Реферат: Женщины и власть в России: история и перспективы

Именно во времена Елизаветы складывается характерное для западного придворного общества периода абсолютизма соперничество придворных клик, которое активно использует в своих интересах монарх. При том важную роль в борьбе за монаршее благоволение играют изысканные формы поведения и наряды, создается и развивается придворный этикет как ритуал манипулирования символами власти. Для самой Елизаветы Петровны натравливание придворных друг на друга, сплетни и наушничество были любимым развлечением.  

С течением времени императрицы оказывались все больше связаны не только с гвардией, возводившей их на престол, но и с общественным мнением знати. Еще Елизавета при холодном и даже враждебном ей дворе Анны Иоанновны должна была научиться, используя свой женский такт, лавировать между разными общественными силами - «проходить между толкающими друг друга людьми, не задевая их» [5, кн. XII, с. 639]. Екатерина II, чье положение при дворе Елизаветы Петровны было также непрочно, добивалась поддержки, угождая знатным, влиятельным и близким «кабинету» старушкам. Она подолгу беседовала с ними об их здоровье, слушала их воспоминания и спрашивала их совета, а затем искренне благодарила. В своих записках она пишет, что «знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница... Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным способом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство» [3, с. 311].  

Поведение будущей императрицы объяснялось не только хитростью, но и детскими комплексами. Еще девочкой Екатерину убеждали, что она некрасива, и это заставило ее учиться искусству нравиться («искать в душе того, чего недоставало наружности») и стремиться к этому всю жизнь [6, т. 5, с. 338]. Особенно в начале своего царствования императрица, по замечанию иностранцев, делала все, чтобы понравиться своим подданным.  

Эта стратегия самоутверждения при помощи женских средств и в женском обществе не заменяла Екатерине общения с такими политическими деятелями, как А. Бестужев-Рюмин, Шуваловы, С. Апраксин, М. Воронцов, Разумовские. Но она стала в это время равно необходимой. При женском дворе надо было не только убедить в своих способностях, надо было понравиться. Политика как никогда раньше строилась не только на расчете, но и на эмоциях.  

Однако противопоставлять разум и эмоции было бы неверно. «Придворная рациональность» подразумевала и рационализацию эмоциональной жизни. Провоцирование и соблазнение стали широко применяемыми стратегиями, которыми Екатерина пользовалась, зная слабости как императрицы Елизаветы, которую она не боялась стращать отъездом в Германию, так и простых деревенских баб, с которыми она не только говорила, но и обнималась и целовалась на русских дорогах [3, с. 309]. Лишь с возрастом эта рациональность проявления эмоций перешла в рационализации по 3. Фрейду, которыми престарелая императрица старалась защититься от растущего одиночества.  

Тем самым женские органы власти, не государственные, а общественные по своей сути, мало зависимые от бюрократии и официальной иерархии, от мифологии российской власти, способствовали зарождению в стране общественного мнения нового, нетрадиционного типа, связанного с личными впечатлениями и оценкой персональных качеств представителей власти, а не с их соответствием сакральному прототипу, отражением которого они являлись.  

Средства соблазнения и приручения, отработанные на женщинах, Екатерина II успешно использовала применительно к мужчинам. «Увлекать их, сманивать на свою сторону, превращать прежде враждебных, равнодушных или нейтральных - в своих верных слуг, надежных сторонников, верных друзей» - вот ее важнейшая цель [3, с. 340]. Управление страной было для нее женской игрой с мужскими судьбами и именно поэтому она так часто оказывалась в выигрыше. Ей не раз приходилось отдавать свою судьбу в чужие руки, но только для того, чтобы добраться до места, к которому она стремилась, не имея для этого собственных сил. Она умела очень точно угадывать настроение и стремления собеседника, внимательно слушать и «попадать в такт» с его мыслями, заставляя раскрыть свои намерения и способности, провоцировала и «заводила» мужчин, а затем использовала их в своих целях. Она не приказывала, а как бы подсказывала им свои желания, заставляя мужчину поверить в то, что это его собственные цели. Как писал Ключевский, «она умела чужое самолюбие делать орудием своего честолюбия, чужую слабость обращать в свою силу» [6, т. 5, с. 27].  

