Развитие инструментальной музыки в эпоху романтизма. Творчество Ф. Шопена, Ф. Листа, Н. Паганини

дружественной среды, он сразу попал в водоворот парижской жизни. Но

крепость моральных устоев, проницательность и острота ума помогли молодому

музыканту разглядеть за обманчивой привлекательностью картину резких

социальных противоречий. Проходит всего два с небольшим месяца со дня

приезда, и Шопен делится своими первыми впечатлениями: «Я добрался сюда

довольно благополучно (но дорого) - и доволен тем, что здесь нашел; здесь

первые в мире музыканты и первая в мире опера. Я знаком с Россини -

Керубини, Паэром и т.д. и т.д. ... Однако я ничего Тебе не написал о

впечатлении, которое произвел на меня после Штутгарта и Страсбурга этот

большой город. Здесь величайшая роскошь, величайшее свинство, величайшая

добродетель, величайшая порочность... крика, гама, грохота и грязи больше,

чем можешь себе вообразить. В этом муравейнике теряешься, и это удобно в

том смысле, что никто не интересуется тем, как кто живет». В другом письме,

написанном вскоре после этого, трезвость суждений и оценок еще

определеннее. «Сколько перемен, сколько бедствий... меня ветер загнал

сюда... Париж - это все что хочешь: можешь веселиться, скучать, смеяться,

плакать, делать все, что Тебе угодно, и никто на Тебя не взглянет, потому

что здесь тысячи делающих то же, что и Ты, - и каждый по-своему. Я не знаю,

есть ли где-нибудь больше пианистов, чем в Париже, не знаю, есть ли где-

нибудь больше ослов и больше виртуозов, чем тут». С восторгом и вместе с

нескрываемой иронией описывая в этом же письме исполнение «Севильского

цирюльника», невообразимую роскошь постановок опер Мейербаха, Шопен

замечает: «Однако Ты должен знать, что я не одурел и не намерен быть

одураченным».

Шопен не проходит стороной мимо социально-политических вопросов,

подвергая резкой критике существующие порядки. В письме Войцеховскому он

говорит о множестве людей в лохмотьях, об угрожающих разговорах о «дураке

Филиппе» - короле Франции, - «который еле держится еще своим министерством.

Низший класс уже совершенно разъярен - и все время думает, как изменить

свое бедственное положение...». Описывая увиденную политическую

демонстрацию, он добавляет: «Ты не представляешь себе, какое впечатление

произвели на меня эти грозные голоса недовольного народа... Только Гренобль

пошел по следам Лиона, и, черт знает, что еще будет на свете».

С помощью влиятельного музыканта, дирижера и композитора Ф. Паэра, к

которому Шопен имел рекомендательное письмо от Мальфатти, завязались

знакомства и связи со многими знаменитостями музыкального мира, в том числе

с Россини, Керубини, молодым Листом, звездой тогдашних пианистов Ф. В.

Калькбреннер (1785 - 1849). Шопен был покорен манерой его игры и

безукоризненной техникой. Он даже готов был принять предложение

Калькбреннера совершенствоваться под его руководством в течение трех лет,

однако предостерегающие письма от родных и Эльснера удержали Шопена.

Калькьбреннер помог Шопену в организации первого публичного концерта и

специально для этого случая написал полонез для шести фортепиано. Концерт

состоялся 26 февраля 1832 года. Кроме вышеупомянутого полонеза, который

«дуэтом» исполняли Шопен и Калькбреннер в сопровождении остальных четырех

фортепиано, Шопен играл свой концерт f-moll и Вариации на тему Моцарта.

Лист пришел в восторг от игры и произведений польского музыканта.

Впоследствии он вспоминал о шопеновском дебюте: «...аплодисменты,

возраставшие с удвоенной силой, казалось, никак не могли достаточно

выразить наш энтузиазм перед лицом этого таланта, который, наряду со

счастливыми новшествами своего искусства, открыл собою новую фазу в

развитии поэтического чувства».

Энтузиазм публики, единодушие высоких оценок прессы привлекли всеобщее

внимание к новому молодому таланту. Дорого оплачиваемые уроки освободили

Шопена от материальной стеснительности, испытываемой на первых порах.

Всегда скромный в отношении к самому себе, он писал: «Я вошел в высшее

общество, вращаюсь среди послов, князей, министров и сам не знаю, каким

чудом это случилось, потому что сам я туда не лез... мне посвящают свои

сочинения люди с большим именем прежде, чем я им... ученики Консерватории,

ученики Мошелеса, Герца, Калькбреннера, словом, законченные артисты, берут

у меня уроки, ставят мое имя рядом с именем Фильда, - словом, если бы я был

еще глупее, то думал бы, что достиг вершины своей карьеры».

