Курсовая работа: Политическая культура: смысл и методологическое значение категории

Вторая трудность связана с представлением об автономности и самодостаточности любой политической культуры, рассматриваемой в пространстве политической системы, где данная политическая культура функционирует. Прежде чем мы согласимся с предположением, что политическая культура обусловлена исключительно индивидуальными, внутренними мотивациями участника и субъекта политики или сделаем выбор в пользу подхода, допускающего существование идеально-типических моделей политического поведения, так или иначе должен быть решен вопрос: обладает ли политическая культура самостоятельностью, автономией? Принимая во внимание, что в каждом конкретном обществе сосуществуют различные типы и формы культур, закономерен вопрос: а так уж важно исходить в анализе конкретной политической культуры из предпосылки, согласно которой в общественной жизни сфера политического должна рассматриваться в своей обособленности и самостоятельности?

Многие исследователи выводят автономность политики из самостоятельности религии, экономики, политики и искусства, возникающих как обособленные сферы жизни западного социума. Они видят в появлении "самостоятельного" мира политических институтов и политического теоретизирования характерную черту в развитии именно западной культуры, пример удаленности от холистического состояния культуры ее "приходского" состояния (Г. Алмонд), при котором политика, религия и мораль слиты воедино, взаимно переплетаются(20). Встает очередной вопрос — а не предполагает ли констатация самодостаточности политической культуры пристрастного отношения к культуре современного западного мира? В свете примеров культур Византии, ислама и средневекового христианства, где государство и церковь выступали в одном лице, а сама политическая культура была неотъемлемой частью религиозной культуры, подобные утверждения об "автономности" политической культуры, могут выступать лишь "идеологическим выражением исключительности современной культуры Запада"(21).

Рассмотрение политической культуры как принципиально отличной от других форм, образующих самостоятельную сферу культуры приводит к мысли о несовершенстве самой концепции политической культуры. На первый взгляд кажется, что можно было бы просто отказаться от этого понятия и теории в пользу изучения "политических институтов", "идеологии", "идеалов" и т. п. в политике. Однако, как представляется, можно сохранить понятие политической культуры, если сам вопрос о политической культуре увязать в рамках политологии с концептуальными основами сравнительного анализа, исследующего среди прочих тем и политическую жизнь с точки зрения сравнения, компаратива ее разных культурных ареалов. В качестве исследовательской стратегии можно предложить подход, сознательно использующий концепцию политической культуры — культурологический подход к анализу политической жизни.

В рамках культурологического подхода могут по-разному применяться сравнительные методы и методики. Один из способов предполагает конструирование абстрактной "модели" культуры политического строя (феодального, буржуазного, коммунистического и т. п.) путем обобщения его главных особенностей после легитимности этого строя в различных странах и последующего наложения этой модели (матрицы) на конкретные случаи из сферы реальной политики; по сути, речь идет о фиксации и анализе отклонений от абстрактной модели в каждом конкретном случае.

Другой, более привлекательный, заключается в привнесении приемов историзма в политическую компаративистику, предполагает акцент на явлениях, сопровождающих трансляцию, распространение и диффузию культур. Следуя этой установке, принципиально важно знать, что, например, восприняла политическая культура России из собственного политико-культурного наследия.

Рассмотрение политического процесса сквозь призму культурных установок, признанных обществом жизненно важными, дает многие преимущества в исследовании разных политических культур. Но он имеет и массу недостатков. Недостатки — в том, что всегда не хватает фактических данных, в том, что историзм может увести от создания обобщенной теоретической модели в структурном ее понимании; сам метод анализа специфики явлений политики как культурно обусловленных дает конструктивные результаты только на уровне конкретно-теоретического анализа, когда исследуются локальные процессы и явления и не требуются масштабные обобщения.

Явные преимущества совмещения анализа конкретной культуры и политических процессов просматривается, когда речь идет о генезисе и становлении социально-политических движений, ориентированных на социальные изменения и общественные трансформации.

Такие движения возникают в условиях, неблагоприятных для жизни и благополучия значительных масс людей. Но официальной властью эти условия не воспринимаются как порождающие "проблемную ситуацию", поэтому "несмотря на возможность изменений (которые могут означать все что угодно, от улучшения ситуации до ее устранения)… не предпринимается никаких действий для осуществления перемен"(22). Другими словами, это условия, необходимые и достаточные для возникновения "движений за перемены", т. е. движений, оппозиционных правящему режиму. К таким условиям следует отнести и неблагоприятные ситуации, ущемляющие жизненные интересы масс людей (в экономике, социальной политике, власти) и бездействие властей (т. е. "проблемная ситуация" по типу — верхи "не хотят", а низы "не могут").

