог знаний Эа — с рыбьим хвостом, богиня пло­дородия Иштар — в виде женщины, из тела которой вырастают ветви дерева и т.д. Вплоть до самого заката древнеегипетской ци­вилизации люди, как богам .поклонялись священным животным: бы­ку Апису, корове Хатхор, барану Хнуму, крокодилу, кошке и даже маленькому навозному жуку скарабею, который, согласно легенде, катит перед собой солнечный шар, и т.д. [9, с. 201; 1, с. 285]. Со­хранялось в древневосточных верованиях и прямое обожествление природы. Так, великая река Нил (Хапи) считалась воплощенным божеством, а весь растительный и животный мир, явления при­роды — воплощением и проявлением божественной силы.

С возникновением первых государств, царской и жреческой власти изменяются и усложняются религиозные представления. Возникают религиозные мифы о божественном происхождении царской власти, и они становятся государственной доктриной. В кодексе вавилонского царя Хаммурапи (1772—1750 гг. до н.э.) говорится: «Боги Ану и Энлиль призвали меня, Хаммурапи, славного, богобоязненного воина... Я, Хаммурапи — пастырь, избран­ный богом Энлилем... царственный отпрыск, созданный богом Сином...» и т.д. На известной стеле, содержащей эти записи, изо­бражен бог Шамаш, вручающий царю жезл — символ власти. В Древнем Египте идея о божественности власти царя достигла на­ивысшей черты. Египетский фараон считался живым богом на земле. Его называли «благой бог» и «великий бог», «сын солнца от плоти его». Имя бога солнца Ра входило составной частью в имя фараона (Менкаура).

С возникновением единого государства и власти царя строгую иерархию по аналогии с земной получают и боги. Каждый из них наделяется своим местом и долей власти в той или иной сфере. Так, в Вавилонии древний бог земледельцев Мардук становится верховным божеством неба, богиня плодородия Иштар превраща­ется в верховную богиню-покровительницу царской власти. В Древнем Египте верховным божеством становится бог солнца Ра. Его культ сливается с культом солнечного сокола Гора. Как не­бесные дела зависели от земных — мы можем увидеть на следу­ющем примере. В эпоху Среднего Царства культ бога новой сто­лицы Фив — Амона сливается с культом Ра и возникает обоже­ствление Амона Ра. В середине II тыс. до н.э. фараон рефор­матор Эхнатон даже попытался своей властью установить едино­божие в виде поклонения богу солнца — Атону.

Важнейшее место в религиях Древнего Востока играл заупо­койный культ. Еще в царских могильниках шумерского города Ура Леонард Вулли нашел огромное количество утвари, оружия, драгоценностей, животных и рабов, которые должны были слу­жить владыкам в ином мире. Египтяне, как и другие древние народы, верили, что смерть есть только переход человека в иной мир. Они связывали реальность вечно возрождающейся природы с идеей о воскресении и вечной жизни умершего. Для этого даже сохраняли (мумифицировали) тела царей и знатных людей.

Бог растительности и воды, умирающей и воскресающей при­роды Озирис в божественном пантеоне стал центральной фигурой заупокойного культа, царем и судьей душ в загробном мире.

Религии Востока превращаются в сложные и весьма запутан­ные богословские системы. Знание этих культов, обрядов, маги­ческих заклинаний, религиозных текстов становится делом, спе­циализацией целой социальной группы — жрецов.

Для возвеличивания богов и царей создаются монументальные сооружения, храмы, в которых обитают боги, и через которые можно приблизиться к богам. В Египте это громадные усыпаль­ницы фараонов — пирамиды и храмы, в Месопотамии — колос­сальные ступенчатые пирамиды — зиккураты, с вершин которых жрецы говорили с богами [2, с. 61, 88, 890, 224, 226, 227].

Большинство народов Древнего Востока (нубийцы, ливийцы, хетты, финикийцы и др.) создали подобные же политеистические религиозно-мифологические системы. Однако там же, на востоке, среди семитских племен иудеев во II тыс. до н.э. зародилось и развилось совершенно новое религиозное направление — монотеизм (единобожие), ставшее основой мировых религий будущего — хри­стианства и мусульманства.

Письменность. Крупнейшим культурным достижением цивили­заций Древнего Востока стало создание письменности ориентиро­вочно в конце IV тыс. до н.э. И в Месопотамии, и в Египте изо­бретение письменности шло по сходным направлениям. Возникла она из примитивных рисунков первобытной эпохи. Например, во­да изображалась в виде трех волнистых линий, звезда — исходя­щими из одной точки лучами, земля — в виде прямоугольника, разделенного на участки сетью каналов и т.д. Для начертания сло­ва, фразы было необходимо соединить эти картинные знаки в смысловой рисунок. Возникла древнейшая картинная письмен­ность — пиктография. Так, чтобы написать слово «дождь», древ­ние шумеры рисовали рядом два знака — звезду (небо) и знак воды. Такая письменность была крайне неудобной и не могла от­ражать все многообразие человеческих отношений. Поэтому по­степенно изобразительный принцип картинной письменности трансформируется в звуковой (фонему), где отдельные рисунки становятся изображением слога. Так, в древнеегипетской письмен­ности знак, изображавший канал — «мер», стал обозначать слог — «мер», знак звезды «оба» обозначал слог «сба» и т.д. По мере дальнейшего развития письменности слоговое письмо превраща­ется в алфавитное — например, слог «са», обозначавший задвиж­ку, стал применяться в качестве буквы «с». Однако ни египтяне, ни жители Месопотамии так и не пришли к созданию алфавита. Их письменность включала в себя все три способа обозначения одновременно и являлась невероятно сложным переплетением ри­сунка, слога и буквы. Бытовые, хозяйственные потребности тре­бовали упрощения письма. Постепенно рисунок все более стили­зуется, выделяется какая-либо главная его деталь. Например, у шумеров голова быка изображается как треугольник с двумя точ­ками наверху. Такие символы можно было быстро и легко нане­сти заостренной палочкой на мягкую глиняную табличку клино­видными штрихами (клинопись Двуречья) или начертать на свит­ке папируса, как это делали египтяне. Шумерская система пись­менности была унаследована всеми последующими цивилизация­ми Месопотамии и стала своеобразной международной диплома­тической системой письма. Каждый народ приспосабливал клино­пись для своего языка.

Однако только в середине II тыс. до н.э. в торговых центрах Финикии на побережье Средиземного моря клинопись приобрела более простую фонетическую форму, и на свет появился древней­ший алфавит, унаследованный античностью.

Литература. Древние цивилизации Востока оставили челове­честву богатейшее литературное наследие. Наиболее характерны­ми особенностями древневосточной литературы является ее нераз­рывная связь с религиозно-мистическим мировоззрением и, в со­ответствии с этим, непременная традиционность древних сюжетов, литературных мотивов, жанров и форм, которые сохранялись в течение тысячелетий. Многочисленные литературные сюжеты древних шумеров встречаем мы в переработанном виде в произ­ведениях ассиро-вавилонской литературы и даже в Библии, со­зданной иудеями. Большая часть литературных произведений яв­лялась художественной формой религиозных мифов, преданий, ле­генд, идей и догматов. Литература выполняла функцию религиоз­ного объяснения вопросов, возникавших перед человеком, о смыс­ле жизни и смерти, о происхождении мира, о природных явлени­ях и т.д. Значительный пласт литературы древности составляли облеченные в художественную форму религиозные гимны, псал­мы, заклинания,исполнявшиеся в храмах при выполнении цере­монии поклонения богам.

То же самое можно сказать и о древневосточной эпической литературе — в основном это религиозные мифы о золотом веке, о богах и героях. Типичным примером такого рода литературы может служить вавилонская поэма «О сотворении мира», сюжет которой во многом заимствован в древнешумерских прототипах. Это космогонический миф о сотворении мира верховным богом Мардуком из тела убитого им чудовища-богини Тиамат, олицет­ворявшей силы зла и хаоса. Поэма рассказывает о том, как бог-творец устроил мир, создал человека и обязал его служить богам. Вершиной вавилонской литературы является поэма о царе-герое Гильгамеше — полубоге, получеловеке. В этом философско-поэти-ческом произведении делается попытка ответить на извечные воп­росы о жизни и смерти. Герой в поисках бессмертия совершает великие подвиги, но избежать неотвратимого ему не удается. По­разительно, но в «Песне о Гильгамеше», почти как в Библии, опи­саны сцены потопа и спасения богобоязненного патриарха, сохра­нившего семена всякой жизни на земле. Древнейший шумерский миф, пройдя ассиро-вавилонскую редакцию, воплотился в библей­ском тексте. Попытки философско-художественного объяснения угасания и расцвета природы мы видим в поэме о «Нисхождении Иштар», где богиня спускается в подземный мир и спасает оттуда бога природы Таммуза. С появлением бога вновь оживает приро­да. Исследователи полагают, что эта религиозная драма исполня­лась в храмах в дни праздника весны, обновления природы.

В древнеегипетской литературе мы встречаем целый похожий цикл мифов об Изиде и Озирисе. Здесь также очевидна попытка объяснить круговорот природных явлений легендой о смерти бога Озириса от руки его злого брата бога Сэта, спасении и воскресе­нии Озириса с помощью жены богини Изиды и сына бога Гора.

К официальной литературе относятся гимны в честь царей, например «Гимн Сенусерту III», восхваляющий властелина, «защищающего страну и расширяющего ее границы, покоряющего иноземные страны».

Наряду с религиозной и официальной литературой до нас до­шли и элементы народного творчества в виде пословиц, погово­рок, сказок, рисующих подлинную жизнь простых людей в пере­плетении со сказочной фантастикой. Таковы древнеегипетские сказки «О двух братьях», «О правде и кривде», вавилонская басня «О лисице» и др.

К числу светской литературы относятся и популярные в Древ­нем Египте описания путешествий. Развитие торговых связей от­крывало новые страны перед неподвижным миром древних царств. Многие из этих произведений наряду с реальностью со­держат элементы фантастики. Таков древнеегипетский «Рассказ о потерпевшем кораблекрушение», в котором герой попадает на фантастический остров. Более реалистичны «Рассказ Синухета» — опального вельможи, бежавшего из Египта и описывающего пу­тевые впечатления, и «Путешествие Уни-Амона» — чиновника, выполнявшего за рубежом повеление владыки.

Изобразительное искусство. Характерные черты свойственны древневосточной литературе — глубокая религиозность и традици­онная застылость форм свойственны и изобразительному искусст­ву. Основные черты древнеегипетского искусства, зародившиеся еще в архаический период, — это прежде всего величественность, монументальность форм, строгость и четкость, скупость, почти примитивность линии и рисунка, фронтальная развернутость изо­бражения. Гигантские размеры фигур фараонов равны богам по сравнению с простыми смертными. Эти традиции сохранялись ты­сячелетиями. Так, на стеле фараона Нармера ноги и голова царя повернуты в профиль, а плечи — в фас. Этот рельеф датируется приблизительно 30 в. до н.э., но и спустя тридцать веков мастера Нового Царства вплоть до римского завоевания точно так же бу­дут использовать этот прием для изображения людей. До нас до­шло довольно много памятников архитектуры, произведений изо­бразительного искусства египтян, так как мастера широко исполь­зовали в работе очень прочные породы камня (базальт, диорит, гранит), которым была богата страна.

Гораздо меньше сохранилось памятников архитектуры и ис­кусства Древней Месопотамии. Применявшийся для работ мате­риал (сырая и обожженная глина) оказался недолговечным. В ис­кусстве двух цивилизаций весьма много общих черт. Это — тес­нейшая связь с религией, функция возвеличивания и упрочения царской власти и тысячелетняя верность традициям, заложенным культурой шумеров.

Архитектура. В древнеегипетском искусстве ведущая роль принадлежала архитектуре, теснейшим образом связанной с рели­гией, и особенно с заупокойным культом. Для сохранения остат­ков фараонов и вельмож уже в Древнем царстве сооружались ве­личественные усыпальницы — пирамиды, строительство которых требовало большого технического совершенства. История сохрани­ла для нас имя выдающегося зодчего Имхотема, построившего для фараона Джосера (28 в. до н.э.) первую ступенчатую пирамиду высотой 60 м. Архитектор реализовал блестящую идею, использо­вав старую примитивную форму прямоугольной усыпальницы (мастаба) в многократном повторении ее по вертикали. При ве­ликих фараонах Древнего Царства: Хуфу, Хафра, Менкаура воз­двигаются гигантские пирамиды, .считавшиеся в античном мире одним из чудес света.Так, знаменитая пирамида Хуфу (Хеопса) достигает в высоту 146, 6 м при длине стороны 233 м. Подсчи­тано, что для строительства пирамиды было использовано 3 млн. 300 тыс. каменных блоков весом 2,5 т каждый. Каждая пирамида была окружена заупокойным храмовым комплексом с многочис­ленными захоронениями придворных, статуями, рельефами с изо­бражениями царя и его вельмож [9, с. 29, 40].

В эпоху Среднего Царства появляется оригинальная архитек­турная форма усыпальниц фараонов, сочетавшая окруженные ко­лоннадой террасы и пирамиду [9, с. 71]. Усыпальница-храм фараона Ментухотепа I (21 в. до н.э.) не подавляет монументальной мощью пирамид прошлого, а лестница за лестницей, терраса за террасой легко устремляется вверх. Те же разработки были ис­пользованы в знаменитом Храме царицы Хатшепсут (Новое Цар­ство), построенном зодчим Сенмутом [9, с. 111—ИЗ]. К вершинам архитектурного искусства Нового Царства принадлежат два храма бога Амона в Фивах — Карнакский и Луксорский. Титанические колоннады этих храмов, украшенные рельефами высотой до 26 м (Карнак) составляют как бы густой каменный лес, в котором че­ловек кажется ничтожным и жалким перед волей богов [9, с. 104-1066 166].

Традиционными чертами древнеегипетской официальной скульптуры, заполнявшей заупокойные храмы, является монумен­тальное величие, подавляющая воля фараона. Фронтальное рас­положение скульптур, статичные позы усиливают это впечатление. Типичным примером такого рода скульптуры является статуя фа­раона Хафра [9, с. 57]. Однако в бытовой, мелкой пластике уже в Древнем Царстве можно найти черты реализма',попытки изобразить человека, а не бога, сошедшего на землю [9, с. 47, 57, 50—516 63]. Высокой степени реализма, почти гротеска достигло искусство египетских мастеров т.н. «амарнского» периода, когда фараон-ре­форматор Эхнатон попытался разрушить старые догматы религии. Изображения самого фараона, его супруги Нефертити глубоко че­ловечны. Мастера старались показать человеческий характер, а не официальную маску [9, с. 133, 135, 137, 139]. Однако амарнское искусство оказалось эпизодом, своеобразным отклонением, покон­чив с которым жизнь Древнего Египта потекла в прежнем, усто­явшемся русле. Колоссальные статуи великого фараона Рамзеса II — это снова апофеоз спокойствия и силы.

Многие черты египетской пластики оказали влияние на арха­ическое искусство Греции. Так, статуи-куросы Древней Эллады с едва выраженным движением — шагом вперед удивительно на­поминают древнеегипетские образы.

Дошедшие до нас памятники архитектуры Месопотамии также свидетельствуют о высочайшем уровне мастерства древних зодчих. Великолепные многоступенчатые храмы (зиккураты), первые об­разцы которых были созданы шумерами, мало в чем уступают пирамидам Египта [2, с. 61, 88—89], а чем-то зодчие Двуречья превзошли достижения египетской архитектуры. Именно им при­надлежит честь изобретения полукруглой арки, которую унасле­дует потом мир античности, мусульманского Востока и романской Европы. О достижениях светской архитектуры говорят величест­венные развалины дворцов Вавилона и Ассирии, с изучения ко­торых и началась ассирология. Меньше дошло до нас произведе­ний изобразительного искусства. В основе изобразительных при­емов, которыми пользовались мастера Двуречья, лежат архаиче­ские традиции первой цивилизации — древних шумеров. Это на­рочитый примитивизм, ставший каноническим художественным стилем, освященным религией и традицией. Такова, например, из­вестная скульптура правителя шумерского города Лагаша патэси Гудеа [1, с. 71]. Часто художественные приемы сводятся к сле­дованию устоявшимся схемам; изображения приобретают упро­щенно-декоративный характер.

Подводя итог краткому очерку о культурном наследии Древ­него Востока, необходимо отметить, что именно здесь были зало­жены основные элементы современной цивилизации. На Востоке человек сделал решительный шаг из первобытной эпохи к циви­лизации; высокого уровня достигла материальная и духовная культура общества. Однако те принципы, на которых она базиро­валась: абсолютная деспотия, власть религии, традиционность, застылость всех форм жизни в итоге привели эти цивилизации к закату и гибели. Новый мощный рывок развития человечества связан с миром античности, унаследовавшим достижения восточ­ных культур.

ЛИТЕРАТУРА

1. Авдиев В.И. История Древнего Востока. — М., 1953.

2. Афанасьева В., Луковнин В., Померанцева Н. Малая история ис­кусств. Искусство Древнего Востока. — М., 1976.

3. Вулли Л. Ур халдеев / Пер. с англ. —М., 1961.

4. Гонейм М.З. Потерянная пирамида / Пер. с англ. — М., 1959.

5. История Древнего Востока / Под ред. В.И. Кузищина. 1988.

6. История Древнего Мира. Ранняя древность. Кн. 1. — 1989.

7. Керам К. Боги, гробницы, ученые / Пер. с нем. — М., 1994.

8. Косидоеский 3. Библейские сказания / Пер. с польск. — М., 1968.

9. Матъе М.Э. Искусство Древнего Египта. Очерки истории и теории изобразительных искусств. — М., 1958.

10. Рак И.В. Мифы Древнего Египта. — СПб., 1993.

11. Церен Э. Библейский холмы / Пер. с нем. — М., 1966.


XIV. КУЛЬТУРА АНТИЧНОСТИ

Античная культура — это культура средиземноморского реги­она, культура Древней Греции и Рима с Х—1Х вв. до н.э. по IV—V вв. н.э. Колыбелью античной культуры была Древняя Гре­ция. Основанием греческой культуры являлась крито-микенская культура II тыс. до н.э., тесно связанная с культурным кругом Ближнего Востока, особенно Малой Азии и Египта. В Греции сло­жилась и отсюда распространилась по Средиземноморью античная культура — в результате расселения самих греков по заморским колониям и за счет эллинизации местного населения.

Следует отметить три важнейших этапа этого распространения:

1) эпоха Великой колонизации (VIII—VI вв. до н.э.) — разносимая греческими поселенцами культура распространяется по всем бере­гам Средиземного и Черного морей от Марселя до Кипра и от Танаиса до Киренаики; 2) эпоха эллинизма (IV—III вв. до н.э.) - по путям, открытым македонским завоеванием Персии, антич­ная культура идет на Восток, достигая Индии и Средней Азии;

3) эпоха римских завоеваний (II—I вв. до н.э.) — античная культура распространяется на Запад до берегов Атлантического океана.

Общая периодизация античной культуры, выработанная так­же на основе оценки каждого этапа с точки зрения его продук­тивности и значимости: 1) греческая культура архаического пе­риода (VIII—VI вв. до н.э.); 2) греческая культура классиче­ского периода (V в. до н.э.) — расцвет драмы и изобразитель­ного искусства; 3) греческая культура классического периода (IV в. до н.э.) — расцвет философии и литературы; 4) культура эллинизма (111—1 вв. до н.э.); 5) античная культура эпохи рас­цвета Римской империи (1—11 вв. н.э.); 6) античная культура на исходе Римской империи (III—V вв. н.э.).

1. Античность как тип культуры

Главная сложность определения античности как особого типа культуры в том, что мы не можем это сделать исходя из предше­ствующего античности культурного периода — его просто не было. Культура европейской античности является отправной точкой культурного восхождения человечества. Поэтому мы вынуждены определять античность через понятия более позднего времени и стараться представить себе данную эпоху, имея в виду культур­ные достижения Средневековья, Нового времени и современности, т.е. определять начало, имея в виду результат.

Чтобы избежать очевидных искажений, очень возможных при таком подходе, необходимо установить ряд особенностей, прису­щих только античности (а иногда лишь отдельным ее периодам), и расшифровать их. Вместе с тем, правильно найти и распределить особенности античной культуры можно, только зная основной эле­мент античности — мировоззрение античного человека. От того, как человек античности соотносил себя с окружающим миром, за­висит в конечном счете главная специфика античной культуры — ее абсолютная органичность, т.е. восприятие античным человеком мира и себя в мире как единого и неразделимого целого.

Окружающий мир получил название «космос», что в переводе с греческого означает «порядок», «украшение» — эстетически пре­красное, упорядоченное бытие, рожденное из Хаоса ("зияние", «бездна»), в котором человек мыслился лишь как один из обяза­тельных, но далеко не важнейших элементов. Таким образом, пер­вым и основным принципом античного мировоззрения является существование физического, видимого космоса, кроме которого ничего не признается. Космос зависит только от самого себя, сам себя создает и управляет самим собой и является, таким образом окончательным и абсолютным божеством.

Отсюда логически вытекает второе важнейшее положение ан­тичности — принцип всеобщей космической целесообразности, в основе которого представление о гармонии и порядке, идеальном общественном и мировом устройстве. Поскольку космическая гар­мония и целесообразность были данностью для античного челове­ка, ему следовало стремиться к подобной гармонии во всех сфе­рах своей деятельности, включая общественную. Наличие идеаль­ного образца в каждой области античной культуры создавало ус­тойчивые схемы, каноны, ориентация на которые была обязатель­ной, а умение следовать им — главным критерием оценки того или иного произведения.

Естественно, что в таком мире отсутствовало понятие об исто­рии как поступательном развитии человеческого общества. Поэто­му третий принцип античного мировоззрения заключается во все­общей цикличности мирового развития, которая представляла со­бой периодическое повторение гибели и рождения миров.

Боги греческого, а затем и римского, пантеона были для ан­тичного человека не только предметом преклонения и олицетво­рением природных сил, но и таким же порождением Хаоса и ор­ганичной частью космоса, как и сам человек. Божественное, в силу первого принципа, не могло существовать вне или над кос­мическим, а только внутри него, выполняя роль организующего и управляющего начала.

Из этой существенной особенности греческой религии и из не­обходимости найти субстанцию, определяющую космические цик­лы, возникло понятие о судьбе (роке) как о единственной силе, ре­ально управляющей миром людей и богов. С появлением и раз­витием философии привлечение и трактовка этого понятия стала непременным атрибутом философских концепций античности.

Наконец, в области общественных отношений и этики античное мировоззрение означало отсутствие внутренних побудительных нрав­ственных стимулов, порожденных индивидуальными переживания­ми человека, т.е. отсутствие совести в ее современном понимании. Поведение человека оценивалось с точки зрения объективных нрав­ственных норм. Соответственно, и сам человек судил себя не по внутренним стимулам, а по объективному результату.

2. Эволюция мировоззрения античного человека и ее определяющая роль для античной культуры

В архаическую эпоху (VIII—VI вв. до н.э.) в общих чертах складывается исходное мировоззрение античного человека. Основу этого мировоззрения составляет мотив перехода от мифологического к историко-философскому осмыслению мира. Из области на­учного сознания мифология оттесняется в область художественно­го сознания и становится основным материалом литературы архаи­ческого периода: монументального героического эпоса эллинов — «Илиады» и «Одиссеи» Гомера втор. пол. VIII в.; греческой поэ­зии послегомеровского времени: поэмы Гесиода, лирика Архило­ха, Сафо, Феогнида.

Новое осмысление действительности заключалось в том, что те­перь за явлениями природы отыскиваются не родственные связи, а закономерности. Вместе с тем в гомеровских поэмах греческая мифологическая тематика перерастает рамки традиционных мифо­логий и создает своего рода промежуточную реальность, образу­ющую нераздельный мир божественного и человеческого бытия. Автор стремится соотнести повествование с каким-либо важным событием далекого прошлого и устранить «сказочные» черты, при­сущие ранним стадиям эпоса. Важнейшей отличительной особен­ностью греческой поэзии архаического периода является при­стальное внимание авторов к конкретной человеческой личности, к ее внутреннему миру, индивидуальным свойствам.