С самого начала артистической жизни Шопен пленял оригинальностью всего

своего музыкального облика. Виртуозно-техническая сторона его игры была

безупречна, при том в шопеновском исполнительстве, как и в творчестве, не

было ничего рассчитанного на внешний эффект. Это не был и «выверенный»,

академически-холодный стиль, представленный Калькбреннером и его школой.

Сильнейшее качество Шопена-пианиста таилось в редкой красоте звука, в

тончайшей звуковой палитре; с ее помощью он раскрывал безграничную гамму

поэтических нюансов. Шопен-исполнитель был неотделим от Шопена-композитора.

И избалованный Париж, который трудно было удивить виртуозностью, склонился

перед очарованием славянских мелодий и несравненной поэзией, которую

источали звуки его музыки. По словам Листа, музыка и игра Шопена вызывали

«чувство восхищения, трепета, робости, которое охватывает сердце вблизи

сверхъестественных существ, вблизи тех, кого не можешь разгадать, понять,

обнять».

С особым строем его вдохновенных образов сочеталось своеобразие

исполнительской манеры, несравненное шопеновское rubato.

На родине друзья композитора, учитель Эльснер, родные смотрели на него

как на гения, призванного раскрыть миру красоту души польского народа,

через искусство восславить его историю, пробудить участие к его трагической

судьбе. Исходя из этого, они находили, что фортепианная музыка и камерные

формы творчества не соответствуют важности поставленной цели. Только

монументальное искусство, опера способны воплотить великие идеи. Еще в Вене

Шопен получил письмо от известного польского поэта Стефана Витвицкого (1802

- 1847) с призывом направить внимание на создание национальной оперы. «Ты

непременно должен быть творцом польской оперы; я глубочайше убежден, что Ты

можешь им стать и что как польский национальный композитор откроешь для

своего таланта неизмеримо богатое поле деятельности, на котором покроешь

себя неувядаемой славой... Подражание оставь другим... будь самобытным,

национальным. Может, сначала и не все поймут Тебя, но упорство и

продвижение на раз избранном поприще обеспечат Тебе память потомков».

В таком же роде, уже в Париже получает Шопен послание от сестры Людвики.

Ссылаясь на Эльснера, Людвика внушает брату: «...Эльснер не хочет видеть

Тебя только концертным виртуозом, фортепианным композитором и знаменитым

исполнителем, так как это легче и менее значительно... Твое место... рядом

с Россини, Моцартом... Ты должен обессмертить себя операми». Одновременно

Эльснер сам высказывает Шопену свою точку зрения: «Игра на каком-нибудь

инструменте, даже самая совершенная, как например, Паганини на скрипке или

Калькбреннера на фортепиано... может рассматриваться в качестве средства

для выражения чувств в музыке. Слава, которой некогда пользовались Моцарт,

а потом Бетховен, как пианисты, давно уже померкла, а их фортепианные

сочинения... должны были уступить современному вкусу. Зато другие их

произведения, не предназначенные лишь для одного инструмента - их оперы,

песни, симфонии, живут еще среди нас...».

Шопен не хуже всех понимал значение миссии польского художника. Но в

выборе и определении путей творчества их позиции резко расходились.

Интуиция гения и ясный ум подсказывали Шопену правильность избранного для

себя поля деятельности. Истинный художник редко ошибается. И уже близкое

будущее доказывало правоту Шопена. Быстро пришедшая устойчивая слава

убедила сомневающихся. Из письма отца в Париж, из сообщений друзей семье

Шопена в Варшаву становится известным, что Шопен не только первый пианист

Парижа, но и высоко ценимый композитор. Его ноктюрны и мазурки, уже

вторично изданные в Лейпциге, распродаются в течение нескольких дней.

Серьезность, значительность содержания шопеновских сочинений получали

истинную оценку чутких музыкантов. В 1836 году в статье о фортепианных

концертах Шопена Р. Шуман, внимательно следивший за его художественной

эволюцией, проницательно отметил внутреннее родство Шопена и Бетховена,

замечательно раскрыл революционно-патриотический смысл шопеновских

произведений.

Первые годы в Париже для Шопена - время широкого знакомства и усвоения

многосторонних явлений европейской музыкальной культуры. Здесь итальянская

и французские оперы, искусство пения, представленное первоклассными

итальянскими и французскими певцами, высшие достижения современного

пианизма, виртуозной скрипичной школы и т. д.