Поэтому для анализа политики с привлечением культурной компаративистики и важно различать две большие составляющие культуры: так называемую реальную форму культуры, т. е. образ жизни, складывающийся в опоре на обычаи, транслируемые в доминантной социальной практике; и идеальную форму культуры, т. е. доминирующие в обществе верования, ценности, нормы жизни. Рассматривая процесс взаимодействия реальных и идеальных форм культуры под углом зрения социализации, можно прийти к выводу, что несоответствия между ними смягчаются и сглаживаются именно в процессе социализации. Большинство людей становятся конформистами и живут в соответствии с кодексом культуры своего общества. Лишь очень немногие люди, обладая потенциалом и мотивацией для развития и реализации своих способностей, часто с помощью самообразования выходят за существующие культурные рамки, вырастая из них.

Немногие могут выйти за рамки традиционной культуры, господствующей в обществе и лишь отдельные люди вполне осознанно могут противостоять ей. Эти люди уходят от социализации. Но для этого они должны уйти от доминантной культуры, исследовать опыт других культур, а это невозможно без доступа к другой культуре, формы жизни и верований которой отличаются от господствующих форм. Индивидуальное освобождение от устоявшихся традиций с помощью погружения в другую культуру означает личный контакт с этой культурой (путешествие, обучение) или виртуальное общение и освоение.

Разрыв индивида с господствующими в обществе культурными традициями (одной или несколькими) — явление в рамках эволюции индустриальной цивилизации достаточно тривиальное. Этот разрыв совершается практически ежедневно, он то, как раз и является наиболее характерным для спокойно развивающегося, стабильного в социальном плане общества. Однако разрыв с культурой может быть вынужденным, приобретающим массовый характер; это уже ситуация кризисного общества, где изменяются внутренние связи, выстраивается новая структура. Примером такого разрыва может служить история разночинства в России в период разложения сословного общества. Этот процесс соединил разные социальные группы — крестьян, дворян, мещан, затронул другие слои общества — они рекрутировали своих представителей в новый слой, частью которого и стала разночинная интеллигенция.

Эти рассуждения вписываются в более широкий контекст: под углом зрения социализации можно выделить два основных слоя политической культуры (что принципиально важно для обоснования ее методологических функций).

Во-первых, это архетипические образцы поведения, нормы-правила общественной жизни, которые человек, приходя в этот мир, застает как данные. Этот пласт общественной жизни, складывающийся веками и передающийся из поколения в поколение, можно обозначить как область бессознательного, хочет того или нет человек, но архетипы присутствуют в глубинах его подсознания (механизмы элиминации бессознательного описаны в многочисленной литературе по психоанализу). Вопрос о трансляции этих феноменов в современной науке остается дискуссионным. По крайней мере, два полюса решения этого вопроса — "квазибиологический", предполагающий наличие генетических механизмов передачи социальной (исторической) памяти (крайнее выражение — тезис о "запрограммированности" поведения человека), и "квазисоциологический", рассматривающий человека как разумного реципиента потока внешней информации, оформленной как определенная знаковая система (на основе этой информации индивид и выстраивает осознанные алгоритмы своего поведения), имеют своих ярких приверженцев и оппонентов в политической психологии(23).

Во-вторых, благоприобретенные ценности, ориентации, смыслы и т. п. — как результат целенаправленного, сознательного воздействия — воспитания или самовоспитания личности. Они вторичны по отношению к архетипам, и в некоторых случаях архетипы определяют эти смыслы, а в других — подкрепляют их (но никогда не противоречат). Там, где существуют несоответствия между реальными и идеальными моделями культуры, т. е. между тем, как люди обычно ведут себя, и тем, как, по их мнению, следует себя вести, или же между общепринятыми принципами и преобладающей в обществе практикой, социализация как бы готовит к ним новые поколения. Те, кто ушел от социализации, "культурные диссиденты", становятся неофициальными лидерами, если артикулируют, аргументируют возникновение той или иной "проблемной ситуации" и предлагают политические рецепты ее разрешения. Именно с деятельности лидера(24), осуществляемой в формах, отличных от официальных, начинается процесс объединения людей для осуществления изменений в обществе и политике — т. е. социально-политические движения, успех которых зависит от поддержки масс.