Попытку объяснить происхождение мира на основе традицион­ных мифологических представлений сделал Гесиод (кон. VIII — нач. VII вв. до н.э.) в поэме «Теогония» («Происхождение бо­гов»). Гесиод в приходе к власти Зевса видит победу не только наиболее сильного, но и наиболее мудрого правителя, устанавли­вающего в небесах и на земле разумный и целенаправленный по­рядок. Мысль об этических функциях Зевса, о необходимости со­блюдать в индивидуальном поведении заповеди справедливости оказала сильное влияние на формирование основ полисной мора­ли в Элладе.

В VIII—VI вв. до н.э. происходит переход от родовых к граж­данским формам общественного устройства, возникает полис (го­род-государство) и полисная система как важнейший социально-культурный феномен античности. Появление полисной системы было следствием долгих сознательных и бессознательных попыток античного общества создать гармоничный общественный порядок, отвечавший принципам добродетели и справедливости, т.е. соответ­ствующий всеобщему космическому порядку. Основы полиса — спа­янного коллектива равноправных граждан, мерилом добродетели которых стало служение на благо своего государства, — были за­ложены в т.н. «аристократической республике» VII—VI вв. до н.э.

Поиск общей закономерности в окружающем мире побуждал к занятиям точными науками — математикой и астрономией, при­несенными в Элладу из Египта и- Вавилонии. Но в сознании эллина универсальные научные законы теснейшим образом увязы­вались с данной космической целесообразностью, отдельное было априори причастно всеобщему. Тяга к умозрению, абстрактному теоретизированию, характерная лишь для мировоззрения антично­го человека, привела к появлению науки как сферы теоретических интересов.

Фалес (640—558 гг. до н.э.), которого обычно считают родо­начальником греческой натурфилософии (философии природы) и математики, вывел точные науки, использовавшиеся в странах Древнего Востока как прикладные, на уровень теоретических дис­циплин. Другие представители ионийской натурфилософии — Анаксимандр и Анаксимен — попытались рассматривать космос в виде гармонически устроенной, саморазвивающейся и саморегу­лирующейся системы, опираясь на учение о природном начале — первопричине.

Все же мышление ранних греческих философов по самой своей сути сохраняло достаточную близость к мифологической об­разности.Так, критика антропоморфных гомеровских богов не ис­ключала у Ксенофана представления о величайшем боге, правя­щем миром, а у Парменида приобщение к истинному знанию изо­бражалось как открытие сияющего царства девы Дики (Справед­ливости), держащей в своих руках становление и гибель.

Поиск общей закономерности в изобразительном искусстве привел к господству принципа гармонической уравновешенности целого и его частей.

Стремление к гармонии, четко выраженное в самой конструк­ции греческого храма, ярко проявились и в другой ведущей от­расли греческого искусства — монументальной скульптуре, при­чем в обоих случаях можно с уверенностью говорить о социаль­ной обусловленности этой важной эстетической установки.

Начало классической эпохи (V—IV вв. до н.э.) знаменует за­вершение трехвекового перехода от мифологического к граждан­скому мировоззрению. После недолговременного периода тирани­ческой власти, вызванной реакцией черни на аристократическую республику, в ряде греческих государств происходит формирова­ние полисной системы в ее классическом виде, означавшем пол­ное торжество демократической формы государственного устрой­ства. Важнейший новый фактор, оказавший наиболее значитель­ное воздействие на ход культурной эволюции в V веке, — консо­лидация и развитие полиса, особенно демократического.

Демократическая реформа Клисфена (507 г. до н.э.) в Афи­нах, ликвидировавшая пережитки родовой организации, оконча­тельно оформила полис в его классическом виде — гражданский коллектив, осознающий себя как нечто единое перед лицом рабов и варваров. Поэтому наиболее яркие произведения материальной и духовной культуры рождались именно в Афинах, и сама гре­ческая культура классического периода в целом носила аттиче­ский характер. Утверждение в Аттике нового государственного строя и консолидация различных прослоек свободных афинян сде­лала возможными победы их сухопутного войска над персами при Марафоне (490 г. до н.э.) и объединенного греческого флота над превосходившими его морскими силами Ксеркса при Саламине (480 г. до н.э.).

Греко-персидские войны вызвали подъем общегреческого пат­риотизма, осознание ценности эллинского образа жизни и его пре­имуществ. Успешное завершение основного этапа войн позволило Афинам занять ведущее положение в тогдашнем греческом мире. Гегемония Афин в созданном во время войны Морском союзе привела к тому, что средства, поступавшие в союзную казну, мог­ли быть обращены на огромное по размаху городское строитель­ство.

Патриотический подъем, который переживали Афины, осмыс­лялся его современниками в религиозно-мифологических образах. В историческом повествовании Геродота (485—425 гг. до н.э.), впитавшем в себя фольклорную притчу и новеллу, поражение персидской монархии расценивалось как кара богов, разгневан­ных непомерным величием персидских царей. Сам Фемистокл, ор­ганизатор Саламинской победы, был уверен, что афиняне одержа­ли победу благодаря покровительству или даже непосредственно­му вмешательству богов. При этом широкие массы все еще верили в старинных антропоморфных богов, во всякие прорицания и при­меты; в глазах же наиболее образованных афинян, знакомых с философией Ксенофана и Гераклита (ок. 544—480 гг. до н.э.),

божество принимало более отвлеченные очертания: его отождест­вляли с имманентно присущими природе и обществу порядком и закономерностью, а в боге видели строгого судью, неподкупно ка­рающего всякое уклонение от норм и законов вечной справедли­вости.

Независимо от различий в уровне религиозных представлений афинская демократия в целом считала свое существование делом рук божеств и видела в незыблемости традиционных установле­нии и этических норм гарантию своей долговечности.

Вторым важным обстоятельством, связанным с подъемом классического полиса, явилось чувство исторического оптимизма, которое отразилось и в религиозном сознании. Зевс, все более занимавший доминирующее место в пантеоне, приобретал в мыс­лях и чувствах греков черты гаранта справедливости. Эти идеи отчетливо выражены у Эсхила (525—456 гг. до н.э.) — первого крупного греческого драматурга, предпринявшего реформу атти­ческой трагедии (драма с участием двух актеров и диалог вместо декламации). Развитие драмы было возможно лишь в эпоху клас­сического полиса, когда действие принимало характер обсуждения и выносилось на суд зрителей.

Постановка трагедии была настоящим явлением массовой куль­туры классического периода — помимо драматурга и актеров, в ней участвовали политические деятели (хорегия), и все граждане полиса собирались в театр (греч. «теаомай» — созерцаю) на ежегодное пред­ставление. В трагедиях Эсхила и Софокла (496—406 гг. до н.э.) ярко выражена тенденция к преодолению старых этических норм, созданию новой модели мира, подчиненной действию некоего объ­ективного нравственного закона. У Софокла («Антигона», «Царь Эдип», «Электра») осуществление божественной воли происходит не в результате непосредственного вмешательства богов, а через самостоятельное, внутренне осознанное поведение людей.

Опыт рационалистического осмысления человека у Геродота (стремление рассматривать человеческую жизнь в ее причинно-следственных отношениях) и Гиппократа (новая трактовка физи­ологических состояний человека,установление зависимости чело­века от мира природы и поиск естественных причин его здоровья и заболеваний) в эпоху расцвета Афинской архэ («держава»), во времена Перикла, бывшего фактическим правителем Афин (449— 428 гг. до н.э.), приобрел глобальное значение.

Неизбежное столкновение противоположных мнений в народ­ном собрании, повороты во внешней политике Афин, вызванные переменами сложившейся ситуации, порождали мысль об относи­тельности существующих нравственных и правовых норм, выдвигали на первое место не слепую веру, а анализирующий разум. В философской мысли второй половины V до н.э. все настойчивее проявляются рационалистические тенденции. Главную роль в этом процессе сыграли софисты, философы, бравшиеся за плату обу­чить человека мудрости и добродетели.

Новая концепция человека, выдвинутая софистами, рассмат­ривала человеческую природу как постоянное и неизменное начало, а обычаи,привычки, законы — как изменчивую условность. Один из основоположников софистики Протагор (485—415 гг. до н.э.) провозгласил человека «мерой всех вещей». «Философ на сцене» — Еврипид (484—406 гг. до н.э.) в трагедиях «Медея», «Алкеста», «Ипполит», «Троянки» также уделял главное внимание внутрен­нему миру человека, изображая героя, охваченного противоречи­выми стремлениями, надломленного страданиями или сильной страстью.

В мировоззренческих системах первой поло­вины IV в. до н.э. отчетливо проявилось полное осознание глу­бокого кризиса полисного устройства и стремление преодолеть этот кризис через создание принципиально новых моделей госу­дарства.

Деятельность Исократа (436—338 гг. до н.э.), открывшего в 391 г. в Афинах первую риторическую школу с регулярным обу­чением, и Платона, основавшего там же первую философскую школу — Академию (387) были попыткой рационалистической идеологии найти новые пути для вывода полиса из кризиса, для восстановления утраченного полисного единства. Воспитание граждан понималось ими как средство перестроить все общество, причем и Платон, и Исократ ориентировались на прошлое, стре-

мясь вернуть полис к его докризисному состоянию. Исократ опирался на «правильное мнение», которым следует руководство­ваться в поведении и политике. Спасение Греции он видел в по­ходе на Восток, в захвате новых земель для колонизации; плато­новская политическая программа первоначально предполагала ориентацию на Спарту и спартанскую олигархию. Обе программы разрабатывались в обстановке усиления внутригреческой борьбы за гегемонию в Элладе (395—346 гг. до н.э.) и находились в рез­ком противоречии с методами этих школ, которые формировали новый тип человека, свободного от бремени мифологических и по­лисных традиций.

Последователь Сократа Платон (427—347 гг. до н.э.) развил сократический диалог и превратил его в метод философского по­знания.

. Исходным моментом платоновского творчества было стрем­ление найти идеальное соответствие общей и индивидуальной до­бродетели («Государство»). Их тождество достигается, по Платону, в государстве, где социальная гармония основана на всеобщей ре­гламентации и четком разграничении функций каждого сословия.

Понятие справедливости Платон трактовал как гармоническое соответствие единого (государства) и многого (граждан). Синте­зируя античную науку и сократовскую этику, Платон подчинил закону космической гармонии, симметрии и пропорциональности человеческую политику и этику.

В 338 г. до н.э. объединенное войско эллинов было разбито Филиппом II при Херонее, и на состоявшемся в том же году Ко­ринфском конгрессе было принято решение о походе на Восток. Подчинение Греции Македонией означало крах полисного миро­воззрения и неудачу попыток реставрировать его в классическом виде. Низшие слои населения искали выход из тесноты полисного мира, который превратился для них в символ непрерывных меж­доусобных войн, а просвещенные эллины окончательно разочаро­вались в полисной демократии и обратились к монархии (образ идеального правителя у Исократа в «Евагоре»). Сократическим школам, радикально не приемлющим каких бы то ни было ре­форм полисной системы, отрицавшим эту систему в ее основе, была суждена долгая жизнь в грядущей эпохе.

Началом эллинистической эпохи обычно считается завоевание Азии Александром Македонским (334—324 гг. до н.э.), концом — установление римского владычества над восточным Средиземно­морьем (конец 30-х г. до н.э.). На смену множеству независимых полисов с их республиканским устройством приходит небольшое количество крупных держав с монархическим строем и организо­ванным бюрократическим управлением: Египетское царство Птолемеев, Сирийское царство Селевкидов и Македонское царство Антигонидов. В культуре просвещенных слоев сильнее чувствова­лось влияние эллинства на Восток, в культуре низших — влияние Востока на эллинство; в самом начале периода наступающей сто­роной в этом взаимодействии культур было эллинство, а позднее ( чем дальше, тем больше) — Восток.

В плане культурно-мировоззренческом эллинистический пери­од противополагается классическому как эпоха маньеризма — в его античном понимании — эпохе классики. Маньеризм после классики означал культ крайностей после культа гармонии, культ индивидуальности после культа общей нормы. Но маньеризм эл­линистической эпохи подразумевал не отказ от гармонии вообще, а только от ее полисной формы, не отказ от общей нормы как таковой, а поиск ее в непосредственном слиянии индивидуума и космоса, и обращение к крайностям было не пустым упражнением, а стремлением найти более общий и значимый порядок.

Рациональная основа античности, таким образом, вовсе не бы­ла утеряна; целенаправленное движение замедлилось из-за каче­ственного преобразования в обществе и громадного расширения культурной ойкумены (греч. ойкеомай — живу, обитаю). На но­вой почве быстро стерлись языковые и культурные различия меж­ду греками: вместо прежних четырех диалектов установился «об­щий язык» (койнэ) и единообразная двухстепенная образователь­ная система. Исчезла та мерка, соизмерявшая жизнь личности и жизнь мироздания, какою служила для человека предшествующей эпохи полисная община, — остались только несоизмеримые край­ности, ощутимые во всех областях эллинистического сознания. С одной стороны, это был пафос рационалистического освоения мира в небывалом развитии точных наук (в математике III в. до н.э. Евклид подводит итоги геометрии, в астрономии Аристарх Самосский выдвигает гипотезу гелиоцентрического строения мира, Эратосфен превращает географию из науки описательной в науку ма­тематическую); с другой — уход в суеверия («Колдуньи» Феокри-та), астрологию (поэма Арата «Явления») и мистические восточ­ные религии («Сивиллины оракулы» I в. до н.э.). С одной сторо­ны, гедонистическое наслаждение благами современности (идил­лии Феокрита, эпикурейская философия), с другой — сентимен­тальная тоска по ушедшим временам, когда жизнь была беднее, но зато понятнее, ощутимее и, как казалось, нравственнее («Ар-гонавтика» Аполлония).

В III веке возникает книжная культура как средство преодо­ления разрыва между узким миром индивидуального человеческо­го опыта и широким миром окружающей действительности (биб­лиотеки в Александрии, Пелле, Антиохии, Пергаме, Эфесе).

Выход Рима на политическую арену Средиземноморья совпа­дает с началом кризиса эллинистической эпохи (нач. II в. до н.э.), который был вызван неспособностью монархий к политическому и идейному объединению в рамках эллинистического мира, так же, как неспособность эллинских полисов объединиться привела к завоеванию их Македонией. Более тонкой причиной кризиса была реакция греческого рационализма, имевшего корни в демок­ратическом сознании, на монархический волюнтаризм: именно под лозунгом восстановления демократических свобод Рим прони­кает в Грецию (198 г. до н.э.), а гражданское мироощущение рим­лян оказывается для греков при всей тяжести порабощения более приемлемым, нежели эллинизированные восточные деспотии.

В 146 г. до н.э. Греция была окончательно завоевана и пре­вращена в римскую провинцию; та же участь постигла и Маке­донию (167 г. до н.э.). Но взаимодействие греческой и римской

культур начинается раньше, в начале III в. до н.э. и к середине II в. уже приносит свои плоды: «История» Полибия (ок. 200 — 120 гг. до н.э.), рисующая картину единого исторического про­цесса во всех частях ойкумены; неопифагорейство Нигидия Фигула, возрождающее пифагорейскую мистику чисел и представля­ющее религиозно-мистическую линию развития философии (чая­ние божественного спасителя, социального обновления мира и но­вого «золотого века»).

Эпоха античной культуры периода расцвета Римской империи (I в. до н.э. — II в. н.э.) начинается с завершения синтеза гре­ческой и римской культур, ярко выраженного в творчестве писа­теля, оратора и политического деятеля Марка Туллия Цицерона (106—43 гг. до н.э.).

Переход Средиземноморья под власть Рима относится еще ко времени республики: в 60-х годах походы Помпея подчинили эл­линистические государства Малой Азии и Сирии; в 50-х годах по­ходы Цезаря подчинили Риму Галлию. Рим оставался городом-го­сударством («цивитас»), подобным греческому полису, но имел ряд существенных особенностей. Твердая дисциплина в войске, твердые законы в государстве, твердая власть отца в семье — вот основа римского общества эпохи республики; даже народное со­брание в Риме было организовано по-военному.

Соединив римскую доблесть и греческую образованность, Ци­церон преодолел в идеальном образе гражданина разрыв между «жизнью созерцательной» и «жизнью деятельной». Процесс вос­питания такого гражданина и совокупность элементов его духов­ного и материального мира Цицерон обозначил понятием «куль­тура» (лат. — взращивание, воспитание).

В реальной жизни программа реставрации полисного идеала была утопией — по распространению власти Рим середины I в. до н.э. был мировым государством, но по организации власти ос­тавался полисом, олигархической республикой.

Длительный период гражданских войн, завершившийся побе­дой в 30 г. до н.э. сторонников империи и правлением Октавиана Августа (27 г. до н.э. — 14 г. н.э.), прошел под знаком небыва­лого расцвета античной культуры, причем собственно римская культура сыграла в нем главную роль. Официально республика продолжала существовать. Считалось, что Август, покончив с гражданскими смутами, возрождает республику в ее древней не­зыблемости и блеске. Творчество Вергилия (70—19 гг. до н.э.),

Горация (65 гг. до н.э.) и отчасти Овидия (43 г. до н.э. — 17 г. н.э.) формирует идеологию принципата: историческая апология Авгу­ста, концепция завершенности истории и наступления «золотого века» («Энеида» Вергилия); новое приятие действительности в гармонии индивидуальности, нахождение «золотой середины» в поведении и мировоззрении человека (оды Горация); гармониза­ция окружающего мира, исчерпывающее описание частностей («Метаморфозы» Овидия).

Вместе с тем уже Овидию стало видно лицемерие существу­ющего политического режима: «Скорбные элегии» и «Письма с Понта», написанные им в ссылке, ставят внутренний нравствен­ный закон и воспитание выше общественных установлении. По Овидию, умение упорядочить действительность не зависит от по­литического устройства.

В I в. н.э. контраст между политической гармонией античного мира, воплотившейся в объединении ойкумены Римом, и ее нрав­ственным несоответствием (дикий произвол первых императо-ров,уничтожение гражданских прав, превращение рабства в эко­номическую и идейную основу Империи) усиливается и порож­дает глубокий общественный кризис. Выражением этого кризиса явилось повышенное внимание к религиозно-этической стороне господствующих мировоззренческих систем: эклектического сто­ицизма и неопифагорейства — в верхах общества и распростра­нение мистических восточных религий и мессианских верова­ний (в т.ч. христианства) — в низших слоях.

Основы раннехристианской религиозности формируются в ви­де эсхатологического историзма (учение о конце истории, пред­чувствие гибели Империи): чаяние космического обновления, пре­ображение традиционной структуры человеческих отношений. Во второй половине I — начале II вв. составляется канон Нового Завета (4 евангелия, 21 послание апостолов, «Деяния апостолов» и «Откровение Иоанна Богослова), получившего название по ана­логии с иудейским Ветхим Заветом и объявлявшего «новый союз» Бога с людьми через примирительную миссию и крестную смерть Христа.

При этом парадокс «вочеловечения» Абсолюта в образе Хри­ста, совместившем в личностном единстве всю полноту божествен­ной и человеческой природы, был совершенно новым для антич-

ной культуры и чуждым ей. Античный рационализм и целесооб­разность не принимали идею органичного совмещения божествен­ной «не-страдательности» с человеческими страданиями Христа на кресте, от нее шло иное понимание мира и человека в мире и иная система отношений между людьми.

В конце I века в официальной культуре наступает период воз­врата к классицизму, трактуемый в общественно-политической жизни как возрождение «духа Августа». Реставраторские тенден­ции в риторике, буквальное подражание классикам приводят к возникновению Второй Софистики — блистительной попытки иг­рового синтеза риторики и философии, основанного на подчинен­ной роли последней (творчество Плутарха (45—120 гг. н.э.), Диона Хрисостома (40—120), Элия Аристида (117—190) и Лукиана (125—180). Последние стоические учения Эпиктета (50—130) и Марка Аврелия (121—180) отличает сосредоточенность на инди­видуальной этике мудреца и крайний пессимизм.

Тяга к обобщению, подведению итогов многовековой культу­ры характерна для всех областей человеческой деятельности: со­здание свода достижений античной медицины Галеном (130—220), всеобщее описание ойкумены у Страбона, популярное изложение всех областей античной науки у Плиния Старшего и др. Эпоха античной культуры на исходе Империи (III—V вв.) более одно­родна, менее подвержена членению на малые хронологические пе­риоды, но зато образует два больших поля культурной деятель­ности, которые, несмотря на тесное взаимодействие и взаимообо­гащение, являются антагонистами и никогда (в античности) не составляют единого культурного потока.

Главные особенности рассматриваемой эпохи следующие: па­раллельное развитие и сосуществование греко-римской и христи­анской культур сменяется их взаимопроникновением: наблюдает­ся тенденция к созданию единой религиозно-философской систе­мы; происходит ориентализация (усиление восточного влияния) общества и государства, идеологизация культуры, упадок антич­ной литературы и изобразительного искусства, потеря античной культурой относительной независимости от государства.

ЛИТЕРАТУРА

1. Лосев А.Ф. Античная мифология в историческом развитии. — М., 1957.

2. Лосев А.Ф.. Античная философия истории. — М., 1977.

3. Асмус В.Ф. Античная философия. — М., 1976.

4. Зелинский Ф.Ф. История античной культуры. В 2-х ч. — М., 1915.

5. Тройский И.М. История античной литературы. — Л., 1957.


XV. ТИПОЛОГИЯ ВИЗАНТИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

1. Истоки и традиции в истории культуры Византии

В истории мировой культуры византийская цивилизация за­нимает особое, выдающееся место. Она явилась прямой наследни­цей греко-римского мира и эллинистического Востока, оставаясь всегда центром своебразной и блестящей культуры. Византия дала миру высокие образцы литературы, искусства, философской мыс­ли, утонченность эстетического мышления. По уровню образован­ности и напряженности духовной мысли Византия долгое время опережала Западную Европу.

В рамках поставленной нами задачи — раскрыть общие зако­номерности развития культуры Средневековья и определить спе­цифические особенности, в частности культуры Византии, вос­пользуемся методом типологизации. Выявление типологических особенностей культуры Византии в сравнении с Востоком и За­падом позволит определить как «тип» византийской культуры, так и ее место в культурном пространстве Средневековья. Это воз­можно сделать, исследуя культуру Византии не изолированно, а только через контакты с культурой соседних стран и народов Во­стока и Запада.

В течение своего тысячелетнего существования культура Ви­зантии сталкивалась с мощными внешними культурными «влива­ниями», исходившими из Ирана, Египта, Сирии, Закавказья, Болгарии, Сербии, Грузии, т.е. стран, находившихся на близкой Византии ступени развития. С другой стороны, жителям Византии приходилось вступать в контакт и с народами, которых они на­зывали «варварами», оказывая влияние на них, но и испытывая встречное.

В ранний период становления культуры в Византии важную роль сыграли длительные и многообразные контакты с народами Востока: армянами, грузинами, сирийцами, малоазиатскими наро­дами, а также «варварскими» племенами — славянами, готами, гуннами, аварами и др. На территории Византии постоянно про­исходило взаимодействие культур народов с весьма различным об­щественным строем, близких и далеких по языку, обычаям, нра­вам. И при ведущей роли греко-римской культуры, культура Ви­зантии может быть до конца понята только в контексте взаимо­действия культур, а также при изучении роли традиций и нова­ций в ее культурно-историческом процессе. Таким образом, фор­мирование византийской культуры было сложным и противоречи­вым процессом, крайности и парадоксы составили ее основу. Сила античных традиций, стереотипов, опыта, знаний, навыков особен­но велика была в первый период истории Византии. Собственно, и по природным условиям Византия была ближе к странам европейского Средиземноморья, чем к государствам азиатского Востока. В ранний период Византийская империя имела территориаль­ные владения на трех континентах — в Европе, Азии и Африке.