Именно поэтому Екатерина никогда не страдала от извечной проблемы российской власти - нехватки способных людей. «Неурожая на людей не бывает», - искренне считала она. И действительно, благодаря этой стратегии ей удалось окружить себя толпой выдающихся талантов, из которой она выбирала лучших, таких как государственные деятели Г. Потемкин и А. Безбородко, полководцы А. Суворов и П. Румянцев, флотоводец В. Чичагов, организатор образования И. Бецкой, поэт Г. Державин... Она облекала этих людей личным доверием и делала лично себе обязанными. Императрица никогда не упускала случая отметить их «персональную ко мне любовь и привязанность» и всегда ее вознаграждала [3, с. 338].  

Однако меру рационализации общественной жизни XVIII века не стоит преувеличивать. Умные разговоры и безупречное следование этикету ценились при дворе. Но чем дальше от столицы, тем более оригинальным, а порой и вызывающим должно было быть поведение, чтобы вызвать интерес и слухи, необходимые для приближения к носителям власти. Да и среди придворных императрицы ценили не только дельных людей, но и шутов. Особенно предпочтительным было сочетание данных качеств. Эту эпоху скорее можно характеризовать как переходную от традиционного, «чинного» поведения XVII века к рационализированному, расчетливому поведению века XIX. Наряду со следованием этикету в это время ценилось открытое шутовство, часто бывшее особым проявлением «придворной рациональности».  

Такую стратегию поведения избрал А. Суворов, который, по замечанию С. Соловьева, будучи отлично обученным и талантливым офицером, понимал, что не «став на вид», не обратив на себя внимание двора, невозможно достичь положения, когорого он был достоин. В результате «Суворов сделался чудаком» и остался в памяти современников не только как великий полководец, но и придворный шут. Он векасивал во время обеда на стол и кричал петухом, даже дома хлебал кипящие щи, тоявшие на раскаленной печи... Он женил своих крепостных, построив их парами в ряд как придется. Последний трюк имел беспроигрышный успех, так как свадьбы прислуги любили все императрицы, особенно Елизавета [12; 6, т. 4, с. 338].  

Эта поведенческая стратегия, отмеченная А. Грибоедовым в «Горе от ума» как яркий признак эпохи, была широко распространена среди московской знати, которая соревновалась не только в богатстве карет и лошадей, одежде кучеров, но и в необычности, шутовском характере выездов и прогулок, обращении с гостями. Следующее поколение характеризовало такие поступки как самодурство или оригинальничание, но на самом деле эти действия были формой коммуникации с властью [9, с. 193]. При определенном положении человека подобное поведение могло быть и символом его собственной власти. На самом деле трудно придумать что-нибудь более оригинальное», чем поведение Г. Потемкина, который и иностранных послов принимал без штанов [3, с. 351].  

Так проявлялся карнавальный характер эпохи, когда по всем правилам жанра женщины, разрушая традиционную идеологию и мировоззрение, заняли место царя. Это можно рассматривать как акт переодевания, передразнивания, осмеивания примет уходящей культуры. Женщина на престоле Святой Руси являла собой законное проявление «Иного», небывалого, запредельного. Ее появление там недаром гало народ и связывалось с голодом, болезнями, неурожаями. По логике этого ре ворота, и присягать женщине-императрице должны были не мужчины (как это было принято в патриархальном обществе), а женщины [13]. Роскошные наряды и вызывающее поведение маскировали постепенное разложение старых традиционных стереотипов и рождение новых.  

В этом смысле смена языка имела не только функциональное, но и большое символическое значение. Характерно, что при Анне Иоанновне и засилье немцев знание иностранных языков было очень мало распространено даже среди офицерства [5, кн. X, с. 524]. Немецкий, а затем и французский языки стали цениться в середине а прежде всего как атрибуты маскарада, приметы светской жизни, любовного общения, романтических фантазий. Их главная роль заключалась в разрушении старого дискурса, неотделимого от старославянского языка, как носителя уходящих ценностей. В отходе от тяжеловесной старославянской поэзии, в «смешеньи языков», вляниях лингвистического маскарада постепенно складывался современный русский язык и современные формы мышления.  