Большое духовное влияние оказывало общение с выдающимися людьми эпохи -

представителями искусства, литературы. Под широким воздействием ярких

встреч, сильных впечатлений крепнет интеллект Шопена, зреет его мастерство,

возрастает глубина и разнообразие музыкальных идей, но в центре по-прежнему

стоит тема Родины.

В первое время творческая работа заключалась преимущественно в отделке

сочинений, написанных до Парижа; над завершением начатых или воплощением

ранее задуманных произведений. В этот период в музыке Шопена преобладали

небольшие фортепианные пьесы: лирические миниатюры, танцевальные жанры;

написана и издана первая серия этюдов op. 10, некоторые прелюдии. Из

произведений крупных форм созданы баллада g-moll и скерцо h-moll.

Середина 30-х годов знаменательна рядом творчески интересных и радостных

встреч, сильных, но горестных, в конечном счете, переживаний. Весной 1834

года Шопен со своим парижским другом, немецким пианистом и композитором Ф.

Гиллером (1811 - 1885), ездил на музыкальный фестиваль в Аахен, где

встретился с Мендельсоном, а затем они совершили совместное путешествие по

Рейну, посетили Дюссельдорф. В Карлсбаде (Карловы Вары) Шопен увиделся с

родителями. Эта первая и единственная встреча на чужбине принесла обоюдную,

трудно описуемую радость.

Тогда же на обратном пути в Париж Шопен в Лейпциге впервые лично

встретился с Робертом Шуманом, а в следующем 1836 году осенью вторично

посетил Шумана в Лейпциге, много ему играл, знакомил с новыми сочинениями.

Об этом памятном дне Шуман сообщил в «Новой музыкальной газете»: «Шопен

был один день в Лейпциге. Он привез с собой новые божественные этюды,

ноктюрны, мазурки, новую балладу и др. Он играл много и незабываемо».

С семьей графов Водзиньских Шопена связывали еще варшавские годы. Летом

1835 года, в Дрездене, куда Шопен попал, возвращаясь в Париж, он встретил

графиню Водзиньскую и ее дочь Марию. Со времен варшавского знакомства Мария

Водзиньская превратилась в привлекательную кокетливую девушку, кружившую

головы своим поклонникам. Она не была лишена ума и способностей и в рамках

светского любительства занималась живописью, пела и играла на рояле,

сочиняла небольшие фортепианные пьески.

Вспыхнувшее чувство к Марии глубоко захватило Шопена. По-видимому, его

любовь не оставалась безответной, и их увлеченность вскоре перестала быть

тайной для родных и окружающих. Летом 1836 года Шопен специально приехал в

Дрезден, чтобы свидеться с Марией и сделать ей предложение. Но, когда Шопен

вернулся в Париж, тон писем от Водзиньских заметно изменился. Затем письма

стали приходить все реже и реже, а к концу 1837 года Шопен сам прекратил

эту переписку.

Среди причин, расстроивших желанный Шопену брак, наиболее вероятной

исследователи считают сословные предрассудки польской знати. В эпистолярном

наследии Шопена нет данных, по которым можно было судить о его отношении к

этому событию. Лишь найденный после смерти композитора сверток с письмами

Водзиньских и сделанная на нем рукой Шопена надпись «мое горе» говорит о

глубине переживаний.

Перенесенный удар, по-видимому, заставил Шопена о многом задуматься,

многое пересмотреть и заново переоценить. Происходящий внутренний кризис

или перелом внешне почти никак не обнаруживался, но, несомненно, отказ от

некоторых иллюзий молодости, отречение от представлений, внушенных

патриархальной средой и воспитанием, создали почву, на которой мог

возникнуть свободный союз Шопена с Жорж Санд.

Крупная французская писательница Жорж Санд (1804 - 1876) была одной из

передовых женщин своего времени. Демократически и радикально настроенная,

она смело подняла борьбу за право женщин на равенство, на свободу чувства.

Не только ее сочинения, но и образ жизни, поведение, манеры были

сознательно и демонстративно брошенным вызовом буржуазно-аристократическому

обществу. На первых порах большая любовь Шопена к Жорж Санд вызывала в нем

радостное воодушевление, создавала яркие творческие импульсы, но с годами

превратилась в источник глубоких душевных страданий, ускоривших смерть

композитора.