В Византии была безусловная частная собственность на землю, существовали купля-продажа земли (собственность на землю охранялась римскими юридическими нормами), государственная поземельная собственность, сельскохозяйственная община свободных крестьян, длительное рабство. Иерархическая структура феодальной собственности не приобрела в Византии столь развитых, форм, как на Западе. Медленнее, чем на Западе, здесь складыва­лись феодальные вотчины, наблюдалось более решительное вме­шательство центральной власти во внутренние дела вотчинников. Все вышеперечисленное восходит корнями к позднеримской тра­диции. Спецификой же социально-экономического развития ви­зантийских городов явилось прежде всего более длительное, чем на Западе, сохранение античного рабовладельческого полиса как центра ремесла и торговли, сосредоточения административной и культурной жизни в городах. Позже города из главной цитадели рабовладельческой земельной собственности превратились в центры ремесла и торговли. Именно богатые города, которым посча­стливилось спастись от варваров, остались экономической опорой центральной власти, центрами культуры и образования. В У-У1 вв. в восточных провинциях империи славились богатством, кра­сотой и блеском Антиохия и Дамаск (Сирия), Александрия (Еги­пет), Иерусалим (Палестина), Тир и Бейрут (Финикия), не гово­ря уже о столице великой империи — Константинополе.

Для многонациональной Византийской империи была особен­но характерна этническая пестрота городов, что непременно ска­зывалось в первую очередь на материальной культуре и художе­ственном творчестве. Национальный колорит проявлялся в изде­лиях оружейников, ткачей, керамистов и т.п.

В Византийской империи континуитет в развитии городов наблюдается в большей степени, чем на Западе, однако в визан­тийском городе не сложились условия для возникновения «прин­ципа городской свободы», как в Западной Европе.

Византийская армия в IV—VI вв. унаследовала от поздней Римской империи систему набора местного населения с широко распространенными наемничеством.

Важнейшей особенностью византиизма была высокоразвитая государственность, доставшаяся Византии как от Рима, так и от Востока, построенная на идее авторитарности, полном подчинении личности государству. Византийская авторитарность проявлялась в бюрократии, построенной по иерархическому принципу. Однако существовали некоторые ограничения власти василевса Сенатом, Госсоветом и организацией свободных граждан городов.

Постепенно в Византии складывались условия для формиро­вания феодального общества. Поэтому не следует преувеличивать протяженность античных традиций, поскольку постепенно доминан­той культурного развития в Византии становится постоянная идейная борьба старого с новым.

Часть населения, оставшаяся после исчезновения римской эт­нической традиции, вошла в новую, византийскую. Хотя сами ви­зантийцы именовали себя римлянами, подчеркивая этим непре­рывность государственной традиции, отличие их от языческих предков было радикальным и коренилось прежде всего в измене­нии стереотипов поведения, в основе которых лежало христиан­ское миропонимание. Фаза этнического становления византийцев приходится на III век.


2. Восточное христианство как доминанта культуры Византийской империи

К IV—V вв. в Византии происходит утверждение новой сис­темы мировоззрения — христианской, ставшей духовным стерж­нем новой культурной эпохи. Христианская доктрина господство­вала над всем, не допускала никаких уступок, что сделало обще­ственный строй Византии удивительно устойчивым.

Христианство противопоставило последнему философскому синтезу античности — неоплатонизму, универсальной мировозз­ренческой структуре свой богословско-философский синтез. В идейной жизни той поры наблюдается страстная полемика языче­ских философов и христианских богословов. В ранней Византии философия неоплатонизма переживает некоторый подъем. Появ­ляются блистательные философы-неоплатоники: Прокл, Диадох, Псевдо-Дионисий Ареопагит. Однако элитарный характер неопла­тонизма обрек его на угасание. Христианство было более доступ­но для народных масс, оно впитало в себя многие философские и религиозные учения той эпохи и складывалось под сильным воздействием не только ближневосточных религиозных учений, иудаизма, манихейства, но и неоплатонизма.

В это время (IV—VI в.) во всех концах Византийской импе­рии творили крупнейшие христианские мыслители, определившие своими трудами основы христианско-православной культуры, зна­чительно пережившей Византию. Среди них имена Василия Ве­ликого, Григория Нисского, Григория Назианзина, Афанасия Александрийского, Иоанна Златоуста, Макария Египетского, Ди­онисия Ареопагита.

Ранние византийские мыслители в своих суждениях во мно­гом опирались на разнообразные и богатые традиции античности. Они стремились максимально использовать достижения античной классики в новой культуре. Наблюдается «христианизация» мно­гих идей представителей античности, например Платона, Филона, Плотина.

В IV—V вв. развернулись философско-богословские споры:

христианские — о природе Христа и тринитарные — о его месте в Троице. Суть их сводилась как к выработке и систематизации христианской догматики, так и к антропологической проблемати­ке. Идейные истоки споров, известных под названием «ереси», следует искать на Востоке. Так, например, манихейство возникло в III веке в Персии, однако под влиянием духовной и обществен­ной жизни Византии ереси сильно изменились и часто стали при­нимать формы религиозной экзальтации, граничащей с мученичеством, соединенной с аскетизмом и полным отречением от земных радостей. Наблюдалась чрезвычайная пестрота ересей: от самых радикальных дуалистических сект демократического характера, подобных манихеям, сионтанистам, мессалинам, до гораздо более умеренных религиозных течений, выступавших против догматов господствующей церкви (ариане, несториане, монофиситы).

Ереси чаще возникают в сельской местности, поскольку там, во-первых, существуют тысячелетние традиции местных религиоз­ных верований, сопротивляющихся официальному христианскому учению; во-вторых, именно в сельской местности налицо неприя­тие эллинистических традиций; в-третьих, в целом на начальном этапе наблюдается осуждение официальной церковной доктрины. Кроме религиозной окраски, ереси имели социальную окраску и бы­ли массовыми движениями. Позднее они распространялись на юго-восточную, а затем и западную Европу (например, павликане).

Итак, идейные различия между ересями были вызваны хри-стологическими спорами о природе Христа-богочеловека. Так, арианство — пыталось рационалистически объяснить природу Троицы и место в ней Христа. По их учению, Христос — творение Бога-Отца, но он не единосущ ему и занимает в Троице подчи­ненное место. Несториане отстаивали идею о двух «неслиянных» природах Христа; монофиситы же признавали одну его божест­венную природу. Они трактовали соединение двух природ как по­глощение человеческого начала божественным (было распростра­нено в Сирии, Месопотамии, Иране). Халкедонисты защищали ставшее ортодоксальным определение единосущности 1-го и 2-го лиц Троицы, «неслиянности» и «нераздельности» двух естеств Христа.

Итак, в этих спорах рано обнаружились различия в рамках мировоззренческой системы христианства, впоследствии привед­шие к обособлению восточной — православной и западной — ка­толической церкви.

Христианство сразу стало носителем новой этики в связи с новым пониманием человека и его места в мире. Идеал всепог­лощающей любви возник и сформировался еще в позднеантичном мире, но в своем завершенном виде появился лишь в рамках хри­стианского сознания. Нагорная проповедь Христа формирует прежде «око за око», «зуб за зуб», считая необходимым: «... не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему другую; а кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку; отдай ему и верхнюю одежду...» [Мф. 5, с. 38—40].

Однако это не означает, что христианство призывает к без­действию и пассивности. Нет! Христианство считает, что борьбу со злом необходимо вести, но лишь иным способом, чем было принято раньше; а именно преодоление зла увеличением добра! И самая активная сила в этом процессе — это любовь!

Античная философия знала два вида любви — чувственную, земную и божественную как космическую силу, но практически не знала всепоглощающей любви к ближнему, способной вывести человека из уничтоженного, рабского состояния, в которое его ввергли вражда и ненависть. Только формула христианской любви высоко поднимала человека и делала его равным Богу. Только лю­бовь к ближнему дает людям жизнь вечную. «Бог есть Любовь» — вот в чем общечеловеческий смысл христианства.

Римское общество не видело в человеке ничего святого. Сла­ва, долг, честь и т.п. ценились в Риме значительно выше челове­ческой жизни. Для христианина и раб, и гладиатор — точно такие же люди, как патриции. Христианство смотрит на человека глазами Бога. И человек становится высшей ценностью в мире (в идеале). В основе подобного понимания лежит новозаветное сострадательное понимание любви.

Любовь милосердная, интимная, прощающая, всеобъемлющая — идеал христианского гуманизма в жизни. Христианство считает всех людей братьями, корни этой формулы уходят к идее кров­ного родства и восходят к тезисам раннехристианского гуманизма.

В целом в ранней византийской патристике периода расцвета (IV—VII вв.) наблюдаются попытки объяснения и оправданий особенностей любви, представленных в книгах Ветхого завета.

Византийские отцы церкви уделяли много внимания проблеме любви. Особая роль в интерпретации чувства любви принадлежит Григорию Нисскому и Псевдодионисию. В поздневизантийский период проблема любви привлекала теоретиков исихазма, в ду­ховной любви видели они смысл существования человека, путь к единению с универсумом.

Существовало направление в философии, интересами которого был внутренний мир, приемы его усовершенствования в духе хри­стианской этики, смирения, послушания и внутреннего покоя. На­правление это нашло выражение в трудах аскетов и религиозных мистиков. Наиболее почитаемыми были синайский монах-аскет Иоанн Лествичник (ок. 525—600), мистик Симеон Новый Бого­слов (949—1022) и особенно архиепископ Фессолонийский Григо­рий Палама, основатель исихазма (греч. исихия — молчаливая молитва, умное делание).

Исихазм — одна из наиболее уточненных 'форм христианской мистики. Идея блаженства, духовного наслаждения является важ­нейшим стимулом религиозной жизни «во Христе». Теоретики исихазма проповедовали радости и наслаждения аскетической жизни — жизни вне мира, целиком и полностью посвященной умному деланию и духовному созерцанию, которые, в представ­лении исихастов, существенно отличались от чисто умозрительно­го философского созерцания. По их мнению, это не пассивное, а деятельное и творческое созерцание, в процессе которого человек переформировывает сам себя, совершенствуясь в нравственно-ду­ховном отношении, и от этого получает духовное наслаждение. Согласно Григорию Паламе, само это наслаждение является со­шествием в душу человека божественной благодати, осветившей душу неизреченным светом. Духовные наслаждения доступны не только аскетам, но и христианам, ведущим праведный образ жиз­ни согласно писаниям.

Во многих своих сочинениях Г. Палама не устает повторять, что тому, кто в этом мире трудится во славу Бога, будет даровано «наслаждение, божественное и неизреченное, истинное и вечное».

Много писал Григорий Палама и о любви. Любовь к людям как бескорыстное служение, как милосердие и забота, постоянная молитва перед Богом за них отлична в рамках исихазма от «люб­ви к миру», где «бал правят» плотские утехи, роскошь и наслаж­дения. Итак, в святоотеческой византийско-православной тради­ции Бог есть Любовь, и божественная любовь источается в мир и оплодотворяет его. Особая любовь у Бога к человеку,которому он открыл индивидуальный путь к себе. Духовная любовь ведет к познанию Благого — Красоты Любви — познанию — наслаж­дению.

Исихасты выступали как церковные деятели, священники и проповедники. Византийские мыслители развивали в теологизированной форме идеи античных философов о смысле человеческого существования, о достоинстве человека, о его определяющем месте в материальном мире, о пределе его возможностей. Так, Макарий Египетский (ум. ок. 390 г.) считал человека венцом творения, по­скольку только человека Бог создал по своему образу и подобию и наделил его свободой воли. В конце VI в. эмесский епископ Немесий написал антропологический трактат «О природе челове­ка», основываясь на высказываниях античных мыслителей (Ари­стотеля, Галена, стоиков). Человек, по Немесию, занимает ключе­вое положение во Вселенной, ибо он был создан как завершающее звено творения для связи в единое целое мира материального и ду­ховного: «Каким именно образом Творец все гармонически прила­дил друг к другу и соединил, а через сотворение человека — связал воедино умопостигаемое и видимое» [3, с. 64]. Таким образом, высокая оценка человека как представителя материального мира, человека как венца творения, основывается на идее творения ми­ра Богом из ничего и оправдания человеческой плоти как носи­теля духовного начала в сотворении мира.

Немесий Эмесский продолжает исследования античной фило­софии по вопросу различия духовных (душевных) удовольствий и телесных. Сам он допускал существование «естественных» удо­вольствий, необходимых человеку; большинство же его сподвиж­ников по вере категорически негативно оценивали чувственные наслаждения, абсолютизируя духовные как изначально данные че­ловеку. Ранние византийцы, продолжавшие традиции эллинизма, неразрывно связывали красоту с наслаждением. Но чувственно воспринимаемая красота, как правило — плотское, а духовная красота — стремление души; следовательно, общая для христиан­ских мыслителей тенденция — это отказ от первой и стремление ко второй. Однако на практике это не всегда получалось, и ви­зантийцы обнаруживали, что не вся чувственно воспринимаемая красота ведет лишь к чувственным наслаждениям. Постепенно они научились видеть в ней более глубокие уровни, подобно эллинам. Так, известный византийский проповедник Иоанн Златоуст (354—407) вспоминает, что красота обнаженных атлетов «поража­ет зрителей полной соразмерностью всех членов, когда уже ничто не скрывает их тела».

3. Художественная система Византии

История византийской культуры богата парадоксами, многие из них связаны с художественной системой. В IV—V вв. искус­ство античного Рима умирало, и именно Византии суждено было породить новое искусство, которое оставило глубокий след в ми­ровой культуре.

В ранней истории Византии, в эпоху становления христиан­ства, в искусстве наблюдается хаос, смешение понятий, мучитель­ное рождение нового через стремление преодолеть старое.

В Малой Азии, особенно в Сирии, возникло искусство, в кор­не враждебное эллинизму. Принципы этого искусства отрицали перспективу, объемность, воздушную среду — т.е. все, что созда­вало образы реального мира. В росписях фигуры становились в ряд или одна над другой,причем главные были наибольших раз­меров независимо от их местоположения. Неприятие античной пластики изображения человеческой красоты -было возвращением к доэллинским временам. Поэтому в раннехристианском искусстве преобладает символика и геометрический орнамент Востока.

Необходимо отметить, что на восточные области Византийской им­перии оказывает влияние ассирийско-вавилонская и иранская культура, где в это время возникло новое декоративное искусство.

И все-таки в живописи постоянно кристаллизируется визан­тийский стиль, очищенный от инородных влияний. В основе его лежит опыт мастеров Запада и Востока, пришедших независимо друг от друга к созданию нового искусства, соответствующего спи­ритуалистическим идеалам средневекового общества. Однако спи­ритуалистические воззрения не увели искусство Византии в мир чистых абстракций, как это случилось на мусульманском Востоке, и оставили в центре изображение человека. Появлению собствен­но «византийского стиля» предшествовал длительный период. Первоначально этот период был связан с запретом изображения Бога, что привело к появлению крупного общественного движе­ния — иконоборчества (726—843), запрещавшего иконопочитание. Этим был вызван упадок ряда составляющих византийской куль­туры, в частности, почти приостановилось развитие изобразитель­ного искусства. Но именно в этот период произошло формирова­ние византийской теории образа, изображения, иконы. Впослед­ствии на этой основе сформировалась прочная теоретическая база всего византийского, а вслед за ним и старославянского, и древне-грузинского, и отчасти, средневекового западного искусства.

Противники икон опирались на библейскую идею о том, что Бог есть дух и его никто не видел, и на тезис «Не делай себе кумира из никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли». Прежде всего ико­ноборцы отвергали антропоморфные изображения Христа. Для уб­ранства храмов предлагали только светские мотивы: растительный орнамент, животных, птиц, рыб и т.п. »

Сторонники противоположного направления — иконопочита-тели — показывали, для чего нужно изображать Христа, хотя в своей аргументации были отнюдь не едины. Среди первых защит­ников образа в иконописи был известный византийский богослов, философ и поэт Иоанн Дамаскин (ок. 675—754), который активно применил аристотелевский философский аппарат к изложению православного богословия. По И. Дамаскину, сущностной харак­теристикой образа является подобие его прототипу по основным его параметрам, образ близок к оригиналу, но не является его копией. Дамаскин считает.что изображено может быть практиче­ски все — весь универсум, и прежде всего все, видимое глазу. Что касается образа Бога, то невидимого и неописуемого Бога изобразить невозможно, но воплотившегося Бога, принявшего че­ловеческую плоть, не только можно, но и необходимо изображать.

Иконопочитатели доказывали, что Писание запрещает изображать только «Бога бестелесного, невидимого», и призывали живописцев изображать все основные события из земной жизни Христа.

Уже в это время складывается устойчивая иконографическая традиция, имеющая четкую программу изображения. Основные сюжеты иконописи — рождение от Девы, крещение в Иордане, преображение на Фаворе, страдания, смерть и символы его божест­венной природы — спасительный крест, гроб, воскресение и т.п.

Иконы служат доказательством воплощения Сына Божия, яв­ляются доказательством христологического догмата.

Поскольку человек стоял в центра внимания христианского мировоззрения, его очищение, преображение и спасение состав­ляли главную цель христианской церкви. Человеческая фигура выступала в византийской живописи носителем основных вечных художественных идей. Наиболее значимые фигуры композиции (Христос, Богоматерь, святые) изображались обычно во фронталь­ном положении. Окружающие их фигуры располагались в более свободных позах, чем подчеркивалась особая значимость, иерар­хичность центральных фигур. Для передачи же эмоциональных, преходящих настроений и переживаний часто использовали нео­душевленные предметы.

В профиль изображались отрицательные персонажи (Иуда, сатана), второстепенные персонажи и животные.

Композиции в византийской живописи строились по принци­пу максимальной статичности и устойчивости, что выражало не­преходящую значимость событий, их вневременность. Композици­онным центром многих изображений выступала голова (или нимб) главной фигуры, независимо от ее размеров.

Византийские мастера не пользовались для организации ху­дожественного пространства перспективой. Все внимание уделя­лось изображаемому явлению. Важную роль играли условно изо­бражаемые элементы архитектуры и «пейзажа».

Для византийского искусства характерна индивидуальность художественного мышления, т.е. стремление «набирать» произве­дение (живописное, словесное, музыкальное) из стереотипных элементов, а также высокая степень философско-религиозного символизма и строгая каноничность.

Особое внимание в византийской эстетике уделялось свету и цвету. Свет у византийцев — важнейшая категория гносеологии, мистики и эстетики. Следующей важной и близкой к прекрасному и свету категорией выступал цвет, понимаемый византийцами как материализованный свет. Цветной свет и блеск мозаик в храмах при соответствующем колеблющемся освещении создавал необыкновенный эстетический эффект цветовой атмосферы, в которой со­вершалось храмовое действие. Цвет в византийской культуре иг­рал одну из главных ролей и благодаря своим свойствам был мо­гучим возбудителем мистического и сверхсознательного.

Пурпурный цвет — важнейший в византийской культуре, цвет божественного и императорского достоинства. Только Васи­леве восседал на пурпурном троне, носил пурпурные сапоги, под­писывался пурпурными чернилами. Только Богоматерь в знак особого почтения изображалась в пурпурных одеждах. Красный цвет одновременно и символ жизни, и цвет крови, прежде всего Христа, цвет огня, пламени — очищающего и карающего. Белый — равнозначный, часто противостоит красному как символ божественного цвета. Одежды Христа в Фаворе «сделались белыми, как свет» — такими же их изображали иконописцы. По отноше­нию к белому цвету в византийской культуре сохранилась антич­ная символика. Белый цвет имел значение чистоты и святости, отрешенности от мирского. На иконах святые и праведники изо­бражались в хитонах из белых льняных тканей.

Черный цвет — противоположность белому, это знак смерти, конца земного, символ могилы и ада. Дихотомия «белое» — «чер­ное» достаточно типична для многих культур.

Зеленый цвет — символ юности, цветения, символ земного, в отличие от небесного — пурпурного, голубого, золотого. Синий и голубой в византийском мире — символы трансцендентного мира.

Новая религия изменила назначение храма, его архитектур­ные формы и убранство. Возник новый тип храма — с куполом в центре. Традиция создания таких храмов во многом обязана зодчим Грузии и Армении.

Первостепенное значение в храме приобретает убранство. Внутренний облик храма становится важнее. Одной из главных задач при строительстве было распределение света. Со светом свя­зано искусство византийской мозаики. Корнями мозаика уходит в античность, где она первоначально складывалась из кубиков ес­тественных пород, а с третьего и четвертого веков стали приме­няться окрашенные стеклянные сплавы — смальта.

Византийское искусство воспользовалось этими достижениями античности и создало на их основе свою мозаику, «работающую» на контрасте световой гаммы. В центре византийской мозаики свет и цвет.

Среди церквей не было равной Святой Софии в Константино­поле. Два выдающихся зодчих — Исидор из Милета и Анфимий из Тралл — сумели соединить в этом храме чистоту, строгость и монументальность античной архитектуры с новейшими достижениями зодчества Востока — Ирана, Сирии и Малой Азии. Впер­вые здесь была реально воплощена идея грандиозного центриче­ского храма, увенчанного колоссальным куполом. Сбылась мечта архитекторов Востока и Запада перекрыть сферическим куполом огромное центрическое пространство. Храм увенчан огромным, как бы парящим в небе, куполом диаметром 31 м. С двух сторон к куполу примыкает сложная система постепенно повышающихся полукуполов. Стены и многочисленные колонны внутри храма бы­ли облицованы разноцветным мрамором и украшены мозаиками. Сорок окон, прорезанных в основании купола, в толще стен и ниш, заливали светом внутренние пространства и декор храма. Длина храма — более 70 метров, купол поднят на 50-метровую высоту. В течение веков внешний облик Софии сильно изменился. Завладевшие Константинополем в XV веке турки пристроили к церкви минареты и превратили ее в мечеть.

Другая жемчужина архитектуры Византии — храм Сан Витале в Равенне на Адриатическом побережье, где также со времен Юстиниана сохранились удивительные мозаики, изображающие царскую чету в окружении придворных. Капитель представлена тончайшим ажурным кружевом. Мозаики Равенны, Синая, Фессалоники, Кипра и др. городов знаменуют отказ византийских ма­стеров от античных традиций. Образы становятся аскетичными, в них нет места не только чувственному, но и эмоциональному на­чалу, преобладающей становится усложненная символика.

Не затухало в Византии светское художественное творчество. Оно нашло свое воплощение в величии дворцов императоров, зна­ти, в красоте общественных зданий.

На повседневной жизни византийцев долгое время сказыва­лись античные языческие традиции, особенно те, которые сопро­вождали человека в важнейшие моменты его жизни: рождение ребенка, вступление в брак, смерть. Но постепенно быт и нравы Византии христианизируются. Это проявилось прежде всего в ук­реплении семьи, в распространении закрытой одежды и скрытого по посторонних глаз жилища.

4. Наука и образование

В Византии с необыкновенным уважением относились к зна­ниям, образованию и науке, хотя науку по античному образцу понимали как чисто умозрительное знание (в противоположность опытному, практическому знанию считавшемуся ремеслом). В Ви­зантии, в соответствии с античной традицией, все науки объединились под именем философии — это были науки теоретические: богословские, математика, естествознание и практические: этика и политика, а также — грамматика, риторика, диалектика (логи­ка), астрономия, музыка и юриспруденция.

В ранний период в Византии сохранялись старые центры ан­тичной образованности — Афины, Александрия, Антиохия, Бей­рут, Газа. Особое внимание уделялось развитию отраслей знаний, которые обеспечивали нужды практики: медицинской, сельскохозяй­ственной, ремесла, строительства. Была проделана большая работа по систематизации и комментированию античных авторов. Посте­пенно складываются новые научные центры. Так, в Константинопо­ле в IX в. создается Магнаврская высшая школа, а в 1045 г. — своего рода университет с юридическим и философским факуль­тетами и медицинской школой. Однако православная церковь на­чала активно приспосабливать классическую систему образования к своим интересам, пытаясь воздействовать на нравственное вос­питание юношества в духе христианской морали. Возникают бо­гословские высшие школы (Богословские академии). В них наря­ду с теологией большое внимание уделялось светским наукам.

С установлением христианства Византийские богословы, вер­ные традициям античной философской мысли, сохранили утончен­ность диалектики греческих философов. Развитие же естественно­научных знаний сковывалось преобладающим методом познания, основанном лишь на систематизации и интерпретации античного наследия. На развитие науки в целом оказывала влияние библей­ская концепция мироздания.