Например, социально-политические движения XIX века делятся на две большие категории — движения за реформы и революционные движения. Успех (или неуспех) этих движений был связан не только с их близостью или удаленностью от насущных проблем масс, степенью организованности, массовости, масштабами представительства в легитимных институтах общества, во власти, — но и с духовной, интеллектуальной их составляющей. Речь при этом идет не об идеологии, но о существовании в сознании общества некоего "базового мифа", близость (или удаленность) к которому во многом определяет общественный успех движения. Как замечает Р. Такер, "всегда существует ядро верований, как бы центральный нерв, в котором заложены гены идеальной культурной модели, и я предлагаю назвать его базовым мифом общества". "Подобные мифы являются источниками, из которых люди черпают смысл своего существования в обществе; таким образом, эти мифы, если можно так выразиться, есть не что иное, как общество в его интеллектуальной концентрации"(25).

Процессы социализации определяют жизнь в мире, где доминируют несоответствия между идеальными и реальными моделями культуры, в том числе и между базовым мифом (так, как он понимается) и практикой, преобладающей в обществе. Но социализация не "срабатывает" в отношении отдельных индивидов или их сообществ, для которых базовый миф начинает приобретать особенное значение, а столкновение между этим мифом и существующей практикой представляется как изъян общественной организации. Они рассматривают разрыв между практикой повседневности и принципом как порочную, и требуют устранения этого противоречия. Эти группы или индивиды стремятся до предела драматизировать проблемы и убеждать, доказывать необходимость менять сложившуюся благодаря действию (или бездействию) практику социальной жизни(26). Так складывается ситуация духовного лидерства в рамках общественно-политического движения.

Если деятельность духовных лидеров находит значительный отклик в обществе, возникает реформистское движение. Во многих случаях им оказывают активную поддержку люди, недовольные именно теми условиями, против которых протестуют духовные лидеры этого движения. Сложившаяся ситуация и у них вызывает чувство горечи, связанное с оскорбленным достоинством, ограниченными возможностями сделать карьеру, отказом в получении работы и жизнью в бедности. К общественно-политическому движению часто присоединяются и по исключительно моральным соображениям. Третий слой рекрутов — люди, присоединяющиеся к успеху движения в прагматических целях. Если сравнить это положение с ситуацией, характерной, например, для России в момент зарождения и развития там народнического движения, то можно констатировать ряд совпадений, подтверждающих общие тенденции возникновения любых реформистских движений(27), наличие лидеров, артикулирующих проблему и вероятный путь выхода (ее решения), рекрутов, присоединяющихся к движению из чувства "оскорбленной гордости" и безысходности, с одной стороны, с другой — по моральным соображениям, и, в третьих, — людей, преследующих собственные эгоистические цели.

Для складывающихся общественно-политических движений важно найти обобщенную характеристику их политической культуры, причем эта характеристика должна вытекать из их отношения к доминантной политической культуре данного общества. Такими концептами могут стать консерватизм, реформизм и революционаризм.

Принято считать, что консерватизм предполагает оппозицию любым переменам — такова установка обыденного сознания. Она не соответствует действительности и имеет смысл только в рамках противопоставления реформизма и консерватизма (тем более, что она противоречит идеям о консервативности реформизма, которым следуют многие исследователи этой разновидности политической культуры). Консерватизм это не только протест против всяких перемен; он выражает и приверженность социально-политическому статус-кво — общепринятым нормам, преобладающим формам практики. Несоответствие между ними консерватор просто принимает во внимание или обосновывает, исходя из разных установок. Основное же значение консерватизма воплощено в его приверженности к базовым мифам и идеальным моделям культуры как основам жизни политического сообщества.

В этом суть отличий консерватизма от реформизма, который, отдавая на практике предпочтение идеальным моделям (также как консерватизм), пытается достичь глобальных перемен, культивируя локальные изменения в повседневной реальности. В отличие от консерватизма, и революционаризм, и реформизм ориентированы на социальные изменения.