Таким образом, эпоху правления женщин-императриц в России нельзя недооценивать. Это была очень важная связка в отечественной истории, заполнившая образовавшийся после петровских реформ разрыв и обозначившая частичную смену насильственной европеизации, проводимой государством, элементами спонтанной европеизации, базировавшейся на формировавшихся под влиянием придворного общества потребностях и интересах дворянства. Огромную роль в этом играла гендерная принадлежность правительниц России, их образ жизни и появившиеся женские формы общественной организации и передачи культурных норм (моды).  

По свидетельству современника этих перемен А. Болотова, новые формы существования стали впервые рассматриваться рядовыми дворянами как «хорошая жизнь» [5, кн. XII, с. 278]. Нововведения распространялись на местах не приказным порядком, а через местные дворянские общества, во главе которых стоял губернатор. Так воспроизводилось придворное общество и его светские нормы поведения. Дворяне, за которыми в 1785 году было окончательно закреплено право привилегированного сословия самим определять, служить или не служить, все же медленно возвращались в деревни, оседали в губернских и уездных городах, составляя основу тамошнего образованного общества. Постепенно новые формы поведения, любовь к европейской музыке и живописи, чтению романов, модные стихи и песни распространялись в российской глубинке.   

Перспективы женской политики в России 

Исторический прецедент XVIII века представляет большой интерес сейчас, когда страна находится во многом в сходных условиях, переживая новый этап вестернизации и приходя в себя после шока от авторитарных экспериментов, по сравнению с которыми петровские преобразования уже не кажутся столь радикальными. Большинство населения, как и почти три века назад, насильственно вовлечено в новые, малопонятные и плохо отрегулированные отношения, «выживает» в мрачном ущелье потерявшего преемственность времени, ставшего вдруг дискретным, разорванным. Этот период принято сравнивать со Смутным временем, но скорее он - его преддверие, ибо основное свойство такой эпохи - наличие нескольких, в равной мере признаваемых значительными группами населения центров власти в стране.  

Альтернативе кризиса власти в данных условиях должна быть противопоставлена не менее радикальная альтернатива, позволяющая сохранить единство государства, преемственность культуры, перевести вестернизацию в эволюционную плоскость и придать ей определенные правила. Таких вариантов несколько и один из них - гендерная альтернатива, отработанная в истории страны и имеющая ряд преимуществ в современном постиндустриальном обществе.  

Одно из наиболее привлекательных свойств женской власти - действовать помимо бюрократии, путем конструирования параллельных структур управления и обратной связи, имеющих общественный характер и основанных на новых, возникающих потребностях людей и деятельности неформальных организаций в центре и на местах. Такие организации уже налицо, и это едва ли не единственные представители реальных интересов населения, а не идеологических течений с неустойчивой (по разным причинам) общественной базой. Их главная роль - ограничение бесконтрольности чиновников, борьба за правовой характер деятельности институтов государства. В этом смысле женские организации - альтернатива в равной степени как авторитарным, так и коммунистическим или олигархическим тенденциям, представители которых стремятся по-разному использовать последствия модернизации (для концентрации власти или обогащения). Наряду с другими правозащитными организациями они представляют собой силу, заинтересованную в политической модернизации (формировании гражданского общества и правового государства) как таковой.  

Вспоминая опыт второй половины XIX-XX веков, начинаешь думать о том, что гражданское общество в России - это во многом женская альтернатива «диктатуре развития». Меняя лица (монархия, советская республика, демократическая республика), последняя стремится навязать России готовые рецепты модернизации. Почему они каждый раз терпят крах? Во многом потому, что являются для власти не целью, а средством, в то время как артельные и общинные, государственнические инстинкты русского мужика, шею которого используют для реализации всех этих красивых проектов, не позволяют ему всерьез поставить вопрос о собственной пользе, о личной заинтересованности в преобразованиях, а заставляют каждый раз впрягаться в воз, на котором едут другие. Пассивность российских мужчин (женщины часто путают ее с их «феминизацией») - это как раз плод такой дурно понятой «сознательности», боязнь потребовать у общества лично для себя «лишнего».  