В Византии, как ни в одной другой стране средневекового ми­ра, были устойчивы традиции античной историографии. Труды большинства византийских историков по характеру изложения, языку, композиции уходят корнями к классикам греческой исто­риографии — Геродоту, Фукидиду, Полибию. С VI—VII вв. изве­стны труды Прокопия Кессарийского, Агафия Миринейского, Менендра Феофилакта, Смокатты. Наиболее выдающийся — Прокопий Кессарийский. Его главные труда — «История войн Юстини­ана с персами, вандалами, готами», «О постройках Юстиниана».

XI—XII века — время расцвета собственно византийской ис­ториографии. Появляются авторские, эмоционально окрашенные сочинения Михаила Пселла, Анны Комниной, Никиты Хониаты и др., где историки из регистраторов фактов превращаются в их истолкователей. Исторические хроники приобретают черты исто­рического романа, что отвечало новым эстетическим вкусам об­ретшим права гражданства.

В византийской литературе наблюдаются два направления: од­но в основе имеет античное наследие, второе отражает христиан­ское мировоззрение. В IV—VI вв. широко распространены антич­ные жанры: речи, эпиграммы, любовная лирика, эротические по­вести. С конца VI — нач. VII вв. зарождается церковная поэзия (гимнография), виднейшим представителем которой был Роман Сладкопевец. В VII—IX вв. большую популярность приобретает жанр назидательного чтения — жития святых,

С Х века государственные деятели, писатели и ученые начи­нают собирать, систематизировать, сохранять античное наследие. Так, патриарх Фотий составил сборник отзывов с 280 произведе­ниях античных авторов с обстоятельными выписками из них, пол­учивший название «Мирнобиблион». Как уже было сказано, ви­зантийцы достигли значительных высот и в области богословия.

Философия в Византии строилась на изучении и комментиро­вании античных философских учений всех школ и направления, особенно учений Платона и Аристотеля. Византийская философия XIV—XV вв. обнаруживает родство с западноевропейским гума­низмом. Гуманистические идеи отличались от идей исихазма. Гу­манисты проявили уважение к личности, к ее праву на справед­ливость в земной жизни. Они возвеличивали естественные радо­сти жизни: самоуважение, удовольствие от созерцания природы и искусства. Наслаждением считали умственную деятельность.

Наиболее яркие ученые и политические деятели XIV—XV вв. — Феодор, Метохит, Мануил Крисолор, Георгий Гемистплифон, Вис­сарион Никейский. Характерными чертами их творчества было преклонение перед античной культурой.

Итак, культура Византии является закономерным этапом раз­вития мировой культуры. Как и всякая другая культура, она име­ет свои особенности развития.

Византийская культура была открыта многообразным культур­ным влиянием как извне, так и изнутри, из культуры полиэтни­ческого населения империи.

В основе культуры Византии была греко-римская доминанта, однако в процессе своего развития она значительно обогатилась элементами культур многих народов Востока и приобрела неповторимый колорит, отличающий ее от культуры Западной Европы. Многие особенности культуры Византии обусловлены существен­ными различиями между восточной (православной) и западной (католической) церквами. Различия проявлялись как в своеобразии философско-богословских воззрений, так и в догматике, литургии, обрядности, в системе христианских и эстетических цен­ностей. Византия сохранила государственные и политические док­трины Рима (устойчивая государственность и централизованное управление). Доминирующая роль столицы — Константинополя привела к централизации византийской культуры.

Перечисленные особенности способствовали глубокому и ус­тойчивому влиянию Византии на развитие многих стран Европы:

Южной Италии, Сицилии, Далмации, государств Балканского по­луострова, Древнюю Русь, Закавказье, Северный Кавказ, Крым.

Благодаря Византии ценности античной и восточной цивили­зации были сохранены и переданы другим народам. Византийская культура осталась в духовной жизни греческого народа и других православных стран (Болгарии, Сербии, Грузии), а Московская Русь сохранила, усвоила, переработала и развила ее традиции. Культура Византии обогатила европейскую цивилизацию и куль­туру Ренессанса и внесла огромный вклад в дальнейшую историю культуры Европы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. — М., 1977.

2. Бычков В.В. Эстетика поздней античности. 11-111 вв. — М., 1981.

3. Бычков В.В. Малая история византийской эстетики. — Киев, 1994.

4. Византийские легенды. — Л., 1972.

5. Византийская литература. — М., 1974.

6. Культура Византии: В 3-х т. — М., 1984-1991.

7. Лазарев В.Н. История византийской живописи. — М., 1947.

8. Лосев А.Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. — М., 1980.

9. Медведев И.П. Византийский гуманизм Х1У-ХУ вв. — Л., 1976.

10. Полякова. С.В. Из истории византийского романа. — М., 1979.

11. Поляковская М.А. Общественно-политическая мысль Византии. — Свердловск. 1981.

12. Удальцова З.В. Византийская культура. — М., 1988.

13. Успенский Ф. Очерки по истории византийской образованности. — СПб., 1891.

14. Фрейберг Л.А., Попова Т.В. Византийская литература эпохи 1Х-ХУ вв. - М., 1978.


XVI. ДУХОВНЫЙ МИР СРЕДНЕВЕКОВОГО ЧЕЛОВЕКА ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ

Культура Средневековья охватывает одно тысячелетие с III— VIII вв. (утверждение христианства как монопольной религии ) до XV в.

1. Особенности духовной культуры Средневековья

Итак, главной, отличительной чертой духовной культуры За­падной Европы Средневековья является ее глубоко религиозный характер, обусловленный влиянием христианства и доминировани­ем церкви (как посредника между Богом и человеком) во всех сферах жизнедеятельности общества.

В понимании устройства Вселенной в течение 13-ти веков, главным образом, в Средние века господствовала аристотелевско-птоломеевская гео- и антропоцентрическая система, ни в чем не противоречащая христианским представлениям, изложенная в трактатах Аристотеля «О небе» и Птоломеем, Клавдием в «Вели­ком построении, или Альмагесте» (II в.н.э.).

Божественное творение воспринималось как воплощение муд­рости, гармонии, соответствующее идеалу Красоты, устроенное на­вечно и не нуждающееся в каких-либо переменах, ибо: «... увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» [I].

Креационистской точке зрения (обоснованию которой посвя­щена книга «Научный фундамент идеи творения» под редакцией Д.А. Кузнецова (М., 1992) современная наука противопоставляет теорию «Большого Взрыва» (Big Band), сосредоточенного в одном атоме сверхплотного вещества, задавшего направленность эволю­ционного развития,приведшего к появлению человека (см. кни­гу лауреата Нобелевской премии Стивена Вайнберга «Первые три минуты. Современный взгляд на происхождение Вселенной» (М., 1981), а также книгу Новикова И.Д. «Куда течет река вре­мени?» (М., 1990 и др.)). Но в любом случае мир рассматривается как «единое целое» и управляется универсальными законами.

Далее осмысление принципа иерархии как основы миропоряд­ка подводит к объяснению средневековой картины мира,ключе­вым понятием которой (словом) является Господь.

В соответствии с библейским каноном универсальной (косми­ческой) иерархии в сознании средневекового человека структурируется и Царствие Божие на земле в виде сложной, целостной иерархической системы природы и социальной субординации фе­одального общества, основу которой составляет вассальная зави­симость.

Так, иерархия существовала среди природных стихий: вода считалась «благороднее» земли, воздух благороднее воды и т.д. Верхнюю ступень среди камней занимал рубин, среди металлов — золото, растений — дуб, животных — лев (или слон), среди рыб — дельфин (или кит), птиц орел, среди вещей недвижимое иму­щество считалось «почетнее» движимого, среди людей выше всех стоял король.

Король как земной властитель возглавлял социальную иерар­хию, а высшая знать располагалась около него, и разделение про­исходило в соответствии с богатством и военной силой. Непосред­ственно за королем стояли сеньоры (графы, герцоги, т.е. князья), далее — крупные вассалы: бароны (Франция), лорды (Англия), капитаны (Италия). Третий разряд составляли мелкие вассалы, получавшие пожалования от князей или баронов и несшие лич­ную службу, которая всегда была конная. Именно отсюда и по­шло общее имя — рыцари (от нем. Ritter, фр. chevalier, старо-англ. knight, т.е. слуга).

Структура средневекового общества представляла собой стро­гую иерархию сословий. Принадлежность к сословию устанавли­валась исходя из профессиональной принадлежности, «знатность» сословия определяла его «чин» (место). Каждый «чин» имел свою «честь» и выполнял соответствующую ему социальную роль. Так, духовенство и аристократия, представлявшие два высших сосло­вия, осуществляли функцию управления, руководства всеми дела­ми общества; духовенство должно было вершить дело веры, ари­стократия — творить добро и блюсти справедливость, служить об­щественному благу и бороться с насилием, тиранией и т.д. , т.е. быть Зерцалом (примером) высшей нравственности. Простому на­роду Господь велел трудиться, возделывать землю или добросове­стно торговать для добывания средств к жизни.

Количество сословий в источниках варьируется от трех до две­надцати, но здесь следует иметь в виду, что по аналогии с падши­ми ангелами, находящимися «в низшем небесном царстве святого Христа», в социальной иерархии существовал 10-й «чин», в кото­рый входили музыканты, фигляры и барабанщики, не допускав­шиеся к причастию, ибо они также считались отпавшими от Хри­ста, т.к. занимались «недостойным» делом. Некоторые социальные типы не имели никакого «чина», т.е. находились вне общества — это турки, иудеи, бандиты (аутсайдеры).

В целом общество состояло из двух основных иерархий: свет­ской и церковной. Церковь признавала порядок сословных степе­ней и поддерживала его, ибо «Если бы Бог сделал всех нас гос­подами, то мир был бы в беспорядке и в стране редко была бы правда», — поучал самый знаменитый проповедник того времени Бертольд Регенсбургский. Поэтому «Каждый оставайся в том зва­нии, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся... В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся перед Богом» [I].

В завершение рассмотрения социальной структуры средневе­кового общества необходимо отметить, что и оно имело свою элиту, которой, «по идее» должна принадлежать власть. Напомним, что специфика и функции элиты состоят в том, что все общества — прошлые, настоящие, будущие — нуждаются в авторитете, т.е. группе (слое) людей, являющихся его первичным двигателем, символом общественной жизни, людей — носителей ценностей в обществе, поддерживающих и координирующих его жизнедеятель­ность, воздействующих только силой примера своей убежденности и нравственности, а не оружия. Элита — это меньшинство обще­ства, выделяемое главным образом по критериям умения, таланта, знаний, а не происхождения и занимаемой должности. Возьмем на себя смелость утверждать, что первое определение элиты при­надлежит Корнелию Тациту: «Однако в древнем Риме, как и во всякую эпоху, были люди, которым хочется во всем дойти до са­мой сути. Они не умели растворяться ни в безумной сутолоке повседневных дел, ни в сладком сознании собственной оппозиции, волнующей и безопасной. Им надо было во чтобы то ни стало понять характер и смысл окружающих событий, дать им по воз­можности объективную оценку, и, исходя из нее, найти на даль­нейшее нравственно удовлетворительную линию поведения», — пишет Тацит в сочинении «Жизнеописание Юлия Агриколы» (97-98).

В социально дифференцированном обществе элита существует во всех сферах жизни общества: в бизнесе, политике, экономике, науке, религии, морали, дипломатии, спорте, блатном мире и т.д., а в социально однородном — в виде одной группы (например, каста жрецов в древнем мире).

Средневековую элиту составляли люди из всех сословий: это и король Карл Великий, с именем которого связано Каролингское Возрождение — расцвет духовной культуры, пережитый галло-германским миром в VIII—IX вв., и простой крестьянин Кола Брюньон, вся жизнь которого была проникнута поэзией любви к труду и женщине; верный оруженосец Санчо Панса, всегда соли­дарный с мыслями и действиями своего господина; легендарный Тиль Уленшпигель, воплотивший мятежный «дух Фландрии», вы­полнявший завет отца — быть настолько же чистым сердцем, на­сколько ясно солнце, и настолько же добрым, насколько оно го­рячо.

Как отмечалось, вечная и нерушимая, установленная Богом иерархия существует и в потустороннем мире. Августин в «Граде Божьем» говорит «о степенях чинов» праведников, а Данте в «Бо­жественной Комедии» — грешников, помещенных в 9-ти Кругах Ада в соответствии с тяжестью их грехов: Круг первый — некрещеные младенцы и добродетельные христиане и т.п., и далее:

31 Чей крик? — едва спросить посмел.

Какой толпы, страданьем побежденной?

34 И вождь в ответ: Ты горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная Ни славы, ни позора смертных дел.

49 Они не стоят слов: взгляни — и мимо!

На дне Ада, в Круге 9-м, вечно мучаются ПРЕДАТЕЛИ — родных, родины, единомышленников, друзей, соратников, благо­детелей и т.д., и, вмерзшие в ледовое озеро Коцит (в последнем, 4-м поясе) — предатели ВЛАСТИ: божественной (Иуда) и ее зем­ной ипостаси (Брут, Кассий), ибо это две власти — земная и не­бесная — ведут человечество к вечному блаженству.

Особо впечатляющую картину иерархических отношений пред­ставляли придворный церемониал, ритуал казни, похорон и т.п. Казни осуществлялись при строгом соблюдении ранга, зависящего от «чина» приговоренного: убранство эшафота, качество подушеч­ки под колена, алой ленты, завязывание глаз и, самое главное, искусство палача. Так же проходила и церемония похорон. Вот яркая иллюстрация их — похороны Офелии.

Первый священник

Чин погребенья был расширен нами Насколько можно; смерть ее темна;

Не будь устав преодолен столь властно, Она ждала бы в несвятой земле Трубы суда: взамен молитвословий Ей черепки кидали бы и камни;

А ей даны невестины венки, И россыпи девических цветов, И звон, и проводы... [11]

Осмысление принципа иерархии также приводит к проблеме личности. Сословное разграничение, определявшее место и пред­писывавшее каждому сословию только ему присущий образ и стиль жизни, и одновременная включенность во всю систему иерархии (социальных связей) — данную социальную группу, вассальную зависимость, церковный приход, общину (сельскую или городскую), цех (или гильдию) и т.д. — способствовали раз­витию индивидуальности или делали человека пресловутым без­личным «винтиком» общества.

Вся иерархия несет «высокую знаковость», т.е. представляет систему (не только понятий) символов, выражающих на своем языке (или своим языком) сущностное предназначение всего и вся. Любой предмет (меч, конь, молот, подкова, палка, перчатка, перо на шляпе и т.п.), явление (молнии, радуга и т.д.), поступок наряду с их прагматической ролью выполняет еще и функцию символов. Именно символизм, порожденный объективной много­гранностью каждого явления и порождающий фантастические представления об окружающем мире, является одной из отличи­тельных черт (своеобразностей) средневекового мировоззрения, в котором мир представляется разноликим (ибо каждый предмет имеет много ипостасей (например, дерево: мировое, познания, жизни, добра и зла и т.п.), разноцветным (каждый цвет имеет свой глубокий смысл), разнообразным, а не закостенелым (ибо Бог творит постоянно).

Основными образами-символами Средневековья были Христос и Крест. Символом Христа является Орфей, играющий на лире и окруженный слушающими его зверями. Как своей песней он ук­рощает диких зверей, так и своим Словом привлекает людские сердца и руководит ими.

Символика животного мира и птиц представлена в средневе­ковом бестиарии: Лев — символ силы, могущества и мудрости (Leo fortissimus), «царь зверей»; Орел — символ юности; Змей — зла (в частности, и дьявола); Голубь — святой чистоты невинно­сти христианской души; Павлин — бессмертия; Петух — воскре­сения, ибо своим пением будит людей; Агнец — всегда жертвен­ного животного, а дикая охота — это бесы, выдающие себя за рыцарей.

Среди растений: пальма символизирует победу; оливковая ветвь — вечный мир; лилия — чистоту; венок — победу над смер­тью и властью дьявола; молния — божественное прозрение и т.д.

При почти сплошной неграмотности в непосредственном об­щении использовалась символика жеста: передача горсти земли символизировала ее продажу; разламывание ветки, шпаги — расторжение соглашения; целование креста, клятва, данная на кре­сте, «подпись», поставленная в виде нарисованного креста — не­рушимую верность.

Любые сравнения должны были соответствовать чину: так, ко­роль которому дана власть на земле от Бога, мог быть сравним только со львом, орлом, рубином и т.п.

Надо отдать должное образному мышлению средневекового человека: в нем в целом правильно (адекватно) совпадает знак-символ «со своей собственной истиной», т.е. с предметом.

Таким образом, познание иерархии, установленной Богом, в какой-то степени способствовало «прорыву к себе», т.е. и к сущ­ности вещей, а не только к своему Я.

Каждая эпоха имеет свою драму любви, воплощением которой в Средние века была любовь между Пьером Абеляром и Элоизой, полная благородства и достоинства, ибо каждый из них был для другого «... второй, после Христа», и их навсегда соединила смерть [2].

Свобода, данная человеку Богом, реализуется в свободе выбо­ра своего поступка, поведения. Согласно Августину, человек после сомнений и терзаний делает выбор: «... видя, как спорят две воли в одном человеке, что в нем борются две враждующие души, про­исходящие от двух враждующих субстанций и от двух враждую­щих начал: одна добрая, другая злая... человек, например, обсуж­дает, погубить ему кого-либо мечом или ядом; захватить чужое поместье или то, ибо захватить оба они не в силах, расточать ему деньги на удовольствие или жадно беречь их, пойти в цирк или в театр, если оба в этот день открыты. Добавлю и третье желание:

не обокрасть ли ему, если представится случай, чужой дом; до­бавлю и четвертое: не совершить ли прелюбодеяние, если и тут открывается возможность...

То же и с хорошими желаниями. Я спрашиваю у них: хорошо ли наслаждаться чтением апостолов, хорошо ли наслаждаться чи­стой мелодией псалма, хорошо ли толковать Евангелие? Все они хороши и, однако, спорят между собой, пока не будет выбрано одно, «на чем радостно успокоится твоя целостная воля, делив­шаяся раньше между многими желаниями» [З].

Итак, обладая свободой выбора, человек, выбрал сам, и не потому, что так определило Проведение, а наоборот: его решение провидел Господь («так, а не иначе»), но все поступки люди со­вершают по «собственной воле» [З].

Исходя из рассмотренных мировоззренческих принципов, культура Средневековья — светская, духовная, народная — запе­чатлела в своих творениях уникальное видение мира и человека.

ЛИТЕРАТУРА

  1. Библия.

  2. Пьер Абеляр. История моих бедствий. — М., 1959.

  3. Августин Блаженный. Исповедь. — М., 1992. Кн. 1, I, I; кн. 12, XXIV, 37; кн. 8, III, 7-10 и IV, 9.

  4. .Алигъери Данте. Божественная комедия. — М., 1940. I Ад.

  5. Шарль де Костер. Легенда об Уленшпигеле. — М., 1987. Кн. третья. С. 42, 24.

  6. Средневековый Бестиарий. — М., 1984.

  7. .В.Шекспир. Гамлет, V, I.

  8. Средневековая Европа глазами современников и историков Т. 1-5, М. 1995

    .



XVII. РУССКАЯ СРЕДНЕВЕКОВАЯ КУЛЬТУРА

Становление и развитие средневековой русской культуры не­разрывно связано с формированием древнерусского государства. Таким образом, понятие «средневековая русская культура» вклю­чает в себя создание и накопление духовных и материальных цен­ностей в России IX — первой половины XVII вв: с объединения князем Олегом всего пути «из варяг в греки» от Новгорода до Киева и образования мощного военно-политического союза вос­точно-славянских и неславянских племен до царствования Алек­сея Михайловича Романова, при котором укрепилась самодержав­ная Россия.

Как в Западной Европе, так и на Руси средневековая культура сформировалась под влиянием христианского миропонимания и с предельной полнотой выразила его во всех своих главных фено­менах. Самобытность Русского средневековья определяется тремя главными факторами: этническими, национальными особенностя­ми развития древней (дохристианской) восточно-славянской куль­туры; своеобразием социально-политической истории Руси в древ­ний и средневековый периоды, ее геополитическим положением между Востоком и Западом; принятием христианства из Визан­тии.

Геополитическое положение Русского государства определило его уникальную роль среди других стран: в его составе объеди­нялись на протяжении веков большие, великие и малочисленные, искавшие защиты народы. Одной из важнейших особенностей формирования русской культуры является то, что она сложилась в условиях многонациональности. И, как подчеркивает Д.С. Ли­хачев, «Россия служит гигантским мостом между народами. Мо­стом прежде всего культурным» [8, с. 5]. Древнерусская культура формировалась как бы в месте встречи различных цивилизаций. Кроме того, древнерусской культуре присуща открытость к восприятию других культур, к их объединению, изучению, сохранению и отчасти — усвоению. Подмечена такая характерная черта рус­ских — стремление основывать свои столицы как можно ближе к границам своего государства: Киев и Новгород построены на важнейшем европейском торговом пути из «варяг в греки», Иван Грозный делал попытку перенести столицу ближе к торговым пу­тям—в Вологду; Петр I построил Санкт-Петербург на берегу Бал­тийского моря в то время, когда война со шведами еще не за­кончилась.

Интерес к изучению истории русской культуры в России от­четливо обозначился в 30—40-х гг. XIX столетия в полемике сла­вянофилов и западников. И уже тогда оценки культуры допетров­ской России были диаметрально противоположными. Вероятно, истина, как это часто бывает, где-то посредине.

1. Истоки русской культуры. Значение принятия христианства из Византии

В течение тысячелетий обширная территория древнерусского государства была зоной встречи и взаимодействия различных ци­вилизаций. На юге, по северным берегам Черного моря, жили главные соседи восточно-славянских племен — греки. На севере варяги: целый конгломерат народов, к которым принадлежали бу­дущие датчане, шведы, норвежцы, «англяне». Далее на юго-вос­токе Русь входила в соприкосновение с хазарами, среди которых были и христиане, и иудеи, и мусульмане. Самые тесные контакты на огромных территориях Русь имела с финно-угорскими племена­ми (литва, жмудь, пруссы, ятвяги и др.). Мирные отношения скла­дывались с мерей, весью, емью, ижорой, мордвой, черемисами.

Все это показывает,что окружение Древней Руси было много­национальным, а также подчеркивает многонациональный характер древнерусского государства. Однако основным компонентом культуры стала культура славян.

Истоки славянской культуры восходят к глубокой древности. В культуре восточных славян — полян, северян, словен, радими­чей, вятичей, кривичей и др. — важную роль играла языческая религия, культ природы и культ предков. В дошедших до нас памятниках видны следы поклонения небу (Сварогу), солнцу (Дажбогу, Хорсу, Велесу), грому и молнии (Перуну), воздушным стихиям (Стрибогу), огню и другим явлениям природы. Сварог счи­тался богом-отцом, его сыновьями были Дажбог и Сварожич — бог земного огня. Можно предположить, что восточные славяне имели представление об иерархии богов. В древнерусских летописях главным божеством назван Перун. Славяне клялись его именем, а также именем Велеса, или «скотьего бога», — покровителя до­машних стад и богатства. Изображения богов — идолы устанав­ливались на открытых местах, возле которых совершались обряды и приносились жертвы. Самым кровавым, требовавшим и челове­ческих жертвоприношений, был культ Перуна.

Значительное место в культуре восточных славян занимали языческие представления о природе, одушевление сил природы. Таким образом, можно сказать, что их мировоззрение было антропоморфным, во многом близким к мировоззрению древних эллинов. Согласимся с Л.Н. Гумилевым, который считал, что веру в духов покойников (упырей) и духов природы (лесных, водяных, до­мовых) называть религией неправомерно. «Это, скорее, «природове­дение», соответствовавшее уровню знания того времени. Вместе взя­тые, суеверия представляли собой какое-то подобие мировоззрения, но считать их настоящим религиозным культом нельзя, как нель­зя отождествлять домового с Богом-Создателем» [2, с.73].1

Культ предков у славян выражался в почитании Рода. В нем видели родоначальника жизни и охранителя родичей и семьи, с ним были связаны роженицы — женские божества, покровитель­ницы семьи, домашнего очага и всего, связанного с рождением. Предка называли «чур» (щур) — отсюда «пращур» (дальний пре­док, родоначальник). Этот культ сохранялся дольше, чем покло­нение природным силам, которое было более тесно связано с со­циальными изменениями в обществе. Б.А. Рыбаков считает, что в древние времена славяне делали подношения лишь злым и до­брым духам — упырям и берегиням. Позже место духов заняли Род и роженицы. С появлением государства на первое место вы­шел Перун, а с принятием христианства языческие обряды вооб­ще становятся тайными; дольше всех почитались Род и его свита .