Что же касается различий между революционерами и реформаторами, то утверждения, о том, что основой таких различий являются вопросы тактики (одни придерживаются в борьбе за перемены экстремистской тактики, включающей насилие; другие — стремятся к мирной тактике постепенных изменений, в основном путем убеждения) — несостоятельно. Тактические приемы реформизма, как свидетельствует история и опыт революций, часто берут на вооружение революционеры, реформисты же на практике сталкиваются с необходимостью применять тактику насилия. Поэтому базовые различия лежат в сфере идеальных установок и мотиваций, проявляются в понимании и оценке ситуации, подлежащей изменению. Если реформистский лидер отстаивает базовый миф данного политического общества, идеалы его модели политической культуры и отклонения от этих моделей оценивает как порочную ситуацию, которую можно и нужно исправить, то революционный лидер изначально определяет ситуацию как порочную, как неизбежно подлежащую фундаментальному преобразованию.

Как справедливо отмечает Р. Такер в своей интерпретации сущности революционного сознания, истоки сознания, ориентированного на радикальные перемены, на революцию, чаще лежат в психологических установках индивида, ощущающего свою непричастность к обществу, не разделяющего его "миф"; такой индивид "отвергает как идеальные, так и реальные модели культуры, которые предлагает ему общество, видит в них идеологию, скрывающую реальности кризисной общественной ситуации, сеющую иллюзии о перспективах ее преодоления"(28). В отличие от революционера, реформатор исходит из того, что базовый миф (т. е. идеал) должен стать реальностью данного существующего общества(29). При этом новый миф соединяется с традиционными культурными установками.

Завершить этот сюжет можно утверждением о том, что концептуальные положения о политической культуре как важном элементе общей культуры общества, об "идеальных" и "реальных" моделях культуры, о единстве политико-культурной практики и представлений, о "базовом мифе" общества, о социализации, снимающей противоречия между идеальными представлениями и реальной практикой, о возможности разрыва с культурной традицией, о кризисе, порождающем ориентацию на борьбу как предпосылку становления общественно-политических движений за изменения, а также характеристика Р.С. Такером радикально революционного и реформистского типа социально-политических движений — все это может и должно быть в инструментарии современного исследователя политической культуры.

На этом можно было бы остановиться, но сюжет о понятийном измерении политической культуры будет неполным без упоминания двух проблем, активно обсуждаемых в отечественной и западной литературе. Речь идет о "функциях" и "типах" политической культуры.

Проблема "функций" политической культуры волнует, по преимуществу, отечественных исследователей, традиционно выделяющих (в различных вариантах словосочетаний, от чего, впрочем, суть дела не меняется) функции "коммуникативную", "интеграционную", "нормативно-регулирующую", "трансляционную", "прогностическую", "воспитательную" и др. (перечень можно продолжить еще целым рядом прилагательных, количество которых обычно прямо пропорционально богатству фантазии того или иного автора).

На наш взгляд, наиболее существенными являются, во-первых, функция политической социализации — т. е. интроецирование в сознание субъекта определенных установок, происходящее в рамках той системы социальных отношений и, соответственно, через посредничество той политической культуры (включающей и институциональные и нормативно-ценностные элементы), которая составляет "среду общения".

Во-вторых, интеграционная функция, благодаря которой происходит более или менее устойчивое сплочение социальной общности различных уровней.

В-третьих, трансляционная функция, обусловленная наличием связей, обеспечивающих передачу в общественном сознании определенных политических традиций и опыта от поколения к поколению. Нам представляется, что если рассуждения о функциях не столь существенны(30), то проблематика типологизации и структурирования (внутренней "типологизации") политической культуры — в силу своей сложности и наличия большого количества вариантов аргументации — требует хотя бы схематичного изложения.

На наш взгляд, аксиомой можно считать базовый для анализа любой конкретной политической культуры водораздел между идеальными представлениями о политике, культуре и реальной практикой политико-культурной деятельности. "Слово" и "Дело", "Сознание" и "Бытие", "Идеалы" и "Действительность" и многие другие оппозиции понятий, описывающих реальную жизнь и ее отражение в мышлении человека в их взаимодействии и взаимовлиянии, лежат в основе разделения политической культуры на идеальную и реальную. Существуют идеальные модели политической культуры у разных сообществ, национальных и социальных ассоциаций, включенных в политическую жизнь; они есть и у отдельных индивидов как членов этих ассоциаций; именно из индивидов формулируется культурный авангард и политическая элита, формирующая, в конечном счете, сами реальные модели политической культуры.

Таким образом, можно говорить о наличии нескольких идеальных моделей политической культуры в каждом конкретном обществе. Они различаются по степени популярности, обусловленной широтой представительства и степенью агрессивности (активности) ее элементов в каждом конкретном обществе.