Их знакомство, состоявшееся в 1836 году, и первое впечатление,

произведенное Жорж Санд на Шопена, ничем не предвещало будущей любви. «Я

познакомился с большой знаменитостью, - пишет Шопен в Варшаву родным, -

госпожой Дюдеван, известной под именем Жорж Санд; на ее лицо несимпатично и

она мне совсем не понравилась. В ней есть даже что-то отталкивающее».

В литературных и светских салонах, собиравших цвет интеллектуально-

артистического мира, Шопен и Жорж Санд неоднократно встречались. Большой

талант и ум, оригинальность всего облика известной писательницы в процессе

более длительного узнавания покорили Шопена.

Осенью 1838 года Шопен и Жорж Санд с ее детьми предприняли большое

путешествие на остров Майорку и поселились в главном его городе Пальме. «Я

в Пальме, - пишет Шопен, - среди пальм, кедров, кактусов, олив, померанцев,

лимонов, алоэ, фиговых деревьев, гранатов, и т. п. ... Небо, как бирюза,

море, как лазурь, горы, как изумруд, воздух, как на небесах. Днем солнце,

все ходит по-летнему, и жарко; ночью - гитары и пение по целым часам».

Шопен упоен любовью, жизнью, природой. Но это продолжалось недолго. Его

хрупкий организм, ослабленный непрестанным творческим горением, с трудом

мог переносить неустройство, отсутствие необходимых условий. Именно с

такими обстоятельствами пришлось столкнуться на Майорке. К этому

прибавилась сильная простуда, которая осложнилась кровохарканьем.

Вынужденные покинуть Пальму, Шопен и Жорж Санд с детьми переселились в

старый и заброшенный картезианский монастырь. Его мрачно-таинственная

красота болезненно будоражила воображение. В описании, сделанном самим

композитором, почти зримо можно представить себе вид монастыря и обстановку

тамошней жизни. «...Можешь ли Ты представить меня между скалами и морем, в

огромном заброшенном монастыре картезианцев, в келье, двери которой больше

любых ворот в Париже... Келья имеет форму высокого гроба, высокие своды

запылены, - маленькое окно, под окном померанцы, пальмы, кипарисы; против

окна под филигранной мавританской розеткой на лямках моя кровать. Возле

кровати старый, квадратный, разваливающийся intouchable [шаткий стол], за

которым я еле могу писать, на нем оловянный подсвечник (здесь это большая

luxe [роскошь]) со свечкой... тишина... можно кричать... и все равно тихо.

Словом, пишу Тебе из странного места».

С переселением в удаленный от города монастырь возникло много новых

трудностей, усугубляющих тяжелое душевное и физическое самочувствие Шопена.

Ранней весной пришлось спешно покинуть Майорку и направиться в обратный

путь, во Францию.

На некоторое время Шопен и Жорж Санд остановились в Марселе, а лето

провели в имении писательницы Ноане. Здесь здоровье Шопена восстановилось,

и осенью 1839 года они вернулись в Париж.

Невзирая на все неурядицы жизни на Майорке, в том числе и долгое

отсутствие фортепиано, творческий портфель Шопена изрядно пополнился:

циклом из двадцати четырех прелюдий, второй балладой F-dur, полонезом op.

40, третьим скерцо cis-moll.

В Ноане Шопен закончил сонату b-moll и некоторые другие произведения.

Дом на улице Пигаль, где поселился Шопен и Жорж Санд, притягивал к себе

людей, живущих интересами искусства, литературы. Среди многочисленных

посетителей этого блестящего салона - Гейне, Мицкевич, Делакруа, Бальзак,

Лист, Берлиоз, Мейербер, представители польской аристократии Чарторыские,

Сапега, Дельфина Потоцкая. Но самых преданных и интимных друзей Шопен

находил среди своих соотечественников -польских интеллигентов. Таков был Ян

Матушиньский, связанный со времен лицея узами дружбы с Шопеном. Композитор

и пианист Юльян Фонтана, также эмигрировавший из Польши в 1832 году,

пользовался особым доверием и любовью Шопена. Общим другом Шопена и Жорж

Санд был Войцех Гжимала.

Этот недолгий период в жизни Шопена приносит радость семейной жизни.

Отношения с Жорж Санд кажутся долговечными, любовь и дружба - крепкими и

надежными. Время проходит в непрестанном труде, размеренно, упорядоченно.

Зимой в Париже Шопен дает многочисленные уроки, часы досуга и отдыха

посвящает встречам с друзьями, светским визитам, театру, концертам. Летом

всем семейством переезжают в Ноан, и там Шопен безраздельно отдается

творчеству.