В отличие от мужчин российские женщины всегда обладали меньшей «сознательностью» и начиная с деревни XIX века, а потом и в советские времена, больше думали о личном, чувствуя, что имеют на это право: ведь женское личное - это родовое, витальное, вечное: вопрос воспроизводства семьи и тем самым - нации. Мужской модернизации «сверху» всегда противостояла женская модернизация «снизу» - грошовые приработки у барина при царе и мелкая торговля модной одеждой в туалете «Детского мира» при советской власти [14]. Женская альтернатива телячьей «сознательности» мужского сообщества - это реальная политическая сила, способная определить будущее страны.  

Конечно, женское сообщество расколото внутриполовой конкуренцией, прямым следствием общего кризиса государства и нации, проявляющегося в повышенной смертности молодых мужчин и массовом пьянстве выживших. Чем глубже будет кризис, тем сильнее разовьется эта конкуренция. Она подобна инфляции: в стране все более переоцененными оказываются мужчина и доллар. Но на последнем рубеже российские женщины умеют сплачиваться: вспомним Февральскую революцию 1917 года, начатую демонстрациями женщин Петрограда, поддержанными армией (кстати, женщины оказались последними, кто защищал Временное правительство).  

Для такого сплочения есть объективные предпосылки в изменении глубинных мотиваций и механизмов контроля поведения человека в постиндустриальную эру. Эти изменения еще в 40-е годы XX века выявил американский социолог Д. Рисмен, противопоставивший человека индустриальной эры, все еще связанного с традиционными нормами поведения, убеждениями и идеологией, и человека постиндустриальной эры, чье поведение регулируется скорее внешним примером, модой, соблазнами, которые предлагает ему общество потребления [15]. В философии постмодернизма первая стратегия оценивается прежде всего как мужская, вторая, связанная с искушением, соблазнением, провокацией - скорее как женская [16]. Фактически это означает, что патриархат изживается не только в семье и государстве, но и в глубинных основах сознания. Мир феминизируется.  

В современной элиасовской социологической школе, долгое время отстаивавшей принцип самоконтроля как завоевание человеческой культуры, сейчас под давлением реалий постиндустриального общества наметились компромиссы, сближающие идеи Н. Элиаса и Д. Рисмена. Их сторонники опираются на размышления первого о тенденциях контролируемого снятия внутреннего контроля за поведением, ставшего к началу XX века слишком жестким. По их мнению, «принципу приказа», неотделимому от самоконтроля, приходит на смену «принцип соглашения», ориентированный главным образом на просчитывание социальных реакций на свои поступки. В этих условиях никаких реальных границ для поведения человека не существует: все возможно постольку, поскольку не затрагивает чужих интересов [17]. Однако субъект поведения при этом уже не может ориентироваться исключительно на собственные представления о должном - он вынужден постоянно оглядываться на окружающих и оценивать их впечатление о своей деятельности и ее результатах. Так снова мужская стратегия поведения, опирающаяся на внутренние представления о праве и долге сменяется женской, при которой потребность нравиться и находиться в гармонии с окружающими выражается в постоянном внимании к настроению людей как отражающему тебя зеркалу.  

В условиях растущей непредсказуемости как в общественном развитии, так и в политике все большее значение приобретает не волевой принцип постановки и достижения определенных целей, а создание имиджа, провоцирующего человека на определенное отношение к данному руководителю или политическому течению, растормаживающего его активность, заставляющего продемонстрировать свои возможности, пойти на согласованную деятельность, что может дать лучшие результаты, чем последствия агитации или принуждения. Так «мужской» волевой принцип в политике сменяется «женским», провокативным, которым, как мы помним, отлично пользовалась еще Екатерина П.  

Применять все эти женские стратегии все же лучше женщинам, чем мужчинам. Из истории известно, насколько неэффективной зачастую оказывалась политика женщин-императриц в патриархальном мире. Маскулинизация женщин-правителей, ярче всего проявившаяся к старости у Екатерины II, - зрелище неприятное и стыдное. Неестественной все чаще кажется и феминизация современных мужчин-политиков, стремящихся придерживаться веяний века. Особенно трудно представить себе такую подмену в России, где тяга к крайностям, став национальной чертой, в значительной степени определила мужскую, господствующую субкультуру. Современные формы социальной и политической жизни начисто отрицают возможность сохранения экстремизма («идейности») как культурной доминанты. В то же время в России XX века с ее губительными ориентациями на самопожертвование человека с одной стороны и его самоуничтожение - с другой, женская субкультура оказалась носителем важнейшей ценности меры, центральной для западного мира и периферийной (но не менее важной) в наших условиях.  