Вторая составляющая политической культуры — это реальная практика политической жизни конкретного общества, во всем многообразии и противоречивости которой всегда можно обнаружить характерные черты, выделяющие именно это общество, государство в ряду других, и позволяющие говорить о специфике, например, российской политической жизни по сравнению с французской (т. е. о национальной специфике), о специфике политической культуры в России во второй половине XIX века и т. д. и т. п.

Коротко говоря, всякое общество обладает политической культурой, виды которой представлены реальной политической культурой и идеальными моделями политической культуры. Их совокупность и составляет тот феномен, который можно обозначить, например, как "политическая культура России".

Это достаточно условное разделение на "идеальное" и "реальное" (условное потому, что в реальной практике огромную роль играют "идеальные модели", в свою очередь базирующиеся на культурных архетипах и новых образах мира, созданных наукой, идеологией) в практическом анализе конкретной политической культуры должно подкрепляться рассмотрением типов политической культуры. Методологическое значение имеют и различия в подходах к классификации политической культуры, рассматриваемой в ее самодостаточности — как самостоятельной сферы политического пространства.

Обычно отечественные исследователи, пишущие о типологии (классификации) политической культуры, идут тремя путями: используют ту или иную конкретную типологию, разработанную западными учеными (здесь вне конкуренции — Алмонд и Верба)(31); традиционным для советского обществознания путем привязки типов культуры к формационному развитию и классовым интересам буржуазии, пролетариата, крестьянства; и, приобретающим все больше приверженцев, путем культурно-цивилизационной типологии(32).

С точки зрения Алмонда и Вербы, в истории человечества различаются три наиболее общих "идеальных" типа ориентаций, моделей отношения больших масс людей к политической системе: "парохиальный", "подданический", "партисипаторный", различные комбинации которых представляют ту или иную конкретную политическую культуру(33). Первый тип характеризуется полным отсутствием у населения знаний о политике и политической системе, полным отрывом от нее. "В таких обществах нет специализированных политических ролей: власть вождей и шаманов представляет собой нерасчлененность политико-экономико-религиозной роли. У членов этих обществ политические ориентации не отделены от иных ориентаций (экономических, религиозных). Парохиальная ориентация есть отсутствие каких-либо ожиданий, связанных с политической системой. Последняя никак не соотносится с жизнью парохиала"(34).

Второй тип — подданнический. Ему свойственно "пассивное политическое поведение", исключительная ориентация на господствующие ценности при очень слабом их осмыслении; высокий уровень ориентаций относительно output-аспектов политической системы при полном отсутствии ориентаций относительно input-аспектов системы и самого себя как активного участника политического процесса. Подданный хорошо понимает государственную власть и умеет эффективно (для системы) подчиняться ей. Во всем остальном он пассивен и систему в целом идентифицирует с ее output-измерением(35).

Третий тип — "партисипаторный", квалифицируемый еще и как "рационально-активистский". "Члены общества ориентируются на систему в целом, как на ее политические, так и административные структуры, и процессы в ней протекающие. Иными словами, это одновременно ориентация на „активистскую роль самого себя"; и это последнее не зависит от позитивного или негативного отношения к системе и ее ролям"(36). Индивиды активно участвуют в политической жизни, пытаются воздействовать на процессы принятия решений, умело артикулируют собственные притязания. При этом выполняют и с уважением относятся к уже принятым решениям.

В данном случае речь идет об умозрительных, абстрактных "идеальных моделях" политической культуры, в чистом виде и в полном объеме не реализованных нигде и никогда. В каждой конкретной стране общая (господствующая) политическая культура складывается из различного сочетания элементов подобных моделей. Более того, политическая культура, — потому что поведение и "парохиала", и "подданного", и "гражданина" подвержено влиянию огромного числа факторов (помимо собственно политического, географического, национального, религиозного, профессионального, например), с одной стороны, с другой, определяется кроме рациональных, иррациональными моментами, свойственными психике человека (предрассудками, предубеждениями, мифами и т. д.), — вряд ли в реальности имеет гомогенный характер. К тому же, как показали Алмонд и Верба, политическое поведение конкретного индивида также нельзя свести к чему-то одному — только к "участию" или только к "подчинению", в зависимости от ситуации он может вести себя различно, в большинстве случаев обнаруживая причудливую смесь ориентаций, характерных для разных моделей. Будучи "генератором" политических идей и решений в одной области, сфере деятельности, в других он прекрасно вживается в роль, например, "парохиала".

Страницы: 1, 2, 3, 4