Культовая обрядность славян также была связана с представ­лениями о жизни и смерти, с праздниками, с различными собы­тиями. Широкое распространение имели песни,в том числе риту­альные. В народной среде жили древние гадания, заклинания, за­говоры, пословицы, поговорки, загадки, сказки, многие из кото­рых сохранились в народной памяти до XIX—XX вв.

В русском фольклоре присутствует идея единства космоса и человека. «Мифы и легенды о существовании звездной, небесной книги имеются во многих древних культурах. В русском фольк­лоре это — сказание о Голубиной книге. На первых же страницах ее читаем о вселенском человеке, чье тело соткано из звезд, луны, солнца, чье дыхание — ветер. Представления эти уходят в глубо­кую древность» 2.

Особый интерес в древнерусском фольклоре представляют бы­лины — эпические песни. Исследователи пришли к выводу, что к времени Киевской Руси можно с уверенностью отнести были о богатырях — «Добрыня и змей», «Алеша и Тугарин», о торговом человеке — «Иван-гостинный сын», «Михаиле Потык» и др. Бы­лины можно оценить как своеобразную народную историческую публицистику, так как былинные сюжеты отражают то, что волно­вало народ Древней Руси: в первую очередь — борьбу с внешней опасностью (печенегами, половцами, татарами).

Но как ни богато и многообразно было устное народное твор­чество, подлинный расцвет культуры в целом связан с восприя­тием Русью славянской письменности. Имеется немало фактов, свидетельствующих о существовании у славян алфавита, получив­шего распространение во второй половине IX в. Создателями его были проповедники христианства Кирилл и Мефодий, приглашен­ные в 863 г. в Великоморавское княжество. Из двух алфавитов — глаголицы и кириллицы — на Руси официальной азбукой стала кириллица.

Вклад византийской культуры в формирование письменности славянских народов состоял не только в деятельности Кирилла и Мефодия по оформлению славянской азбуки и переводу богослу­жебных христианских книг на славянский язык, но и в непос­редственной связи греческого и славянского письма. Теперь Русь, как и другие славянские народы — в Великой Моравии, Чехии, Болгарии и позднее в Сербии, — получила основу для создания богатейшей письменной культуры на родном языке. Страны За­падной Европы, как и мусульманского Востока, были еще долго лишены этого великого стимула широкого развития культуры.

Большое значение для оценки распространения грамотности на Руси имели обнаруженные впервые в 1951 г. в Новгороде бе­рестяные грамоты. Сейчас их найдено уже несколько сот, и не только в Новгороде, но и в Пскове, Старой Руссе, Смоленске, Полоцке, Витебске, Москве, хотя и в несравненно меньшем коли­честве. Древнейшие берестяные грамоты относятся в Х—XI вв.

Важнейшим событием в культуре Руси, в значительной сте­пени определившим ее дальнейшее развитие, стало крещение, с ним древнерусская культура обрела принципиально новые черты и особенности. Подобно тому, как христианизация Руси заметно ускорила складывание единой древнерусской народности из вос­точно-славянских племен с их различными культами, христиан­ство способствовало и консолидации древнерусского сознания, как этнического, так и государственного.

Крещение Руси ввело ее не только в семью христианских сла­вянских государств, но и в целом в систему христианских стран Европы с их культурными достижениями. Русская культура обо­гатилась имеющими глубокие исторические корни достижениями стран Ближнего Востока и культурными сокровищами Византии. Владимир Святославич, крестивший Русь в 988 г., видел свою державу, как сообщает «Повесть временных лет», «яко же увиде-ша страны хрестьянския» .

Христианство распространилось на Руси задолго до принятия крещения Владимиром. Известно, что первой приняла крещение в Константинополе бабка князя княгиня Ольга. По мнению С.М. Соловьева, при князе Игоре на христиан не обра1цали внимания, при Ольге — насмешничали, но явно не преследовали. У княэя Владимира Святославича при крещении был такой сильный аргумент, как власть, которую он и употребил. Христианизация Руси — не единовременный акт. Как указывает летописец, при Владимире произошло крещение, а при его сыне Ярославе — надлежащее наставление в вере. Долгое время на Руси сохранялось двоеверие. Прежде всего христианство было воспринято городской культурой.

Благодаря творческому восприятию на Руси византийской ци­вилизации уже очень скоро византийские образцы подверглись активной переработке, глубокому переосмыслению в соответствии с социальными условиями жизни и духовными запросами древ­нерусского общества. Более того, нередко византийское влияние, когда оно становилось помехой дальнейшему прогрессивному раз­витию самобытной русской культуры, наталкивалось на серьезное сопротивление [7, с. 328].

Византия как бы сама создала себе в лице Руси соперника не только в сфере политики, но и в сфере культуры. Попытки Византии духовно подчинить Русь привели к росту национально­го самосознания в русском обществе. Это получило наиболее яр­кое выражение в знаменитом «Слове о законе и благодати» Илариона (первого русского митрополита); в создании, вопреки Кон­стантинопольской патриархии, пантеона русских святых (канони­зация Бориса и Глеба — сыновей князя Владимира, предательски убитых их братом Святополком Окаянным); в роскошном княже­ском городском строительстве в Киеве и других городах. При кня­зе Ярославе Мудром (ок. 978—1054) в Киеве, как бы споря с прославленными постройками Константинополя, были воздвигну­ты Золотые ворота, великолепный Софийский Собор (1036—1054).

Киевская Русь к моменту принятия христианства была уже могущественным государством, с большим числом городов, разви­тыми ремеслами и торговлей. Иностранные купцы и дипломаты на­зывали ее «страной городов», а летописи упоминали для XI—XII вв. более 220 городских центров, среди которых крупнейшими были Киев, Чернигов, Переславль, Владимир-Волынский, Галич, Туров, Смоленск, Полоцк, Новгород, Суздаль, Владимир-Суздальский, Рязань и многие другие.

Стольный град Киев — один из древнейших и красивейших городов Европы — занимал выдающееся место среди других го­родских центров Древней Руси, да и всей Восточной Европы. Он оправдывал летописное название «матери городов русских». Это был экономический и политический центр древнерусского госу­дарства. Немецкий хронист Адам Бременский (XI в.) называл его «жемчужиной Востока» и «вторым Константинополем» [7, с. 327]. Исключительно благоприятное географическое и военно-стратеги­ческое положение Киева, расположенного на высоких днепров­ских кручах, обеспечивало ему господство на водных путях, сое­динявших север и юг, открывало доступ к Черному и Азовскому морям и таким богатым странам, как Византия, Дунайская Бол­гария и Хазария.

На разных этапах развития древнерусской культуры степень воздействия византийской культуры то возрастала, то шла на убыль. Временем наиболее активных контактов Руси и Византии в сфере художественного творчества был конец Х—XII вв. Киев являлся в это время центром культурных контактов Руси и Ви­зантии. Киевские князья (Владимир, Ярослав Мудрый и др.) ста­ли приглашать из Византии греческих мастеров: ювелиров, зод­чих, живописцев, резчиков по камню, мозаистов. С их помощью в Киеве началось строительство храмов и дворцов.

Византийское влияние наиболее ярко проявилось в архитек­туре Древней Руси. В конце X—XI вв. было воспринято визан­тийское каменное зодчество с его сложным типом крестово-купольного храма, совершенной системой перекрытий, высочайшей для того времени строительной техникой. В отличие от романской архитектуры Западной Европы, где в это время лишь в отдельных регионах происходил медленный и трудный процесс перехода от деревянных конструкций к каменным сводам. Киевская Русь очень рано получила от Византии почти в готовом виде изощрен­ную систему сводчатых и купольных перекрытий, здания тонкой, изысканной пространственной конфигурации и большой высоты.

Первым каменным храмом на Руси был построенный в Киеве в 989—996 гг., т.е. сразу после принятия Русью христианства, храм Успения Богородицы (Десятинная церковь). Как сообщает летопись, храм был сооружен греческими мастерами. В 1031—1036 гг. греки возвели в Чернигове собор Спаса Преображения — самый Ви­зантийский, по мнению специалистов, храм Древней Руси.

Вершиной южнорусского зодчества XI в. стал собор Святой Софии в Киеве. Он был призван возродить на киевской земле традиции главной святыни православного мира — Софии Констан­тинопольской. Как и Софийский собор в Константинополе символи­зировал победу христианства и могущество византийских импера­торов, так и София Киевская утверждала торжество православия в Древней Руси и силу великокняжеской власти. Но художест­венное воплощение этой концепции было иным. Созданная грече­скими и русскими мастерами, София Киевская, представляющая собой огромный пятинефный храм с просторными хорами, охва­тывающими и боковые нефы, не имеет прямых аналогий среди памятников церковного зодчества Византии. При сохранении ви­зантийской основы крестово-купольного храма Софийский собор в Киеве знаменовал постепенный отход древнерусского зодчества от византийских образцов.

Ступенчатая композиция наружного объема, обилие куполов, массивные опорные столпы, делающие более тесным внутреннее пространство, придавали главному храму Киевской Руси особое своеобразие. София Киевская сочетала в себе монументальную мощь и праздничную торжественность с красочной нарядностью, гармонировавшей с мягкой южнорусской природой.

Зодчество Новгорода отходит от византийских образцов еще дальше, что особенно заметно при сравнении архитектуры храмов святой Софии. София Новгородская (1045—1050) близка по кон­цепции и архитектурному плану к Софии Киевской, но ей при­сущи совершенно новые художественные решения, не известные южнорусскому и византийскому зодчеству.

Византийские традиции достаточно прочно сохранялись в древнерусской архитектуре в XI — первой половине XII вв. Но со второй половины XII в. наметилось явное ослабление визан­тийского влияния, в древнерусском зодчестве появились храмы башенной формы, не свойственные византийской архитектуре. Древнерусское зодчество не знало в своем развитии таких резких скачков, как переход от романского стиля к готике или от готики к Ренессансу в Западной Европе. Процесс складывания нацио­нальных черт в древнерусском зодчестве был более медленным и плавным и окончательное свое завершение обрел позже, в архи­тектуре Московской Руси.

Исследования Б.А. Рыбакова показали, что зодчий Древней Руси обладали высокими математическими и техническими позна­ниями. Каждая постройка была воплощением строгой математи­ческой системы и сложных инженерных расчетов [10, с. 15].

В древней русской живописи византийское влияние было бо­лее длительным и устойчивым. Византия не только ознакомила русских художников с техникой мозаики, фрески, темперной жи­вописи, но и дала им иконографический канон, неизменность ко­торого строго оберегалась православной церковью. Артели худож­ников, в которые входили русские и греческие мастера, работали, обычно следуя византийским образцам, так называемым подлин­никам 3.

На Руси в XI—XII вв. существовали две традиции в украше­нии храмов росписями. Одна, более строгая и торжественная, вос­ходит к монументальной живописи Византии. Другая, более сво­бодная и декоративная, сложилась уже на русской почве. Классическим памятником, воплотившим первую традицию, была Со­фия Киевская, где полностью выдержан византийский иконогра­фический канон. Мозаики и фрески этого храма создавались дли­тельное время (1037—1067) совместно греческими и русскими ма­стерами. Декоративное убранство этого огромного храма поражает разнообразием и монументальностью.

К сожалению, сведений о системе просвещения на Руси у нас слишком мало, чтобы составить по этому вопросу целостное суж­дение. Для окормления новообращенных христиан не хватало свя­щеннослужителей, прибывших из Византии, Болгарии, поэтому нужно было умножить число своих, русских священников, а для этого потребовалось распространение книжного учения. И княже­ский двор нуждался в грамотных людях для ведения государст­венных дел; потребность в них ощущалась также в торговле и даже в быту. Однако известно, что Владимир Святославич вскоре после крещения организовал в Киеве школу для юношей. При князе Ярославе в Новгороде было сделано то же, что при Влади­мире — в Киеве: князь велел забрать у старост и священников детей (300 человек) и учить их книгам.

Литература Киевской Руси поражает богатством как перевод­ных, так и оригинальных произведений. Особое значение имела византийская литература, еще сохранявшая, пусть видоизменен­ными, античные традиции. Древняя Русь получила в свое рас­поряжение переводы многих библейских книг, составлявших осно­ву мудрости в Средние века,4 сочинения православных отцов церкви — Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Бого­слова, Иоанна Дамаскина. У них русские книжники почерпнули основы античной философии в соединении с библейскими пред­ставлениями. Вопросы о двух началах в человеке — духовном и телесном, о причинности в мире и в жизни человека — решались исходя из провиденциальности библейской концепции: на первое место ставилась воля Бога, но признавались и необходимость, судьба, счастье, случайность.

Оригинальная русская литература и культура в целом уже к началу XII в. сделала большие успехи. Прежде всего обратим внимание на летописи, это совершенно оригинальное явление древнерусской культуры, на их особый, неповторимый вклад в мировую культуру. Структура летописей определялась изложени­ем событий по годам — «летам». В них даны развернутые пове­ствования о событиях и людях, оценки их действий, весьма далекие от наивных представлений о беспристрастности летописцев. Летописи наполнены текстами документов, некрологами историче­ских деятелей, их завещаниями детям; в них живы отголоски ус­тного народного творчества, народные сказания и предания. Это своды, вобравшие в себя произведения не только других жанров, но и других, более ранних летописей. Летописи — не только па­мятники культуры и хранители исторической памяти, но и актив­ная сила общественной и государственной жизни средневековой Руси.

В начале летописного дела на Руси, по-видимому, стоит так называемый Древнейший летописный свод конца Х или самого начала XI в. В 1113 г. летописец Нестор создает «Повесть вре­менных лет». Наряду с общерусским летописанием в XI в. появ­ляется локальное. Особенно ярки Новгородские летописи, соста­вителей которых интересовали прежде всего местные события: борьба с внешними врагами, стихийные бедствия, неурожаи, го­родские пожары, строительство храмов. Интересы летописцев вла-димиро-суздальской земли были шире, чем новгородских, но и здесь мы найдем яркие жизненные зарисовки.

Литература Древней Руси не ограничивалась только церков­ными сюжетами. Вершиной древнерусской литературы стала эпи­ческая поэма «Слово о полку Игореве». Неудачный поход новгород-северского князя Игоря Святославича на половцев в 1185 г. не был исключительным по своему историческому значению. Но ге­ниальный автор «Слова» смог увидеть в этом событии и в его последствиях то, что волновало русское общество: необходимость борьбы с половцами общими, а не разрозненными усилиями. Ав­тор «Слова», писавший спустя семь десятилетий после Нестора, также обладал широким политическим и географическим круго­зором, глубоким знанием исторического прошлого Руси. Могуще­ство и единство Руси в прошлом он противопоставлял времени княжеских усобиц, обескровливающих страну.

2. Особенности духовной культуры средневековой Руси

Для русской культуры, как и для европейской культуры в Целом, христианство стало одним из главных ориентиров. Оно обеспечивало преемственность русской истории, духовной жизни Русского общества. Древнерусское искусство развивалось в общем русле средневековой культуры. Однако оно не было ни ответвле­нием византийского, ни аналогом западноевропейского, у него был свой путь, свои особенности. Древнерусское искусство можно назвать искусством эпически-былинного склада [3, с. 180].

Искусство Древней Руси, как и современное ему искусство Западной и Восточной Европы, оставалось преимущественно цер­ковным, культовым, преломляло впечатления жизни через призму христианских воззрений и соблюдало установленную иконогра­фию. Оно также было делом рук ремесленников, делом коллек­тивным, артельным, его художественные принципы, еще не зная большого расхождения между профессиональным и народным, складывались как приемы искусного, «хитрого» ремесла, поэтому оно естественно входило в окружение и быт человека. Оно питало особую любовь к «узорочью», но при этом в полной мере обладало «реальным чувством величия», свойственным органическим куль­турам Средневековья.

Искусство Древней Руси многим было обязано Византии, но ее церемониалы, пышность, официозность, утонченный спиритуа­лизм не нашли на Руси почвы. Византийские художественные традиции быстро трансформировались в духе большей демокра­тичности, простоты, даже простонародности.

В русском средневековом искусстве нет ни острого драматиз­ма, характерного для готики, ни ее разнообразия композиций, мо­тивов, предметов изображения. Русское искусство более устойчи­во в своей иконографии — как всякий эпос, оно дорожило цело­стностью старинного предания и бережно его охраняло [3, с. 183]. Светлые начала, заложенные еще в эпоху Киевской Руси, оказались стойкими, прошли через века, выдержали тяжелые испытания в пе­риод зависимости Русского государства от Золотой Орды.

Если в готике образы святых и мучеников воплощают стра­дания и смуты настоящего, то в русском искусстве лейтмотивом является величавая народная легенда, полная затаенных воспоми­наний о славном прошлом, стойких надежд на победу добра, стремления к благообразию жизни.

От византийско-русского искусства Киевской Руси пошло уже собственно русское искусство отдельных княжеств - земель Галицко-Волынской, Ростово-Суздальской, Новгородской и др. В XII — начале XIII вв. русское искусство было самостоятельным и зре­лым. Нашествие татаро-монголов и почти 200 лет длившегося ино­земного ига затормозили его развитие почти повсюду, кроме Нов­города и Пскова, которые не были данниками Золотой Орды и успешно отразили агрессию ливонских рыцарей. Но даже в этих северо-западных русских землях на десятилетия замерло каменное строительство.

В XII столетии художественное первенство принадлежало Владимиро-Суздальскому княжеству — сопернику и преемнику Киева, претендующему на роль общерусского центра. Его процве­тание при Андрее Боголюбском (ок. 1111—1174) и Всеволоде Большое Гнездо (1154—,1212) длилось недолго, но вызвало к жиз­ни прекрасную архитектуру, настолько своеобразную, особенно по своему декору, что исследователи «сбились с ног, разыскивая его прообразы и прототипы — ив Византии, и в романском искусстве, и на Востоке. Некоторые черты общности есть — со всеми, но суть в том, что оно совершенно самобытно и неповторимо» [3, с. 185].

Одно из прекраснейших сооружений владимирско-суздальского периода и всей древнерусской архитектуры — церковь Покрова на Нерли (1165). Она проста по конструкции — одноглавый че-тырехстолпный храм, но таких совершенных пропорций, что ее стройность можно сравнивать с древнегреческой статуей. Церковь устремлена ввысь, но высотность здания смягчена мотивом полу­кружия. Полукружия плавно завершают все вертикали: закомары, декоративные арочки, окна, двери и, наконец, — полушарие гла­вы. К шедеврам древнерусской архитектуры также относятся со­зданные в XII в. во Владимире Дмитровский и Успенский собо­ры.

В XII в. выработался характерный русский тип крестово-ку-польного храма: четырехстолпный, одноглавый, с полукруглой главой на высоком барабане, с выступающими полуцилиндриче­скими апсидами (чаще всего с тремя) с восточной стороны. Дру­гие стены расчленены лопатками (пилястрами) на три части со­ответственно разделению внутреннего пространства; каждая такая часть завершается закомарой. Перекрытие обычно делалось по за­комарам . Древний прообраз — простой деревянный сруб — скры­то живет в этих каменных сооружениях. Круглящиеся апсиды, волнистая линия закомар, круглый барабан и мягко завершаю­щий его купол исключают всякую угловатость, храм выглядит почти скульптурно.

В пределах этого общего типа очень велико разнообразие ху­дожественных выражений. Так, пропорции, отношение барабана к нижней части, большая или меньшая толщина барабана, при­земистость или высотность основного массива, декор, наконец, ха­рактер пристроек — папертей, галерей, крылец — все это способ­но видоизменить облик сооружений при сохранении той же кон­структивной схемы. Так как старинные зодчие строили, руковод­ствуясь опытом, чутьем и вкусом, буквально «вручную» делали здание, то не было и двух церквей, вполне одинаковых даже в пределах одной местности и одного времени.

Древние зодчие умели безошибочно выбирать место для хра­мов — по берегам водных путей, на возвышениях, чтобы они бы­ли хорошо видны, как маяки. В широкий равнинный пейзаж, пе­ресеченный невысокими, мягких очертаний холмами, русские цер­кви вошли как завершающий штрих, как необходимый вертикаль­ный акцент среди стелющихся волнистых линий. Церкви не были ни слишком высокими, ни угловато-остроконечными, как готиче­ские, — им свойственна компактная пластичность, телесная ок­руглость форм; они, хотя и господствуют над пейзажем, но не противостоят ему, а объединяются с ним, они родственны русской природе. Эпические черты русского зодчества проявились прежде всего в архитектуре Новгорода (Георгиевский собор Юрьева мо­настыря, 1110 ) и Пскова.

Интерьер храмов заполняла фресковая живопись; к XV веку сформировался иконостас — явление чисто русское, не свойствен­ное ни Византии, ни западноевропейскому искусству.

Еще ярче, чем в росписи стен, характер древнерусского искус­ства проявился в иконописи. Икона — такая же классическая форма средневекового русского искусства, как для Древней Гре­ции — статуя, для Египта — рельеф, для Византии — мозаика. И здесь сослужило службу дерево — верный спутник русских в быту, в хозяйстве и в строительстве.

Иконы писали на липовых и сосновых досках, покрывали их левкасом — тонким слоем гипса, на который наносились контуры рисунка. Краски, растертые на яичном желтке, которыми пользо­вались иконописцы, отличались яркостью и стойкостью. Множе­ство старинных икон впоследствии было записано сверху, очень часто реставраторы открывают на одной доске несколько живо­писных слоев — наслоения эпох. Но такая работа началась только в конце XIX в. Так, гениальная икона Андрея Рублева «Троица» (начало XV в.) в своем первозданном виде была раскрыта рестав­раторами в 1904 г.

Древнерусская иконопись — действительно, создание коллек­тивного, многоликого гения народной традиции. Ранние иконы, похожие на монументальные росписи, представляли собой вели­чавые фигуры почти в человеческий рост: такова ярославская ико­на XII в. (? — 1114) Богоматерь Великая Панагия с тонким ли­ком, написанная на золотистом фоне, напоминающая мозаичную Оранту в Киевской Софии, но более строгих пропорций. В более поздний период на иконах изображают уже не только фигуры и лики святых, но и сюжеты «праздников» — важнейших событий евангельской истории.

Иконопись, это «умозрение в красках», свидетельствует о глубоком проникновении религиозно-эстетического мировидения в толщу русского народа. В.В.Зеньковский в «Истории русской фи­лософии» отмечает, что русские люди с особой силой восприни­мали христианство в его красоте. В иконопочитании он видит «форму богомыслия, в котором эстетический момент тонул в вос­хищении ума». В иконе все вещественное служит средством вы­ражения высшей истины, высшей красоты: обе сферы бытия дей­ствительны, но иерархически неравноценны. Эмпирическое бытие держится только благодаря причастию «к мистической реально­сти» [4, с. 36, 39—40]. Так в иконописи выражалась теократиче­ская идея христианства.

Расцвет русской иконописи приходится на XV век и связан прежде всего с именем Андрея Рублева. В целом XV столетие можно считать «золотым» веком древнерусского искусства, а про­изведения московской школы — его классикой. Возглавив соби­рание русских земель, борьбу с Золотой Ордой, Москва также ак­кумулировала и культурные традиции.

Христианство пришло в Россию не только как религия, но и как мировоззрение, охватывая различные стороны жизни. С точки зрения развития русской философской мысли, важно отметить, что философские интересы укладывались в рамки религиозного миро­воззрения. Особенностью русской духовной жизни является то, что процесс секуляризации — «обмирщения» философской мысли, отделения ее от религиозного сознания происходил в недрах цер­ковного сознания и вне его, но не в противопоставлении себя ему, как в Западной Европе.