Двуединство стратегий провоцирования активности партнера и ограничения ее эксцессов, характерное для сексуального поведения женщины, становится в существующих условиях социально и политически значимым для России, где сейчас во многом утрачены как инициатива государства в стимулировании экономической и политической активности, так и разница не только между законным и незаконным, но и приличным и неприличным. Отсутствует и общественное соглашение о границах дозволенного, нарушение которого ставило бы самого богатого и влиятельного человека вне общества. Женщина у власти могла бы проявить себя в качестве общепризнанного примера нового стиля поведения и жизни, одновременно обозначив пределы приличий в политической и экономической сферах и закрыв их нарушителям доступ в подведомственную ей сферу власти и личных контактов.  

Так женская стратегия поведения может выступить как скрытая, спящая, до поры до времени невостребованная цивилизационная альтернатива господствующему стереотипу социальной деятельности.  

Постоянный парадокс российской политики: государство, не способное в должной мере осуществлять регулирующие функции в обществе и постоянно балансирующее на грани хаоса, все время пытается выйти из этого положения путем волевой стратегии, через демонстрацию силы и принуждения. Отрицательный эффект этой стратегии отмечается А. Ахиезером на протяжении всей истории страны [4]. Похоже, только смена стратегий, признание государством своей слабости и «соблазнение» общества преимуществами социальной активности и правового ее регулирования может составить антитезу этой застарелой тенденции. Только тогда и возможно будет обретение им подлинной силы, ибо обольщение слабостью, по Ж. Бодрийяру, и придает мощь, наделяет способностью соблазнять и провоцировать активность [18]. Мужской стереотип образа государства при этом меняется на женский.  

В этих условиях наиболее слабой чертой российских женщин-политиков выступает, как и в XVIII веке, стремление к «политическому унисексу» в стиле М. Тэтчер или М. Олбрайт, волевой политике, традиционной для нашего государства. В результате для них становится невозможным обрести подлинную, женскую по своей сути силу, «соблазнить электорат», понравиться которому в нынешних условиях - их ключевая задача, не менее жизненно важная, чем для правительниц прошлого - Елизаветы Петровны или Екатерины П в их молодые годы.   

Список литературы 

1. Женщины в исторических судьбах России. Кострома, 1995. С. 33.  

2. Васильева Л. Н. Жены русской короны. М 1999. Кн. 2. С. 287.  

3. Анисимов Е. В. Женщины на русском престоле. СПб., 1997.  

4. Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. М., 1991. Кн. 1-3.  

5. Соловьев СМ. История России с древнейших времен. В 15 кн. М., 1962-1966.  

6. Ключевский В. О. Соч. В 8 т. М., 1956-1959.  

7. Плеханов Г. В. История русской общественной мысли. М. - Л., 1925. Кн. 1-3.  

8. Пономарева В. В. Академия наук и становление научного знания в России // Общественные науки и современность. 1999. 5. С. 10.  

9. Ионов И. Н. Российская цивилизация. IX - начало XX века. М., 1998.  

10. История России с древнейших времен до наших дней. В 12 т. М., 1967. Т . IV. С . 33. 

11. Mennel S. Civilization and the Human Self-image. Oxford-New York, 1989.  

12. Соловьев С. М. Учебная книга по русской истории. М., 1915.  

13. Платонов С. Ф. Русская история. М., 1996. С. 299, 311.  

14. Энгельгардт А. Н. Из деревни. 12 писем . СПб ., 1898. С . 383, 384. 

15. Riesman D. The Lonely Crowd. New York-London, 1950.   

16. Гараджа А. Деконструкция - дерридаизм в действии // Искусство. 1989. 10. 

17. Swaan A. de. Vom Befehlprinzip zum Verhandlungprinzip // Der unendlische Prozess der Zivilisation. Zur Kulturologie der Modeme nach Norbert Elias. Frankfurt-am-Main-New York, 1991. 

18. Боорийяр Ж. Фрагменты из книги «О соблазне» // Иностранная литература. 1994. 1.