Перед открытой аудиторией Шопен выступает мало, сторонится большой

эстрады и шумной толпы концертного зала. Ему кажется, что его

художественные замыслы не доходят до разноликой аудитории и остаются

непонятыми. Эстрадный блеск, аффектация, элементы позирования, дань которым

отдавали даже такие великие артисты, как Лист или Паганини, были

органически чужды утонченной натуре Шопена. Тем не менее его редкие

концерты превращались в подлинное событие музыкальной жизни Парижа.

Если для выступлений с эстрады Шопену приходилось преодолевать внутреннее

сопротивление, то в небольшом кругу он играл всегда охотно, много, особенно

вдохновенно. Один их таких музыкальных вечеров описал критик Э. Легуве:

«Сев за рояль, Шопен обычно играл до изнурения... Он чувствовал и мы

чувствовали, что какая-то часть его жизни утекла вместе со звуками; он не

хотел остановиться, и у нас не было сил его остановить! Волнение, сжигавшее

его, охватывало и всех нас»!

Годы с конца 30-х и до второй половины 40-х годов - самые плодотворные в

творческой жизни композитора. Это пора наивысшего творческого цветения,

время создания самых глубоких и значительных произведений: второй, третьей

и четвертой баллад, сонат b-moll и h-moll; фантазии f-moll, лучших

полонезов, в том числе полонеза-фантазии; второго, третьего и четвертого

скерцо и многих других шедевров. В зрелых сочинениях Шопен полностью

освобождается от некоторого налета салонности, присутствовавшего в

отдельных концертных пьесах раннего периода.

Постижение многообразных черт других национальных культур способствовало

более глубокому выявлению национальной сущности шопеновского гения. Его

музыкальный стиль предстает в окристализованном, совершенном виде. Оперные

речитативно-декламационные элементы так же, как и кантиленность

итальянского bel canto, преломляясь через славянскую песенность, формирует

индивидуальный шопеновский мелодизм. Оперная театральность, картинность

получила сложное претворение в монументальных героико-эпических полотнах,

вдохновленных польским эпосом.

Воплощая мысли и чувства своего народа, высокие идеалы времени, Шопен

опирался на многовековой опыт народного искусства, на реалистические

традиции классиков. Строгость и логика мысли Баха, красота и завершенность

моцартовских форм, драматизм и сила симфонического развития у Бетховена

всегда были для него живым примером. В новой исторической обстановке Шопен

был великим продолжателем их дела.

В эту, казалось, бы, наиболее счастливую пору жизнь вторгается тяжелыми

для композитора испытаниями. Весной 1842 года умер от туберкулеза ближайший

друг Шопена Ян Матушиньский. Весной 1844 года скончался отец композитора.

Приезд любимой сестры Людвики несколько облегчил его горе. Людвика принесла

с собой как бы частичку родной страны, семьи, дома. С ее отъездом

настроение Шопена все чаще омрачается. Тоску по родине углубляет

назревающая драма отношений с Жорж Санд. Пока она остается тайной для

окружающих. Лишь изредка в письмах к родным, в отдельно брошенных фразах

прорываются скрытая боль и критическое отношение Шопена, не приемлющего

многое в семье Жорж Санд. Болезненность и крайняя душевная ранимость Шопена

находились в кричащем противоречии с властной натурой Жорж Санд, к этому

прибавлялись глубокие внутренние расхождения, различия в нравственных и

жизненных устоях.

Уже с осени 1846 года Шопен не бывает в Ноане, где Жорж Санд проводит

большую часть времени, а вскоре происходит полный и окончательный разрыв.

Хрупкий организм Шопена, подтачиваемый душевными страданиями, надломлен, но

превозмогая себя, он по-прежнему дает многочисленные уроки и даже начинает

вновь выступать на концертах.

Последние годы Шопена, по собственным словам, смертельно раненного своей

привязанностью, - самые печальные в его жизни. По-видимому лишь безразличие

к самому себе склонило его к поездке в Англию с гибельным для здоровья

климатом и образом жизни, к которому вынуждало положение прославленного

концертирующего артиста.

Весной 1848 года Шопен приехал в Лондон. Сразу его захлестнула сутолока

светской жизни с обязательными ежедневными визитами, присутствием на званых

обедах, приемах, раутах. Здесь также приходилось давать уроки и выступать в

великосветских салонах. Пустота такой жизни - тяжелое бремя для больного

Шопена. «Никак не привыкну, - пишет он, - к лондонской атмосфере, - и вся

эта жизнь, с ее визитами, зваными вечерами, очень меня тяготит». «Здесь уже

Страницы: 1, 2, 3