Для русского восприятия христианства существенно трезвое чувство «нераздельности», но и неслиянности мира Божьего и че­ловеческого. Образ света ~ излюбленный в русском религиозном сознании. Поэтому праздник Пасхи, как праздник торжества све­та над тьмой, — один из любимых и главных праздников на Руси (для католиков таким является Рождество Христово).

Русское религиозное сознание также отличает первостепенная значимость морального и социального начал. Обличение житей­ской неправды — главное содержание церковной литературы XII—XIV вв., но оно соединено с верой в преображение жизни силой Божией [4, с. 37].

Огромный интерес представляют возникшие в конце XV в. церковно-богословские разногласия между сторонниками последова­теля Сергия Радонежского заволжского старца Нила Сорского — нестяжателями и приверженцами Иосифа Волоцкого — иосияфлянами. Как будто бы спор велся о церковных имуществах: Иосиф Волоцкий горячо защищал церковные имущества во имя социальных задач церкви и это было связано с принципиальным сближением церковного и государственного бытия (что намети­лось уже в XV в.). Нестяжатели задачу церкви в отношении к государству мыслили как молитвенную заботу5 . Позже эти на­правления оказались основой двух типов религиозно-философской мысли.

Одна из главных характеристик культурно-исторического про­цесса в XVII в. — начало разрушения традиционного средневе­кового мировоззрения, начало секуляризации культуры, освобож­дение ее из-под духовного диктата церкви. Эти тенденции особен­но сильно проявились в литературе, в живописи, а также в про­изведениях исторической и общественно-политической мысли.

С ростом международных политических и экономических свя­зей России расширялись ее культурные контакты с Западной Ев­ропой. С западноевропейской культурой русские люди знакоми­лись, побывав за границей. К тому же усилился приток иностранцев в Россию: это были купцы, военные специалисты, поступившие на русскую службу. Слободы торговых и служилых иностранцев суще­ствовали в Москве (более 1000 человек в середине XVIII в.), Во­логде, Нижнем Новгороде, Архангельске, Астрахани, Холмогорах, Туле. Проникновение западных веяний особенно усилилось во время царствования Алексея Михайловича (1629—1676), после воссоединения Украины и России в 1654 г. Ученые украинские монахи вошли в ближайшее окружение царя, оттеснив ревнителей старины, среди которых был и такой яркий человек, как глава ста­рообрядчества протопоп Аввакум (1620 (или 1621) — 1682).

Сущность раскола русской православной церкви неверно сво­дить к разногласиям по поводу церковных обрядов и исправления церковных книг, — это лишь внешние символы. Старообрядчество по своим устремлениям было историософично. Исследователь ис­тории русской православной церкви А.В. Карташов, давший глу­бокую характеристику раскола, отмечал, что в старообрядчестве разрядилось то напряжение русского духа, которое сделалось осью его самосознания и сводилось к идее третьего Рима, т.е. к мировой миссии охранения чистоты истины православия.

Эсхатологические мотивы имели большое значение в средневе­ковом сознании, поэтому для старообрядчества решался не мест­ный, не провинциальный вопрос, а вопрос всей мировой истории: судьбу мира, конец истории они связывали с судьбами России. Старообрядцы боялись заражения церкви мирским духом. «Рус­ский народ, — замечал А.В. Карташов, — увидел в христианстве откровение о пришествии Спасителя на землю и о создании силою церковного благочестия вместо этого грешного, нечистого мира, другого, сплошь святого».

Со старообрядчеством отходила в сторону и утопия о «Святой Руси», понимаемой как уже воплощенная в историю реальность. «В старообрядчестве с его скорбной историей, полной религиоз­ного вдохновения, но порой и истерики, мучительного ощущения «тайны беззакония» (Антихриста), — во всем этом, роковом и тра­гическом распылении церковных сил русское церковное сознание дорого платило за свою мечту, за утопическое понимание «теок­ратической идеи христианства» [4, с. 53]. На стороне официаль­ной православной церкви было больше исторической трезвости и осторожности.

Подводя итог, обратим внимание на важное, с точки зрения понимания развития русской культуры на пороге нового времени, наблюдение В.О. Ключевского. Он считал, что до XVII столетия русское общество отличалось нравственной целостностью, а запад­ное влияние, проникая в Россию, будоража русское общество, ос­ложняя жизнь потоком новых понятий и интересов, разрушало эту целостность. Следствием этого был раскол в русской церкви XVII в., религиозное отражение нравственного раздвоения обще­ства.6 Руководящие классы общества, «оставшиеся в ограде пра­вославной церкви, стали проникаться равнодушием к родной ста­рине, во имя которой ратовал раскол, и тем легче отдавались ино­земному влиянию» . Этот разрыв имел трагические социальные последствия, обнаружившиеся уже во второй половине XVII в.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бычков В.В. Русская средневековая эстетика. XI-XVII вв. — М., 1992.

2. Гумилев Л.Н. От Руси к России: очерки этнической истории. — М., 1992.

3. Дмитриева НА. Краткая история искусств. Вып. 1. — М., 1989.

4. Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. — Л., 1991. Т. 1. 3. 1.

5. История русского искусства. В 8 т. — М., 1991. Т. 1.

6. Карташев А.В. Очерки истории русской церкви: В 2 т. — М., 1991.

7. Как была крещена Русь. — М., 1990.

8. Лихачев Д. С. Русская культура в современном мире //Новый мир. 1991. № 1. С. 3-9.

9. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. —М.,

1993. Т. 1.

10. Рыбаков Б.А. Из истории культуры древней Руси: Исследования

и заметки. — М., 1984.

11. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — М., 1988.

12. Рыбаков Б.А. Древние славяне и античный мир//Природа. 1993. № 11. С. 37-40.

13. Экономнее И.Н. Православие, Византия, Россия. — М., 1992.


1 Интересно отметить, что языческие верования прекрасно уживались и продолжают уживаться и с христианством, и с исламом, а в наше время — и с научным атеизмом. Сначала это явление называли двоеверием, затем стали говорить о суеверии, но изменение названия не меняет сути.


2 ** Кедров К. Звездная книга//Новый мир. 1982. №9.


3 Это были завезенные из Византии свитки или переплетенные тетради контурных рисунков на пергамене, они сохранялись в Древней Руси в течение многих лет, и их трансформация шла очень медленно. Господство иконографического канона и работа по образцам в известной степени сковывали самобытное художественное творчество мастеров древней Руси.


4 Полностью Библия была переведена на старославянский язык только в конце XV.

5 Нил Сорский побывал на Афоне, приобщился к новой богословско-мистической традиции — «исихазму». Для него церковь была выше государства, но не в плане истории, а в плане мистическом. Суть исихазма — в соблюдении чистоты мистической жизни, не ради их презрения к миру, а во имя различия Церкви и мира: Церкви еще предстоит преображение мира, но в отношении к непреображенному миру монахам необходимо воздержаться от мирской суеты.


6 Ключевский И.О. Неопубликованные произведения. — М., 1983. С. 14.



XVIII. КУЛЬТУРА ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

1. Общая характеристика эпохи

Возрождение (фр. Ренессанс) — явление в культурном раз­витии ряда стран Центральной и Западной Европы, вызванное процессами постепенного перехода от феодальных отношений к капиталистическим.

Хронологически эпоха Возрождения охватывает период XIV— XVI вв. До конца XV столетия Ренессанс оставался в основном чисто итальянским явлением, что было обусловлено наибольшим уровнем экономического и культурного развития Италии в XIII— XV вв. по сравнению с другими европейскими странами.

Понятие «Возрождение» впервые введено в XVI в. известным итальянским художником, архитектором и историком искусства Джордже Вазари (1511—1574). Так было названо время всесто­роннего развития нового искусства, основанного на изучении при­роды и возрождения античной культуры.

У гуманистов эпохи Возрождения это понятие еще не получило строгого определения. Более четко оно раскрывается в конце XVII в. в трудах французского мыслителя Пьера Бейля (1647-1706) как протест против средневекового варварства. В XVIII столетии деятели эпохи Просвещения, как непосредственные преемники гуманистов XVI века, развили дальше это понятие. Так Вольтер видел в Возрождении прогресс человеческого разума пришедший на смену варварству и невежеству Средневековья Наука XIX века распространила понятие «Возрождение», на bcе стороны культурной жизни общества и определила характерны! черты культуры этого времени.

Эпоха Возрождения — это время больших экономических и социальных преобразований в жизни многих государств Европы эпоха радикальных изменений в идеологии и культуре, эпоха гуманизма и просвещения. В этот период существенно расширяются и изменяются знания человека об окружающем мире. Высокого расцвета достигают наука, литература, искусство. Наносится сокрушительный удар по старым церковным догмам и схоластическим учениям. В различных областях жизнедеятельности человеческого общества возникают благоприятные условия для небывалого взлета культуры. Развитие науки и техники, великие географические открытия, перемещение торговых путей и появление новых торговых и промышленных центров, включение в сферу производстве новых источников сырья и новых рынков существенно расширяло и изменяло представления человека об окружающем мире.

Стали иными представления о самом человеке, о его месте и роли в природе и обществе. Идеалом личности новой эпохи делается человек хорошо развитый физически и умственно, обладающий сильной волей и отвагой, предприимчивостью, занимающих активную позицию, способный изменять и совершенствовать мир Человек новой эпохи стремится к духовной свободе, средневековый аскетизм вытесняется радостью бытия, свободой творчества проявлением индивидуальности личности. На смену вере приходит знание, основанное на практическом опыте.

Это было время, нуждавшееся в титанах мысли, духа, учености. И эпоха Возрождения породила таких титанов. Она дала человечеству выдающихся ученых, мыслителей, изобретателей, путешественников, художников, поэтов, деятельность которых внесла колоссальный вклад в развитие общечеловеческой культуры.

Ренессанс принес глубокие перемены во все области жизне общества своей эпохи. За исходное начало было взято высокое античное наследие. В то же время Возрождение не было и, конечно, не могло быть лишь простым повторением античности в культуре новой эпохи. Европейское общество в своем развитии ушло далеко вперед, пройдя тысячелетний путь Средневековья, еще более длительный период ускорения христианства, которое пронизало все формы общественного бытия и сознания, выдвину­ло новый круг идей и образов, эстетических идеалов, новое ми­ровоззрение. Поэтому культура Возрождения явилась сплавом ан­тичных традиций и форм с традициями Средневековья и христи­анства, с новыми веяниями и представлениями.

Идеологическое движение эпохи Возрождения имело два на­правления — религиозное и светское. Первое нашло свое выра­жение в Реформации — движении, принявшем форму борьбы против католической церкви (в рамках религиозных учений) и имевшее в своей основе антифеодальную направленность. Свет­ское направление проявилось в формировании нового мировозз­рения, новой культуры, ставших основным идейным содержанием Возрождения, и получило название «гуманизм». Идеологи Воз­рождения противопоставляли новую эпоху эпохе Средневековья. В центре мировоззрения художников, писателей, философов был человек. Они выступали против жестких ограничений церковно-средневековых норм и условностей в изобразительном искусстве. Поэтому возвращение к античному искусству, его расцвет полно­стью отвечало идеалам и целям передовых представителей новой эпохи.

Важнейшей чертой мировоззрения эпохи Возрождения являл­ся индивидуализм. Новые общественные отношения буржуазного общества с его конкуренцией и предпринимательством требовали от человека напряжения сил, проявления всех его индивидуальных качеств для достижения успеха. Теперь не происхождение опре­деляло место и значение человека в обществе, а его способности и деятельность. Поэтому индивидуализм стал основой мировозз­рения новой эпохи.

Второй основной чертой нового мировоззрения являлся инте­рес к естествознанию. Новый класс был заинтересован в развитии естественных наук, с одной стороны, как теоретической основы роста производительных сил, с другой — как идейного оружия в борьбе с закостенелыми догмами и нормами средневекового об­щественного сознания. В эпоху Возрождения были сделаны вели­кие открытия в области астрономии (Н. Коперник, Дж. Бруно, И. Кеплер, Г. Галилей), медицины (Ф. Парацельс, А. Везалий, М. Сервет и др.), в математике (Дж. Кардано и др.), а также в геологии, географии, зоологии, ботанике и других науках.

Характерной чертой нового мировоззрения было также про­буждение национального самосознания. У людей возникают чувства патриотизма, понятие отечества, чего не могло быть в усло­виях феодальной раздробленности эпохи Средневековья. Появля­ются работы по отечественной истории: в Италии — Бруни, Фла-вио Бьондо, Макиавелли, Гвиччардини; в Германии — Якоб Вимфелинг, Иоганн Авентин и др. В эпоху Возрождения окончатель­но формируются итальянский, английский, французский, немец­кий языки, создается литература на этих языках, а художествен­ная литература на латыни в XVI в. окончательно исчезает.

Изобретение И. Гутенбергом в середине XV в. книгопечата­ния, появление газет дало возможность широким массам людей приблизиться к печатному слову. Ученость вышла из универси­тетских стен и монастырских келий к простому народу.

2. Основные направления и особенности развития культуры Возрождения в отдельных странах

Каждая европейская страна внесла вклад в культуру Возрож­дения. Лучшие творения этой эпохи вошли в сокровищницу об­щечеловеческой культуры. Особенности исторического, социально-экономического, политического и духовного развития этих стран обусловили специфику Возрождения в каждой из них.

То, что культура Возрождения появилась в Италии, было свя­зано с тем, что через нее проходили наиболее важные торговые пути, соединявшие Европу с Азией. Этим был вызван быстрый рост промышленных и портовых городов (Флоренция, Генуя, Ве­неция, Болония, Лукка и др.), высокий уровень развития реме­сел, раннее возникновение мануфактурного производства, увели­чение слоя ремесленников, оживление политической жизни горо­дов-республик. Все это способствовало развитию культуры стра­ны. Второй причиной возникновения Возрождения именно здесь было то, что Италия являлась прямой наследницей древней антич­ной культуры, памятников которой в этой стране сохранились больше, чем где-либо. Хронологические рамки итальянского Воз­рождения охватывают период со второй половины XIII века по первую половину XVI века.

Эпоха Возрождения стала периодом быстрого развития есте­ственных наук. Научные достижения Средневековья были незна­чительны, и лишь потребности общественного развития обуслови­ли появление естествознания как науки.

В XIII—XIV вв. развитие ремесел, торговли, мореплавания позволило накопить много новых технических знаний, открыть массу механических физических и химических фактов, создать новые инструменты и средства для экспериментирования и позна­ния природы. Расширялись занятия механикой, физикой, астро­номией, химией. Изобретались различные механизмы и приспо­собления для ткачества, металлургии, кораблестроения, производ­ства оружия, горнорудного дела и т.д. Так, в прядильном и ткац­ком производстве появляются самопрялки, усовершенствованные сукновальные водяные мельницы, горизонтальные ткацкие стан­ки. В металлургическом производстве происходит переход от сыропродутного процесса к доменному, в кузнечном деле — от руч­ных мехов к мехам, приводимым в действие водяными колесами. В Англии, Германии, Италии, Испании, Нидерландах, Венгрии, Чехии развивалась горнодобывающая промышленность, что также повлекло за собой появление новых технических приспособлений.

Переход к массовому производству очков способствовал рас­ширению стеклошлифовального дела, привел к изобретению под­зорной трубы и микроскопа. Географические открытия дали обильный научный материал для метеорологии, зоологии, ботани­ки, этнографии, астрономии. Наконец, изобретение книгопечата­ния сыграло огромную роль в распространении научных знаний.

Главной задачей в начальном периоде развития естествознания эпохи Возрождения становится осмысление и обработка огромного эмпирического материала, накопленного к этому времени. То же самое относится и к технике. Исследователи эпохи Возрождения обращаются к наследию античности. Изучаются трактаты, техни­ческие энциклопедии, поэмы и т.д. Особое внимание уделяется анализу трудов Архимеда, Аполлония, Тита Лукреция Кара, Витрувия, Диофанта, Демокрита, Аристарха Самосского, Тефраста и др. При этом в новую эпоху естествознание уже коренным обра­зом отличалось от натурфилософии античности. Это было прежде всего обусловлено более высоким уровнем развития производи­тельных сил, техники, новым кругом знаний о природе и челове­ке, более широким применением эксперимента в исследованиях, а также тем научным наследием, которое оставило Средневековье.

Эпоха Возрождения дала человечеству великие имена и вели­кие открытия в науке. Революционным по своему содержанию и последствиям явилось создание выдающимся польским ученым Николаем Коперником (1473—1543) гелиоцентрической системы взамен устаревшей геоцентрической системы К. Птолемея. Это был одновременно удар по самому центру религиозного учения -вопросу о мироздании. Продолжателями дела Коперника (уже за рамками Возрождения) были Иоганн Кеплер (1571—1630) и Галилео Галилей (1564—1642).

Географические открытия, существенно расширив познания человека об окружающем мире, способствовали развитию геогра­фии, ботаники, зоологии, геологии, метеорологии. Создавались и уточнялись географические карты, глобусы. Собирался обширный материал для коллекций, составлялись описания растительного и животного мира открываемых земель, начинала зарождаться гео­логия.

Совершенствование техники повлекло за собой развитие фи­зики, механики, оптики. Главное внимание исследователей и изо­бретателей привлекают проблемы нахождения центра тяжести, па­дения тел, гидродинамики, гидростатики, теории простых машин. В этих областях успешно работали Леонардо да Винчи, Н. Тарталья, С. Стевин и др.

Развитие астрономии, географии, физики, других наук опира­лось на достижения математики. Николай Кузанский (1401—1464) дал представления об иррациональных числах, Дж. Кардано (1501—1576) — о мнимых величинах, Ф. Виет (1540—1603) и М. Штифель (1486—1567) разработали алгебру, Дж. Непер создал первые логарифмические таблицы.

Весьма заметно продвинулась вперед медицина. Под воздейст­вием механики начинается изучение механизма мускульных дви­жений, процесса обмена веществ. В области анатомии трудятся Леонардо да Винчи, Андрей Везалий (1514—1564), создавшие первые анатомические атласы человека. Мигуаэль Сервет (1509—1553) внес большой вклад в исследование системы кровообраще­ния. Вопросами эмбриологии занимался Фабриций (1537—1619). Врач и химик Парацельс (1493—1541) исследовал профессиональ­ные заболевания горнорабочих, а Д. Фракастро (1483—1553) — инфекционные болезни.

Медицина эпохи Возрождения, преодолевая средневековые су­еверия, представления «о таинственных силах», якобы лежащих в основе жизнедеятельности живого организма, полунаучные све­дения и алхимические вымыслы, наконец становится наукой, опи­рающейся на всю совокупность достижений естествознания того времени.

Естествознание эпохи Возрождения, опиравшееся на производ­ственную практику и научный эксперимент, сделало значитель­ный прорыв в развитии знаний об окружающем мире и самом человеке. Оно положило начало освобождению от антинаучных догм и воззрений, таких как геоцентризм, сотворение мира и че­ловека, философский камень алхимиков и т.п., хотя этот процесс происходил весьма медленно.

Новые взгляды и учения нередко вступали в противоречие с религиозным мировоззрением, хотя многие научные положения и находились в русле религиозного учения. Развитие науки в целом еще не было всеобъемлющим и систематическим процессом. Вов­лечение новых общественных слоев в научную работу было огра­ниченным, а подлинные ученые того времени творили в условиях лишений и всевозможных препятствий. Затруднена была и дея­тельность научных организация («академий»). Они не имели до­статочных денежных средств, материальной базы и квалифициро­ванных кадров. Несмотря на это наука эпохи Возрождения сде­лала огромный вклад в развитие человеческого знания.

Величайший прогрессивный переворот в жизни Европы на­шел свое воплощение в развитии художественной культуры. От­ражая передовые достижения Возрождения, литература, изобрази­тельное искусство, архитектура, музыка, театр и другие виды ху­дожественного творчества все более приобретали реалистический характер, проникались светским духом. Освобождение от принци­пов и норм феодальной художественной культуры породило ин­терес к человеку, к его мыслям, чувствам, делам. Символика Средневековья уступила место реалистическому, живому, сложному образу человека. Реализм, уходивший своими корнями в народное творчество, был непосредственным выражением опытного позна­ния природы.

Характер и содержание всех перемен новой эпохи разносто­ронне и образно выразила литература Возрождения. В ней отра­зился процесс становления национальных языков, протекавший в это время в связи с образованием наций и национальных госу­дарств. Гуманизм и национальное самосознание стали почвой, на которой взросли величайшие произведения эпохи, соединившие в себе лучшие народные традиции и наследие античности.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алпатов М.В. Художественные проблемы итальянского Возрож­дения. — М., 1971.

2. Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Очерки истории архитектурных стилей. — М., 1983.

3. Боткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуаль­ности. — М., 1989.

4. Ильина Т.В. История искусств. Западноевропейское искусство. — М., 1993.

5. История искусства зарубежных стран: Средние века и Возрожде­ние /Под ред. Ц.Г. Несселыптраус. — М., 1982.

6. Культура эпохи Возрождения и Реформации. — М., 1984.


XIX. МОДЕЛИ КУЛЬТУРЫ НОВОГО ВРЕМЕНИ: ФОРМИРОВАНИЕ НОВОЕВРОПЕЙСКОГО КУЛЬТУРНОГО ОБРАЗЦА


1.Кризис ренессансной культурной модели.


Ставший очевидным уже к началу XVI века внутренний кризис и надвигающийся крах великого культурного эксперимента, задуманного и стремительно проведенного в жизнь в эпоху Ренессанса, породил потребность в поиске иной мировоззренческой модели, иного основания, на котором можно было бы построить единую систему ценностей. Возрожденческий гуманизм, строившийся на постулате безусловной и универсальной ценности самоутверждающейся человеческой индивидуальности, оказался не способен осуществить те беспредельные проекты, которые были выдвинуты им в период своего расцвета.

Гуманистический антропоцентризм ренессансного мышления явился непосредственной реакцией на распад единой теоцентрической картины мира, выработанной средневековьем. Главной целью ренессансного эксперимента было осуществление нового всеобъемлющего культурного синтеза, способного послужить альтернативой утратившему свою жизнеспособность средневековому мировосприятию. Напомним, что в качестве основного инструмента этого синтеза творцами европейского Возрождения была выдвинута идея человека. Именно человек в его изначальной природной сущности был поставлен в центр мироздания как средоточие всех ценностей и смыслов, и именно преломлением всех ценностей и смыслов через человека ренессансное сознание стремилось придать всей системе культуры новое единство. Таким образом, ренессансный гуманизм был ничем иным как попыткой построения единой всеохватывающей системы культурных значений путем абсолютизации и универсализации чисто человеческого начала.

Однако по мере раскрытия возрожденческих идеалов становилась все более ясной внутренняя противоречивость и неоднозначность гуманистической позиции. Сама идея человека, первоначально рассматривавшаяся в сознании Ренессанса как нечто безусловно ясное, самоочевидное, и потому принятая за отправную точку построения всей системы культуры, постепенно утрачивала в европейском сознании определенные очертания. Безусловная ценность гуманистического идеала все чаще ставилась под вопрос. Так ли уж безусловно ценно все, что заложено в человеке? Разве не скрыты в нем не только горние высоты, но и темные глубины? Непременно ли бесконечное, ни чем не ограниченное самоутверждение индивидуальности ведет к творческому взлету, к созидательному порыву, к раскрепощению духа? Разве не может такое самоутверждение с тем же успехом найти воплощение и в преступлении, и в разврате, и в цинизме? Повседневные реалии ренессансной Европы, в кото рых ярко и наглядно обнаруживалась, по удачному выражению А.Ф.Лосева, "оборотная сторона" ренессансного титанического гуманизма (впечатляющая картина этих реалий создана самим А.Ф.Лосевым в книге "Эстетика Возрождения"), подтверждали и усиливали эти сомнения. Весь XVI век прошел в европейской культуре под знаком этих вопросов, под знаком критики и самокритики возрожденческого культурного проекта.

Пожалуй, наиболее яркие иллюстрации дает в этом отношении искусство. Мучительные сомнения об истинной природе человека, его месте в мироздании и его предназначении составляют главное содержание величайших созданий европейской литературы шестнадцатого столетия - трагедий Шекспира (1564-1616), прозы М.Сервантеса (1547-1616) и Ф.Рабле (1494-1553), поздней лирики П.Ронсара (1524-1585) и Ж.Дю Белле(1522-1560). Особенно остро переживание кризиса возрожденческого индивидуализма в знаменитых трагедиях Уильяма Шекспира- "Гамлете", "Макбете", "Короле Лире". Неизбежная гибель безгранично самоутверждающегося индивидуума, неожиданно для самого себя оказывающегося игрушкой таившихся в нем и внезапно отпущенных им на свободу смертоносных страстей - таков главный сюжет шекспировской трагики, на разные лады варьируемый в судьбах ее героев. Стоит обратить внимание и на то, что через все творчество Шекспира проходит тема неопределенности, непрозрачности человеческой природы, нашедшая сильнейшее воплощение в "Гамлете". Шекспировский человек не в силах осознать сам себя и сам для себя остается загадкой. Все казавшиеся очевидными истины ускользают от него, он утрачивает опору и в этой страшной неопределенности рано или поздно гибнет. Что же такое человек и где основа его достоинства? Не есть ли он, говоря словами Лира, "не более как бедное голое двуногое животное"? Уже сам тот факт, что подобный вопрос мог быть задан, свидетельствует о разложении ценностей Возрождения. Недаром атмосфера катастрофы, царящая в драмах Шекспира, тесно связана с переживанием какого-то исторического слома. "Распалась связь времен", - эти слова Гамлета очень точно характеризуют общую духовную ситуацию эпохи.

Те же сомнения характерны и для философии шестнадцатого века. Наиболее наглядным примером здесь может послужить французский мыслитель Мишель Монтень (1533-1592). Основной пафос его знаменитых "Опытов" - это отрицательный пафос скептицизма. В "Опытах" проводится своего рода философский эксперимент. Монтень стремится исследовать реальное значение человека, мысленно ставя его в ситуацию, когда он лишен всяких внешних опор и может рассчитывать только на свои собственные силы и способности. Результаты этого монтеневского эксперимента весьма неутешительны. Как в познании, так и в действии человек повсюду наталкивается на преграду, повсюду обнаруживает свою принципиальную ограниченность. Человек несовершенен, и удел человека - вечное сознание собственного несовершенства. Монтень открыто полемизирует с гуманистической позицией, всячески подчеркивая бессилие, слабость и ничтожество человеческого существа. "Не смешно ли, - восклицает он, - что это ничтожное и жалкое создание, которое не в силах даже управлять собой и предоставлено ударам всех случайностей, объявляет себя властелином и владыкой Вселенной, малейшей частицы которой оно даже не в силах познать, не то что повелевать ею!" Монтеневский скепсис в отношении претензий гуманизма весьма показателен; не менее симптоматично и то, что его многочисленные попытки найти для человека какую-то другую опору не приводят к определенному результату. Как и в искусстве, в философии XVI века все более остро ощущается потребность в смене ориентиров, в выработке нового мировоззрения, построенного на совершенно иных основаниях, нежели мировоззрение гуманистов. Примеры, свидетельствующие о кризисе возрожденческого гуманизма, можно было бы множить, но сказанного уже достаточно, чтобы зафиксировать возобладавшую в развитии европейской культуры во второй половине шестнадцатого века общую тенденцию к отказу от гуманистического антропоцентризма и к поиску новой модели культуры. Складывание этой новой модели представляет собой чрезвычайно сложный и многомерный процесс, составивший главное содержание эволюции культурного самосознания Европы на протяжении всего следующего столетия. Перед лицом крушения идеалов Возрождения европейское сознание должно было сделать другой выбор.

Осознав, что возвещавшийся гуманистами универсальный культурный синтез не удался, европейская культура встала перед дилеммой. Следовало либо искать новое основание синтеза, новый универсальный принцип, либо вовсе отказаться от поиска такого принципа и от попыток найти для всей совокупности культурных значений единое основание. После той критической работы, которая была проделана в XVI веке, первое решение представлялось неосуществимым, и разочарование в гуманизме все более явно подталкивало западную культуру ко второму. Это второе решение, в конце концов и определившее характер нового культурного образца, состояло в переориентации с поиска единого общего основания всех типов культурной деятельности на поиск автономного внутреннего основания каждой из них в отдельности. Именно с таким отказом от некоего принципиального содержательного единства картины мира связано начало новой эпохи в истории европейской культуры - настолько новой, что в школьной истории за ней закрепилось наименование "Новое время".


2. Становление и главные особенности новоевропейского

культурного образца.


Рождение новоевропейского сознания, становление которого можно условно привязать к XVII веку, связано с радикальным переворотом в самосознании западной культуры. Мы рискнули бы охарактеризовать этот переворот как отказ от универсальности. Если Ренессанс противостоял средневековью лишь содержательно, в то время как сам принцип построения единой системы значений на универсальном безусловно-ценностном основании оставался тем же (не случайно зачастую так трудно провести грань между поздним средневековьем и Возрождением), то новоевропейское мышление прежде всего подвергло пересмотру именно этот принцип. Оно изначально не ставило своей задачей поиск единого и общего содержательного основания для эстетической, религиозной, политической, хозяйственной, бытовой сфер деятельности. Новоевропейское сознание, напротив, сделало ставку не на единое ценностное основание всей культуры вообще, а на автономию и внутреннюю самообоснованность каждой из составляющих ее частей. Если нельзя обосновать единый смысл всей культуры в целом, то, может быть, и не следует пытаться? Гораздо важнее придать внутренний смысл каждому типу культурной деятельности, не связывая его с другими, а рассматривая как самодостаточный и самоценный. Однако для того, чтобы реализовать эту установку, надо было проделать огромную духовную работу по переосмыслению каждого из этих типов культурной деятельности, для каждого найти способ обоснования его самодостаточности.

Здесь перед европейской культурой вставала новая проблема. Каков вообще может быть способ обоснования внутренней ценности и самодостаточности чего-либо? Как обрести основание культурного феномена в нем самом, а не в его отношении к заранее заданному принципу, будь то идея Бога или идея человека? Именно решение этой проблемы определило центральную интуицию новоевропейского сознания. Если смысл не привносится в систему знаков извне, то он должен быть сконструирован внутри системы вместе с нею самой. Всякий тип культурной деятельности обосновывает сам себя. Таким образом, в основе новоевропейского мышления лежит идея самоконструирующего, самосозидающего и самоосмысляющего начала. Важно обратить внимание на то, что такое начало непременно должно мыслиться как динамическое, подвижное, как бесконечный процесс, по отношению к которому сама система культуры и образующие ее знаковые формы - лишь результат. Для новоевропейского мышления смысл не существует заранее, а вновь и вновь созидается, самовоспроизводится.

Этот динамизм новоевропейского мышления пронизывает всю культуру Нового времени и определяет многие ее особенности. С ним, в частности, связано и характерное для новоевропейской культуры представление о прогрессе, совершенно чуждое и античности, и средневековью. Идея прогресса, бесконечного поступательного развития, может рассматриваться как нечто положительное лишь там, где движение как таковое заранее мыслится как ценное. Поэтому идея прогресса приобретает огромное значение для Европы именно начиная с XVII века. На принципиальное значение интуиции самосозидающего процессуального начала для новоевропейской культуры проница тельно указал в своем "Закате Европы" выдающийся немецкий культуролог Освальд Шпенглер. Щедрый на яркие и остроумные метафоры, Шпенглер дает замечательную характеристику европейской культуры Нового времени, называя ее "фаустовской культурой". Легенда о Фаусте не случайно была воспринята Шпенглером как емкий символ всей западной культуры; для того, чтобы это понять, стоило бы проследить всю долгую эволюцию этого замечательного сюжета. Однако за недостатком места лишь бросим взгляд на ее начало и конец.

Образ Фауста уходит корнями в позднесредневековый фольклор. В средневековых сказаниях история Фауста иллюстрирует мысль о гибельности гордыни. Стремясь к недозволенному для человека знанию, обуянный гордыней Фауст бросает вызов Богу, вступает в договор с дьяволом и, разумеется, гибнет, губя свою душу. Однако в контексте новоевропейской культуры легенда о Фаусте получает совершенно другое истолкование; его законченное художественное воплощение мы находим в гениальной трагедии Гете. Гетевский Фауст, мучимый сознанием ограниченности, бесполезности и мертвенности схоластического знания, охвачен порывом к бесконечному. Именно этот порыв, это стремление охватить всю многообразную полноту жизни толкает его на союз с Мефистофелем. Символичен сам договор Фауста и Мефистофеля : последний завладеет душой Фауста в тот момент, когда он откажется от бесконечного стремления и признает, что обрел искомое, произнеся :"Остановись, мгновенье!" В бесчисленных поисках во время странствий с Мефистофелем через времена и пространства Фауст совершает не только великие деяния, но и страшные грехи. Попадается он и в дьявольскую ловушку, произнося роковые слова. Казалось бы, гибель Фауста предрешена. Но финал трагедии совершенно неожиданный : Фауст спасен. Почему?

"Спасен высокий дух от зла

Произволеньем Божьим:

Чья жизнь в стремлениях текла,

Того спасти мы можем", - поет хор ангелов, возносящих душу Фауста к небу. Заблуждаясь и греша, Фауст стремилсяобъять бесконечность, и уже потому спасен. (Интересно, что аналогичному перетолкованию подверглась в Новое время и другая весьма популярная народная легенда - легенда о Дон Жуане. В новоевропейском сознании Дон Жуан из распутника и сластолюбца превращается в неутомимого искателя идеальной женственности).

Динамическое начало новоевропейской культуры, символ которого Шпенглер увидел в Фаусте, по-разному проявляется в различных ее областях; содержательное его наполнение всякий раз меняется в зависимости от того, в какой области он реализуется. Однако именно в этом и заключается своеобразие новоевропейского культурного типа. Результаты реализации идеи самоконструирующего процессуального начала применительно к различным сферам культурной деятельности составили основной фонд ценностей новоевропейской культуры. Мы попытаемся в самых общих чертах проследить становление этих ценностей, повсюду стремясь схватить то общее, что стоит за их многообразием.


3. Формирование основных ценностей новоевропейской культуры.


Пожалуй, нигде новоевропейская идея автономного процессуального самовоспроизведения не нашла такого яркого воплощения, как в сфере познавательной деятельности, - в науке и философии, находившихся на протяжении всего XVII века в оживленном диалоге друг с другом. Перед лицом крушения возрожденческого гуманизма западная наука оказалась в чрезвычайно сложном положении. Всякая научная деятельность должна опираться на критерий, удостоверяющий истинность доставляемого ею знания. Как в средневековой, так и в ренессансной культуре этим критерием служило отношение полученного знания к некоторому безусловному принципу; в средние века таким принципом было божественное откровение, в эпоху Ренессанса - свободное самоутверждение личности. С отказом от самой идеи универсального принципа западная наука лишилась такого внешнего критерия. Поэтому в научном и философском мышлении XVII столетия с небывалой остротой встал вопрос о том, что делает наше знание истинным, причем, поскольку все внешние критерии были отвергнуты, решение этого вопроса должно было опираться на исследование самого происхождения этого знания. Новоевропейское научное мышление формируется на базе представления о том, что истинность научного знания должна быть гарантирована самим способом его получения. Так центральной проблемой науки и философии Нового времени становится проблема метода, в осмыслении которой огромную роль сыграла философия XVII века.

Не станем подробно излагать историю этой проблемы, тем более что основные ее моменты изучаются в курсе философии. Напомним лишь, что она представляет собою более чем полуторавековой диалог двух позиций - рационализма, основоположником которого принято считать великого философа и математика Рене Декарта (1596-1650), и эмпиризма , провозвестником которого стал Фрэнсис Бэкон (1561-1626). Обе позиции опирались не только на чисто философские аргументы, но и на целый комплекс научных достижений - в первом случае на невиданные успехи математики и математизированной физики (помимо самого Декарта, стоит упомянуть здесь хотя бы Галилея, Ньютона, Паскаля, Гюйгенса), во втором случае - на завоевания экспериментального естествознания, также получившего в XVII веке мощный толчок к развитию. Стороны были согласны в мнении, что научная истина есть результат соединения понятий разума с данными опыта; предметом спора был сам способ, метод соединения. Для нас важны не столько замысловатые перипетии этой долгой дискуссии, в ходе которой были выработаны основные принципы новой научной нормы, сколько сама постановка вопроса. Нетрудно увидеть, что опора на метод при обосновании ценности научного знания есть не что иное как конкретное приложение идеи самопорождающего процесса к разрешению вопроса об истине. Впечатляющими успехами западной науки в Новое время Европа прежде всего обязана именно этой идее, так как именно на ее основе уже на заре новой эпохи наукой был создан богатейший исследовательский инструментарий.

Динамически-процессуальная модель становится в XVII веке и основой формирующейся новой европейской экономики. Основой новой экономической системы, складывавшейся в течение по крайней мере двух предшествующих столетий, стал механизм товарного производства и рыночного обмена, базирующийся на непрерывном движении капитала. Рыночные отношения, образующие фундамент новоевропейской экономики, постоянно воспроизводятся в процессе обращения капитала; именно обращение капитала превращается в главную движущую силу всего европейского хозяйства. Оно формирует единое общеевропейскоеэкономическое пространство, оно стимулирует развитие и распространение техники, оно регулирует распределение. Нельзя не обратить внимание на то, что в связи с установкой на динамику совершенно особую роль в этой системе начинают играть деньги как средство ускорения обмена и кредит как орудие его стимулирования. Не случайно, как мы увидим, деньги приобретают значение важного элемента новоевропейской культурной символики.

Новой модели западной экономики, приобретающей в XVII веке черты относительной завершенности, свойственны необыкновенная подвижность и гибкость. Утрата подвижности для этой новой экономики равносильна смерти. Капитал должен непрерывно обращаться, подталкивая рост производства и поддерживая тем самым определенный уровень благосостояния. Таким образом, капитализм как определенный исторический тип хозяйства в известной степени также представляет собою результат проекции идеи самоконструирующего начала на экономическое мышление.

Легко обратить внимание на то, что формирование такого хозяйственного уклада невозможно без радикального переосмысления всех ценностных установок, прямо или косвенно связанных с экономической деятельностью. Одновременно с новым типом хозяйства неизбежно должен был родиться и новый тип человека. Этот новый человек - молодой нарождающийся буржуа, владелец и служитель капитала, - приносит с собой совершенно новое мировоззрение. Рождение буржуазного сознания, особенности которого тесно связаны с особенностями созидаемых и обслуживаемых им новых экономических отношений, превращается в важный фактор культурной истории Европы.

Главное, что было привнесено в европейское сознание буржуазией - это атмосфера бурной и неутомимой деятельности, непрекращающейся внешней активности. Внутренней пружиной, побуждающей к активности, было для буржуа стремление к доходу, ценность которого уже не требовала специального обоснования. Доход сам по себе награда, он сам себя порождает (ведь всякий доход приносит новый доход), а потому именно вокруг него строилась вся система буржуазных ценностей. Другой важной общей особенностью формирующегося буржуазного сознания явилось культивирование в нем идеала автономии и самостоятельности. В дальнейшем мы увидим, какие коренные перемены произошли под воздействием буржуазных ценностей в политическом и этическом сознании Европы. В XVII веке новый социокультурный тип, незаметно появившийся где-то на втором плане западной истории, постепенно выдвигается на авансцену, и с его выдвижением совершенно иной облик принимает и само западное общество. Неуклонный рост значения буржуа в материальной жизни западного общества способствовал распаду во многом унаследованной от средневековья социально-политической модели, преобладавшей в Европе на протяжении XV-XVI веков. Средневековое общество строилось на всепронизывающей иерархии и четкой стратификации. Однако чем более динамичной становилась экономика, тем сильнее расшатывалась сложнейшая система регламентации, составлявшая основу средневекового социума. С другой стороны, само ценностное основание средневековой иерархии (а основание это в конечном счете лежало в теоцентристской установке) уже в эпоху Ренессанса утратило свое значение. Требовалось новое обоснование политической реальности, новая модель политического сознания, базирующаяся не на сакральном авторитете, а на собственном внутреннем основании. Политическая сфера также должна была быть осмыслена как автономная и самодостаточная.

Процесс выработки новоевропейского политического мышления начался еще в рамках Возрождения. Уже Никколо Макиавелли (1469-1527) в своем знаменитом трактате "Государь" пытался дать обоснование самоценности политического успеха, стремясь устранить из деятельности политика все внешние, привходящие мотивы. Вошедший в поговорку имморализм позиции Макиавелли проистекает именно из последовательного проведения применительно к политике принципа самодостаточности. Существование власти не может, по мнению Макиавелли, опираться ни на какую внешнюю санкцию - религиозную, моральную или какую бы то ни было еще. Власть и государство, необходимо проистекающие из самой природы человека, несут в себе собственную внутреннюю целесообразность, и только этой целесообразности должна подчиняться деятельность политика.

Идею Макиавелли о самодостаточной естественной основе возникновения и функционирования политических институтов теоретически развернул английский мыслитель Томас Гоббс (1588-1679) в известной теории общественного договора, опеределившей эволюцию политической мысли Европы почти на два столетия вперед. Гоббс впервые в европейской мысли осуществил последовательное светское обоснование государства, объясняя его происхождение естественными задачами выживания человеческого рода, находящегося до возникновения государственной власти в состоянии всеобщей войны интересов. Задача государства мыслится Гоббсом как гармонизация противоречивых интересов различных социальных групп, а происхождение его он представляет себе как заключение всеми членами общества договора об отказе от части своих прав и передаче их в ведение специального института. Права, сохранявшиеся за индивидом, Гоббс назвал естественными. Таким образом, в основу политического мышления Нового времени было положено понятие неотъемлемого права (в противоположность средневековому, строившемуся на понятиях привилегии и обязанности), что и нашло свое отражение в политических реалиях эпохи.

Нетрудно заметить, что именно представление о естественном праве стало впоследствии фундаментом новоевропейской идеологии равенства, совершенно чуждой средневековому мировосприятию. Идея естественного права служила основанием той самой самостоятельности активного индивида, которая культивировалась в системе буржуазных ценностей. Вполне очевидно также и значение этой идеи для складывания новой юридической системы. Если государственно-политическая деятельность мыслится как обеспечение естественного права, то законность любого решения определяется его соответствием правовой норме; при этом стоит обратить внимание, что особое значение приобрел здесь сам процесс принятия решения, также подлежащий регламентации законом. Новоевропейское правосознание стало главным открытием Нового времени в социально-политической области. В нем мы находим новое обличье все той же интуиции самообосновывающего начала (ведь право не нуждается во внешнем обосновании), понятого как непрерывный процесс самопорождения (поскольку государство есть постоянное возобновление естественных прав).

Следует указать на одну общую черту в становлении основных понятий научного, экономического и политического мышления Нового времени, связанную со своеобразным отталкиванием от средневековых норм. Это ярко выраженная тенденция к секуляризации, обмирщению, тенденция к созданию системы чисто светских ценностей. Вполне естественно возникает вопрос : какова была реакция на все описанные перемены в сфере самой религиозной жизни Европы?

На заре Нового времени религиозная жизнь приняла в Европе чрезвычайно бурные формы. В отличие от перемен в науке, экономике и политике, радикальные сдвиги в области европейского религиозного сознания нашли выражение в конкретных исторических событиях, связанных с таким важным явлением в истории западного христианства, как Реформация. К сожалению, в кратком очерке невозможно дать достаточно полное представление о своеобразии реформационного движения, о его драматической истории, богатой яркими событиями и колоритными личностями. Пик реформационного движения приходится на XVI столетие, но подлинное историко-культурное значение итогов религиозной реформы выявилось только в следующем веке. Для оценки этого значения прежде всего необходимо осознать принципиальную новизну самого мировоззрения, предложенного лидерами Реформации.

Крупнеишие идеологи религиозного обновления, стоявшие у истоков Реформации - Мартин Лютер (1483-1546), Жан Кальвин (1509-1564), Ульрих Цвингли (1484-1531), - выступили с жесточайшей критикой современной им католической религиозной практики, требуя очищения христианской религии от всего внешнего и привходящего. Изначальным импульсом Реформации был, таким образом, поиск некоего внутреннего основания религиозной жизни, не зависящего ни от каких внерелигиозных факторов. Не в последнюю очередь этот импульс был обусловлен негативной реакцией на вовлеченность католической церкви в политические коллизии эпохи и на ее особую роль в европейской экономике. Обновление и очищение религиозной жизни мыслилось реформационными лидерами как возврат к ценностям первоначального христианства, христианства первых веков нашей эры. Этой установкой определяются важнейшие особенности протестантского мировоззрения.

Прежде всего протестанты заявили о необходимости возврата к строгому следованию букве Священного Писания, призвав в соответствии с этим к отказу от всех прочих религиозных авторитетов, будь то отцы церкви, святые или папа. Тем самым протестантизм противопоставлял себя многовековой традиции церковного предания, рассматривая его как результат искаженного человеческого толкования откровенной истины. Речь шла не только о догматических положениях; отрицанию подверглась и веками складывавшаяся католическая обрядность (в частности, отрицалось значение всех таинств, кроме заповедей данных непосредственно Христом крещения и причастия), и сама церковь как институт. Ориентируясь на раннехристианский идеал, Лютер и Кальвин провозгласили отказ от деления верующих на мирское население и клириков, утвердив равное и непосредственное отношение к Богу для всех христиан. Символическим выражением этого равенства стало превращение Библии в общедоступную книгу путем ее перевода с латыни на народные языки (в Германии такой перевод был сделан самим Лютером). Своеобразный демократизм протестантского мировоззрения отразился и в обиходе протестантских общин : глава общины был выборным, а свобода проповеди оставалась одним из важнейших принципов ее деятельности (кстати, именно это способствовало стремительному разделению реформационного движения сначала на несколько крупных направлений, а затем на все более и более мелкие секты).

Не менее радикально формулировали творцы Реформации догматические основоположения нового религиозного движения. В противоположность характерному для католичества вниманию к внешним признакам религиозности, они перенесли центр тяжести на внутреннюю жизнь каждого верующего, на его личное благочестие и личное общение с Богом. Автономия религиозного переживания становится в протестантизме основой всей религиозной жизни. Теоретическим обоснованием этой автономии стало разработанное Лютером и развитое Кальвином учение о спасении. В противовес католическому представлению о возможности спасения посредством совершения добрых дел, Лютер настаивал на том, что для христианина существует только один путь к спасению - личная вера. Вера - ядро религии, без нее все внешние проявления религиозности мертвы. Из этого, впрочем, не следует делать вывод, будто Лютер призывал к созерцательности. Напротив, лютеровская вера побуждает к индивидуальной активности, к действию, но само действие должно идти из сокровенной глубины личности.

В глазах Лютера и его последователей принцип приоритета веры освобождал религию от всякой связи с чем-либо посторонним, делал ее независимой от каких-либо политических и бытовых обстоятельств. С другой стороны, именно он придавал религиозный смысл повседневной деятельности мирянина, в том числе и мирянина-предпринимателя, способствуя тем самым становлению того нового типа деятельной личности, о котором мы говорили в связи с экономическими изменениями.

Учение Лютера о спасении верой имело, впрочем, и другой аспект, о котором необходимо сказать особо. Если спасение не определяется никакими внешними обстоятельствами, то и критерий, в соответствии с которым люди делятся на подлежащих и не подлежащих спасению, недоступен человеку и известен только Богу. Кальвин довел эту идею до логического конца, сформулировав учение о жестком Божьем предопределении, согласно которому все человечество от века разделено на две части; удел одних - погибель, удел других - спасение и вечная жизнь. Но вовсе не следует думать, что учение о предопределении противоречило деятельному духу протестантизма.

Напротив, постоянная обеспокоенность своей посмертной участью должна была побуждать верующего вновь и вновь утверждать свою связь с Богом в повседневной жизни. Для протестанта вера и есть это отчаянное внутреннее усилие ко спасению, постоянное самосозидание. Поэтому демократизм протестантского сознания был неразрывно связан с аскетизмом.

Как мы вскоре увидим, в дальнейшем это учение подверглось в сознании новоевропейского человека совершенно неожиданному толкованию. Однако сейчас для нас важнее указать на общность самого способа построения религиозного мировоззрения у протестантов со способом обоснования других важнейших новоевропейских ценностей. Поразмыслив над идеями Лютера и Кальвина, мы заметим, что и в религиозном сознании новой Европы преобладает та же установка на автономию, с одной стороны, и на динамизм, с другой. Только после того, как мы хотя бы в самых общих чертах познакомились с особенностями новоевропейской религиозности, мы подготовлены к осмыслению важнейших сдвигов, произошедших в морально-этическом сознании Европы. В постепенном процессе складывания новой системы этических норм историко-культурные следствия Реформации парадоксальным образомсоединились с последствиями происходивших в Новое время экономических и социальных изменений. Коренная смена нравственных ориентиров в европейской культуре стала результатом взаимовлияния протестантского мировоззрения и формирующегося буржуазного сознания (это взаимовлияние впервые было подробно исследовано крупным немецким социологом и историком культуры Максом Вебером в книге "Протестантская этика и дух капитализма"). Попытаемся кратко охарактеризовать главные особенности нового нравственного идеала.

Свойственные стремительно распространившемуся по всей Западной Европе протестантизму дух деятельности и культивирование автономии личности сделали его чрезвычайно привлекательным для значительной части молодой буржуазии : ведь протестантизм не только оправдывал, но и освящал всякую мирскую деятельность, в том числе коммерческую (весьма показательно, например, что именно протестантское богословие дало религиозное оправдание кредитным операциям, безоговорочно осуждавшимся средневековым христианством). Всякая профессиональная деятельность стала рассматриваться в контексте протестантского мироощущения как религиозно-нравственная миссия, как призвание. Поэтому профессиональным качествам вообще и профессиональным качествам предпринимателя в особенности постепенно начал придаваться характер нравственных добродетелей.

В свете представления о религиозном значении мирской деятельности многие положения протестантской доктрины приобрели в сознании купца или бюргера XVII столетия совершенно неожиданный смысл. Так, лютеро-кальвиновское учение о предопределении стало восприниматься в том смысле, что о принадлежности того или иного мирянина к категории спасаемых можно судить по его профессиональным и коммерческим успехам. Аскетизм протестантского мироотношения истолковывался как культ бережливости и повседневной систематической дисциплины, так что приобретаемое с их помощью богатство стало расцениваться, с одной стороны, как мерило добродетельности владельца, а с другой стороны, как мерило доступной ему спасительной благодати. Центральное для ориентированной на непосредственное общение с Богом протестантской этики понятие совести ассоциируется теперь в сознании буржуа с понятием честности (не только сугубо бытовой, но и предпринимательской), и второе постепенно вытесняет в его сознании первое. Протестантское стремление к утверждению духовной автономии превращается в стремление к утверждению индивидуальной автономии вообще; так рождается типичный для буржуазной этики идеал "человека, всем обязанного самому себе"(точным отражением этого идеала является английский фразеологизм self-made man - букв."человек, сделавший сам себя").

Стоит обратить внимание на очень наглядную иллюстрацию нового нравственного идеала, до сих пор остающуюся одним из самых популярных произведений новоевропейской литературы. Это знаменитый роман Даниэля Дефо (1660-1731) о Робинзоне Крузо. Присмотревшись повнимательнее к герою Дефо, мы найдем в нем все основные буржуазные добродетели : самостоятельность и неутомимую жажду деятельности, методическую дисциплину и трудолюбие, доходящую до педантизма аккуратность, бережливость и рачительность. История Робинзона - настоящий гимн новому человеку, ставшему на некоторое время главным действующим лицом культурной истории Запада.

Постепенно обмирщаясь, созданная протестантизмом строгая пуританская мораль неуклонно приобретала все более прагматические черты. В итоге в моральном сознании европейца стал преобладать утилитаризм. Нетрудно заметить, что эта парадоксальная метаморфоза была логическим следствием стремления положить в основу этики все ту же общую идею самосозидания. Если человек стремится к идеалу внешней автономии и самодостаточности, то мерилом нравственности для него рано или поздно становится польза. Поэтому вполне естественно, что дальнейшее развитие новоевропейской морали происходило так или иначе именно в рационально-прагматическом русле.

Не менее сложные и парадоксальные процессы можно наблюдать и в эволюции европейского художественного и эстетического мышления.

Язык и выразительные средства искусства очень чутко реагировали на изменения в мироощущении европейского человека. Быть может, нигде тяготение новоевропейского сознания к динамике не отразилось так сильно, как именно в искусстве. Еще О.Шпенглер обратил внимание на то, какую огромную роль в художественном мышлении новой Европы стали играть процессуальные формы. Средневековое обоснование искусства опиралось на учение о его символической природе, и особенности того или иного произведения определялись в первую очередь его символико-аллегорическим значением, по отношению к которому все прочее рассматривалось как средство. В новоевропейском искусстве символический подтекст утрачивает свое главенствующее значение, вследствие чего на первый план в системе эстетических ценностей выступает занимательность.

Несущей конструкцией художественного произведения становится событие, само по себе рассматриваемое как объект интереса; отсюда все возрастающее значение в нем сюжета, фабулы, действия. В этом отношении весьма показательны, например, расцвет приключенческого и авантюрного жанра в литературе XVI-XVII веков ("Жизнь и приключения такого-то", "История такого-то" - весьма типичные для этого времени заглавия беллетристических сочинений), бурное развитие театра и драмы (период с середины XVI по середину XVII века поистине можно было бы назвать золотым веком западноевропейского театрального искусства), огромное сюжетное разнообразие в живописи. Как заметил тот же Шпенглер, поиск саморазвертывающейся формы в музыке привел к возникновению и развитию полифонии. Ориентация на занимательность сама по себе свидетельствовала о стремлении новоевропейского искусства к созданию замкнутой автономной системы эстетических предпочтений. Произведение искусства должно было теперь говорить само за себя, не ища подтверждения своей ценности в символах и аллегориях. Новый подход к художественной форме требовал теоретического обоснования. В связи с этим в Новое время в европейской эстетике впервые осознанно ставится проблема стиля. В основу постановки этой проблемы было положено понятие классического, то есть безусловно ценного и образцового в художественном отношении. Истинное искусство - то, которое соответствует классическому образцу, отвечает некоторому набору заранее определенных необходимых требований; таким образом, здесь, как и в науке, ценность результата определяется процессом его получения. На базе этой идеи впервые в истории западной культуры была создана целая система норм и предписаний, предъявляемых всякому, кто претендует на то, чтобы заниматься искусством, своеобразная методология художественного творчества; так сложилось главное идейно-художественное течение XVII века - классицизм.

С культурологической точки зрения классицизм интересен не столько содержанием своих норм и не столько тем, что за образец им была взята античность, сколько тем, что вообще самосознание европейского художника стало нормативным, при чем предполагалось, что нормы определяют не только результат, но и сам процесс эстетической деятельности. Здесь вновь выявляется уже знакомый нам способ обоснования - самоценность искусства базируется на некотором самопорождающем процессе, по отношению к которому художественная форма - результат.

Таковы лишь самые, на наш взгляд, важные и характерны проявления своеобразия новоевропейского культурного мышления.


4. Внутренняя противоречивость новоевропейской культуры.


Сравнивая и сопоставляя многообразные проявления общих черт новоевропейской культурной модели в различных областях западной культуры, нельзя не обратить внимания на некое принципиальное противоречие, лежащее в самой ее сердцевине. С одной стороны, отказавшись от построения всей системы культуры на едином содержательном принципе, новоевропейское сознание постулировало автономию и самодостаточность каждого из типов культурной деятельности. С другой стороны, обретая в себе внутреннее основание, каждый из них рано или поздно начинал претендовать на всеобщность. Таким образом, вместо единой цельной картины мира новоевропейское сознание создало множество совершенно разных способов его осмысления, часто трудно совместимых между собою, но равно претендующих на универсальность. Тем самым уже в изначальной установке новоевропейского сознания было скрыто зерно будущего конфликта. Раскрытием этого противоречия и определилось дальнейшее развитие западной культуры.


ЛИТЕРАТУРА


  1. Шпенглер О. Закат Европы. Т.1. М. 1993.

  2. Бродель Ф. Динамика капитализма. М. 1992.

  3. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма/Избранные произведения. М. 1990.

  4. Оссовская М. Рыцарь и буржуа. М. 1987.

  5. Гвардини Р. Конец Нового времени//"Вопросы философии", 1990.

  6. Легенда о докторе Фаусте. М. 1978.



I. АНТРОПОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ В КУЛЬТУРОЛОГИИ

1. КУЛЬТУРОЛОГИЯ - ИНТЕГРАЦИЯ ЗНАНИЙ О КУЛЬТУРЕ

Антропологическая традиция в культурологии — традиция ис­следования культуры в культурной и социальной антропологии.

Культурология как интегративная наука формируется на сты­ке целого ряда научных направлений, создавших собственные тра­диции изучения культуры. Наиболее важными из них стали фи­лософия культуры, культурная антропология, сравнительное язы­кознание, история культуры, социология культуры и т.д.

Специфику антропологической традиции достаточно точно под­метил американский культурантрополог Л.Уайт. Определив культу­ру как специфический класс явлений, присущих только человече­скому сообществу, он выявил принципиально важную черту ант­ропологии как науки о человеке, дополнив свое определение сооб­ражениями о том, что мир человека — это мир его культуры.

Таким образом, на протяжении более ста пятидесяти лет антропология, сохраняя целостный подход в изучении человека как существа биологического и культурного одновременно, вы­деляла культуру как центральный объект исследования, а мир человека рассматривала как совокупность культур тщательно изучаемых этнографией, археологией, историей.

Антропологи XX века добились больших успехов в изучении конкретных культур, собрали огромный эмпирический материал, создав базу для развития теории. Так, с начала 30-х до начала 60-х гг. инициативной группой под руководством Дж. Мердока был создан мировой корпус этнографических данных, известный как “Ареальная картотека человеческих отношений” (ХРАФ), из­данный в 1967 г. в виде “Этнографического атласа”. Этот атлас содержал сведения по 600 отдельным культурам, данные о кото­рых сыграли свою роль для отработки метода кросс-культурного исследования, построения типологии культур, выработки концеп­ции “универсальной культурной модели” и т.д.

В течение XX века в антропологии сложился ряд направле­ний, опиравшихся на собственную методологию и методику исс­ледований и отчетливо образующих самостоятельные школы. При всем своем разнообразии эти крупные национальные школы (северо-американская, британская, французская и др.) обладают внутренним традиционным единством. Развиваясь в рамках об­щей науки, каждая национальная школа выработала свой подход к объекту изучения. Так, американская антропологическая школа выделяет культуру как основной и автономный феномен истории, называет свою традицию исследования культурной антропологией, в состав которой включает: этнографию как изучение и описание специфики отдельных культур; этнологию, как сравнительно-исто­рический анализ культур, теоретическую антропологию; археоло­гию; лингвистику; некоторые направления психологии.

Разногласия между культурантропологами США и социалан-тропологами Великобритании и Франции по соотношению наук исходят из разной оценки значимости понятий “культура” и “об­щество”. Если в первом случае более широким считается понятие “культура” и социум рассматривается как ее подсистема, то во втором “общество” является всеобъемлющим понятием, а “куль­тура” рассматривается как одна из функций социуам. В итоге в мировой науке сложилась традиция использования данных куль­турной и социальной антропологии как взаимодополняющих.

Вклад каждой из названных школ в целостное исследование культуры и, следовательно, в формирование культурологии огро­мен. В культурной и социальной антропологии был пройден путь от изучения примитивных культур к целостному исследованию со­временных (Л.Уайт, М.Салинс, М.Харрис и др.); от эмпирических описаний к анализу и антропологической теории и в итоге — к созданию мощного культурологического пласта, в котором на ос­нове конкретного материала, были тщательно разработаны следую­щие проблемы: 1) сформулировано понятие “культура” (Эд. Тайлор, А.Кребер, К.Клакхон, Б.Малиновский, Л.Уайт, А.Радклифф-Браун, Д.Бидни, К.Кафанья и др.); 2) сформулировано понятие “культурная динамика”, изучены культурные процессы разного уровня: от ассимиляции и аккультурации отдельных культурных черт до процессов инкультурации (социализации) и эволюции отдельных культурных форм (Ф.Боас, Р.Лоуи, Б.Малиновский, А.Кребер, Л.Уайт, Дж. Стюард и другие) и т.д.

В середине XX века были сформулированы новые концеп­ции эволюции культуры: 1) общей (универсальной) эволюции Л.Уайта—Г.Чайлда; 2) мультилинейной эволюции Дж. Стюарда;

3) специфической эволюции М.Салинса—Э.Сервиса; были раз­работаны основы типологии культур (А.Кребер, Д.Мердок, Дж. Стюард, Д.Фиблман, Л.Уайт и др.); оформились различные под­ходы к интерпретации культуры: исторический, структурный, структурно-функциональный, системный и т.д. (Ф.Боас, К.Ле-ви-Стросс, Б.Малиновский, А.Радклифф-Браун, Л.Уайт).

В 40-е — 50-е гг. в антропологии началась дискуссия (не завершенная но сей день) о необходимости выделения специальной науки о культуре, которую в книге 1949 г. Л.Уайт на­зывает “культурологией” и предлагает ее основные принципы. С этого момента начинается- качественно новый этап в истории науки о культуре как культурологии.


2. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ КУЛЬТУРЫ В АНТРОПОЛОГИИ

Проблемами интерпретации культурных процессов Активно занимался Л. Уайт. В соих работах, он исходил из того, что в культуре существуют три четко разграниченных процесса и соответствующие им три способа ее интерпретации: 1) временной, который является хронологической последовательностью единичных событий; его изучает история; 2) формальный, представляющий яв­ления во вневременном, структурном и функциональном аспектах, что дает нам представление о структуре и функциях культуры; 3) формально-временной, представляющий явления в виде временной последовательности форм; его интерпретацией занимается эволюци­онизм. Таким образом, следует различать исторический, формальный (функциональный) и эволюционный процессы. Однако в антропологии достаточно широко была распространена точка зрения, согласно которой существуют всего два способа интерпретации культуры — “исторический” и “научный”. Согласно этому, истори­ческие исследования занимаются описанием хронологического ряда отдельных имевших место событий. Историческое объяснение дол­жно состоять в воспроизведении предшествующих событий, т.е. объяснение культурного феномена будет заключаться в соотнесении его с тем, что произошло ранее. Так, употребление табака эскимо­сами Аляски должно быть “объяснено” на примере истории рас­пространения табака и трубок по всему миру до тех пор, пока они не достигли эскимосов Азии.

“Научная” интерпретация, согласно вышеуказанным взгля­дам, не связана ни с временной последовательностью событий, ни с их уникальностью, но только с их общей схожестью. Эти схожести описываются посредством обобщения.

Разумеется, разграничение временных и вневременных аспек­тов различных явлений имеет право на существование. Но назы­вание изучения одних аспектов “историей”, а других — “наукой” необоснованно и вводит в заблуждение. Мы не говорим, что ас­трономия является “наукой”, когда изучает вневременные повто­ряющиеся процессы поведения небесных тел, и не является ею — когда изучает уникальные временные процессы, приведшие к образованию солнечной системы. Наука астрономия изучает и ин­терпретирует небесные явления в их временном, неповторяющем­ся (историческом) аспекте, в их вневременном повторяющемся (формально-функциональном) аспекте и в их формально-временном неповторяющемся (эволюционном) аспекте. Точно так же изучение культуры есть или должно быть интерпретацией куль­турных явлений в тех же трех аспектах.

\Итак, в культуре существуют два отдельных, четко разгра­ниченных процесса, каждый из которых носит временной ха­рактер: исторический процесс и эволюционный процесс. Антро­пологи, которые различают лишь “историю” и “науку”, разде­лить эти два временных процесса не смогли. Так, Ф.Боас на­зывает эволюционистский подход Дарвина “историческим”, А.Радклиф-Браун предложил назвать историческим методом анализ стадий становления культурных явлений и т.д.

Здесь налицо смешение. Два совершенно различных типа про­цесса, два различных типа интерпретации называются “историче­скими” в силу того, что оба они изучают временной ряд событий. Точно так же, пишет Л.Уайт, можно назвать черепах “птицами”, поскольку и те и другие откладывают яйца. “Принципы социологии” Спенсера и “Древнее общество” Моргана являются “историей цивилизации” не более, чем трактат об эволюции человека — историей рас или трак­тат об эволюции денежных единиц — историей коммерции и бан­ковского дела, или монография о росте — биографией человека.

Исторический процесс легко отличить от вневременного фор­мально-функционального процесса. Первый занимается лишь хро­нологической последовательностью событий, каждое из которых уникально во времени и пространстве. К примеру: Наполеон по­кинул Эльбу, вернулся во Францию, был сослан на о. Св.Елены, где и умер. Перед нами временная последовательность событий, каждое из которых отдельно скоординировано во времени и про­странстве. Каждое событие уникально и, поскольку это так, их последовательность необратима и неповторима. Формально-функци­ональный подход интересует совсем иное, он не связан с уникаль­ностью событий — исследователей здесь скорее интересует общее сходство. Предположим, мы изучаем мятежи и восстания с точки зрения формально-функционального подхода. В таком случае, мя­теж А нам интересен не тем, чем он отличен от других, но тем, чем он сходен с -другими мятежами. Время и место не имеют значения. Для нас не важно, произошло восстание в декабре или в мае, в России или во Франции - нам интересен мятеж как таковой, нам необходимо сформулировать некие общие постулаты, которые можно применить к любому мятежу. Нас интересует уни­версалия, которая может объяснить все частности.

Эволюционный процесс в некоторых аспектах напоминает исторический и формально-функциональный. Он связан с хронологической последовательностью, как и исторический: Б следует за А, но предшествует В. Эволюционный процесс связан с формой и функцией: одна форма вырастает из другой и перерастает в третью. Эволюционный процесс связан с прогрессией форм посред­ством времени. В этом процессе временная последовательность и форма равно значимы и важны. Они сливаются в интегрированный процесс изменения. Поясним сказанное примерами.

В эволюции приматов можно выделить Три стадии: А — обезьяноподобное хвостатое четвероногое; Б — бесхвостый, име­ющий руки антропоид; В — человек прямоходящий. Перед нами процесс изменений, в котором время, форма и функция равно важны. А, Б и В суть формы, конфигурации взаимосвязанных частей. Они формально взаимосвязаны, появляются в опреде­ленной неизменной последовательности и, соответственно, свя­заны друг с другом во времени. И в то же время научное описание этого процесса не является историей. Мы не имеем дело с конкретными событиями. Мы имеем дело с классами событий, не с этой обезьяной или тем человекоподобным, но с классом обезьян и классом человекоподобных.

Итак, мы видим, что и эволюционный, и исторический про­цессы включают временную последовательность. Однако исто­рический процесс имеет дело с единичными событиями, в то время как эволюционный имеет дело с классом событий, неза­висимых от определенного времени и места.

Эволюционный процесс напоминает формально-функциональ­ный — оба имеют дело с взаимоотношением формы и функции. Но эволюционный процесс связан с временными, изменениями, которым подчиняются формы и функции, в то время как фор­мально-функциональный процесс носит вневременный характер.

Все три процесса — исторический, эволюционный и формаль­но-функциональный различимы на любом уровне действительности:

и на физическом, и на биологическом, и на культурном.

Обращаясь к культурным явлениям, мы различаем три типа культурных процессов. Исторический процесс очевиден. Идет ли речь об огнестрельном оружии, фарфоре, гончарном круге, дифференциальном исчислении, печати, обряде обрезания, ри­туале пожатия рук и т.д. Обычай имеет свою историю. Он об­разовался в определенном месте, в определенное время, при определенных обстоятельствах и впоследствии распространился. Археологи и этнологи часто выступают в роли историков куль­туры; их цель — восстановить историю событий.

Ученый, исследующий культуру, также проявляет интерес к вневременному формально-функциональному аспекту анализа фак­тов. Форма, модель или структура как явления культуры могут быть объектом научного анализа. Это может быть социальная структура, форма правления, форма семьи, модели экономического, политического или религиозного поведения, строение каноэ или архитектура собора и т.д. Важно отметить, что функционалисты (Б.Малиновский, А.Радклиф-Браун) много занимались структурой, называя ее “анатомией” или “скелетом” культуры. Их также ин­тересовали функциональные взаимоотношения или, как они гово­рили, “физиология” культуры. Этот интерес прекрасно выражается фразой “как работает” культура, т.е. как одна часть процесса со­относится с другой частью, какую роль определенный элемент иг­рает в общей структуре. Так, Радклиф-Браун занимался проблемой взаимоотношений различных компонентов тотемизма, Малиновский выяснял роль магии в сельском хозяйстве и т.д.

Процессы в их вневременном, повторяющемся и обратимом виде также привлекали внимание исследователей культуры. Анализировались процессы интеграции и дезинтеграции, фор­мирование и распад семьи, повышение ценности и обесценива­ние денег и т.д. События, которые считались исключительно образцами поведения определенного класса, вновь и вновь по­падают в поле зрения исследователей.

Формально-временной процесс выражается в том, что обычно называют ростом, или развитием культуры: лежащая в его основе структура изменяется во времени, в котором одна форма вырастает из предшествующей формы и превращается в последующую. Эво­люция топора, ткацкого станка, клана, денег, письма, профессио­нальных корпораций, расслоения классов, математики, монархии и т.д. являют собой пример такого рода процессов. Имея дело с процессом эволюции, мы сталкиваемся не с единичными события­ми, но с классами событий, не имеющими строгой отнесенности к определенному месту и времени. Производя исторический анализ, мы отметим, что деньги впервые появились тогда-то и там-то, ска­жем, в Малой Азии в I тысячелетии до н.э. Как эволюционистов нас будет интересовать только сам процесс развития денег, где бы и когда бы он ни происходил, сколько бы раз — один или двадцать один — он не повторялся.

Историк, исследуя деньги, обращается к определенной по­следовательности конкретных событий, эволюционист — к по­следовательности событий как общему процессу трансформа­ций. Историк отметит, что такие-то и такие-то люди, жившие

в определенном месте и в определенное время, имели опреде­ленную форму письма. В Египте в 2000 г. до н.э. была рас­пространена смешанная форма письма, в которой знаки обоз­начали звуки, понятия и предметы. На Синайском полуострове определенный народ, сириты, сделал в определенное время ог­ромный шаг вперед в искусстве письма. Сириты выработали систему, в которой небольшое количество упрощенных рисун­ков обозначало основные звуки и только звуки и т.д.

Интересы эволюциониста лежат совсем в другой плоскости. Так, он хочет узнать, как алфавит вырос из иероглифического письма и как последнее в свою очередь произошло от письма изобразительного. Существует ли единый путь распространения письма или их несколько? Если путь один, то каковы его этапы? Нельзя ли сформулировать такие принципы этого развития, чтобы их можно было применить к письму любых народов, живущих в любое время и в любом месте?

Используя три подхода в интерпретации культуры, иссле­дователь может наиболее полно рассмотреть все процессы, свой­ственные ей.

ЛИТЕРАТУРА

1. Аверкиева Ю.П. История теоретической мысли в американской этнографии. — М., 1979.

2. Артановский С.Н. Самобытность и многообразие в культуре. — М„ 1964.

3. Мид М. Культура и мир детства. — М., 1969.

4. Уайт Л. Работы по культурологии. Сб. переводов. — ИНИОН РАН. - М., 1996.


XX. Модели культуры Нового времени: модификации эпохи Просвещения.


1. Просвещение - новый этап в развитии новоевропейской культуры

Страницы: 1, 2, 3


на тему рефераты
НОВОСТИ на тему рефераты
на тему рефераты
ВХОД на тему рефераты
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

на тему рефераты    
на тему рефераты
ТЕГИ на тему рефераты

Рефераты бесплатно, реферат бесплатно, курсовые работы, реферат, доклады, рефераты, рефераты скачать, рефераты на тему, сочинения, курсовые, дипломы, научные работы и многое другое.


Copyright © 2012 г.
При использовании материалов - ссылка на сайт обязательна.